— Что с тобой? — я вздрогнула и взглянула на Терренса. Мы вдвоём стояли на застеклённой террасе под крышей. — У тебя было такое лицо… Ты очень изменилась за эти годы, — он вдруг смутился, поняв смысл только что произнесённых слов. — Я хотел сказать… — начал он, но я остановила его.
— Я знаю… Ты прав, наверно, но меня так растревожила эта картина и…
Я замолчала. Я не могла сказать, что появление в моей жизни Джулиана МакЛарена вызвало во мне чувства, созвучные тем, что вызывала картина. Может быть, Терренс и понял бы, у него чуткая душа, но мне казалось, что я ни с кем не могу говорить об этом, пока не разберусь во всём сама. Сейчас же я не могла даже понять, что я чувствую, глядя на МакЛарена. Что я знаю его целую вечность? Что знаю его больше двух лет? Что я вообще не знаю его, и его сходство с тем, другим, столь же обманчиво, сколь и очевидно? И что меня так поразило, что он оказался совсем не таким, каким рисовало мне его моё романтичное воображение…
Сама не заметив того, я съехала с размышлений о картине к мыслям о МакЛарене. Терренс всё так же стоял рядом, тревожно глядя на меня.
— Если хочешь, займёмся картиной вместе, — предложил он, как предлагают отчаявшемуся от «двоек» ребенку позаниматься правописанием. — У нас есть довольно неплохие снимки. Может быть, имеет смысл заглянуть в ту раскрытую книгу?
— Может быть, — кивнула я. — А как насчёт документов на картину? Вы узнали, у кого она куплена?
— Да, старик приобрел её в составе небольшой разношёрстной коллекции. Думаю, что его привлекли часы с ангелами, пара канделябров с литыми цветочными гирляндами, две фарфоровые табакерки с пастушком и пастушкой и набор столового серебра на двенадцать персон. Бронзовые китайские курильницы, кальян и панно в стиле модерн он быстро сбыл. А наша доска и обсидиановый анубис — подделка конца девятнадцатого века под Египет, так и зависли в его лавке в самых тёмных углах.
— У кого он её купил?
— У некоего Октавио дель Монте. А тот незадолго до сделки получил всё это в наследство от своей сумасшедшей бабки, которая настаивала, что она итальянская графиня. Может, она и была графиней, но теперь уже никто ничего точно не знает. Старуха с внуком прилетела с Ромалины. Ты помнишь такую планету?
— Ещё бы… Нам в школе всегда приводили её в пример, когда хотели показать, как опасно давать ядерные пушки законченным идиотам.
Терренс кивнул.
— Планета погибла, и вместе с ней шестьдесят процентов населения. Эти двое успели эвакуироваться на одном из последних катеров. Родители Октавио погибли. Он был мал и пережил это, а старуха после этого помешалась и заперлась в своём доме на Ридженс-стрит…
Я невольно вздрогнула.
— Что это за улица?
— Улица, где вплотную друг к другу стоят узкие трёхэтажные дома, довольно мрачноватые на вид, тем не менее, очень респектабельные. Там селятся солидные банкиры, врачи и профессора, изредка одинокие люди, которые не рвутся пообщаться с окружающими и имеют достаточно денег, чтоб купить и содержать такой особнячок с каминами и небольшим садиком во дворе. Старушка помимо внука успела прихватить кое-что из драгоценностей и акции какой-то звездолётостроительной компании, некогда принадлежавшие её покойному супругу.
— И коллекцию странных вещей…
— Я говорю то, что узнал от её соседей. Октавио смылся с Киоты, едва получив деньги за бабушкино барахло. Больше его никто не видел. Не думаю, что он очень скучает по нашему милому городку.
— А кому достался её дом?
— Он несколько лет сдавался поэтажно, но, в конце концов, его купил какой-то писатель.
— И что он пишет?
Терренс с беспокойством взглянул на меня, но всё же ответил:
— Исторические приключенческие романы на тему алкорско-ормийских войн. Не знаю, насколько они достоверны с исторической точки зрения, но то, что девушки над ними рыдают, а юноши сжимают кулаки, это точно. Я сам прочёл пару, но потом это показалось мне несколько… однообразным, тем более, что трагедий, мордобоя и стрельбы в моей жизни итак хватает с лихвой.
— Молодец, — наконец несколько очнувшись от своих мыслей, произнесла я. — Ты отлично поработал и теперь можно не тратить время на отработку этой линии. Пойдём, посмотрим книгу?
— Только пойдём ко мне, а то Макс уединился с Тэнгом в своём кабинете и с каменным лицом выдёргивает перья у него из хвоста. Я не любитель столь жестоких зрелищ.
Мы спустились вниз, в небольшую светлую гостиную, где стены были золотисто-розового цвета, потолок кремовым, а пол — цвета охры. Камин, облицованный белыми изразцами с голубым рисунком, несколько небольших шерстяных ковриков ручной работы с белыми, светло-жёлтыми и лазоревыми полосами, лёгкая изящная мебель вишневого дерева придавали комнате исключительно уютный и милый вид. Терренс ненавидел чёрный цвет, и Максу пришлось смириться с тем, что его друг нарушил шахматные порядки Чесстауэра. В конце концов, это было единственным, но обязательным условием пребывания рыжика в замке.
Мне нравилось бывать в его комнатах. К тому же он не стал ломаться, когда я предложила ему занять для удобства и белые помещения, расположенные рядом с его апартаментами. В результате в замке образовался такой сказочный тёплый разноцветный мирок, как ошибочно вклеенный в чёрно-белый фильм цветной эпизод с полётом бабочек над лужайкой.
Войдя в гостиную, он сразу же придвинул кресло к небольшому круглому столику, стоявшему возле дивана. Я присела на мягкие стёганые подушки и взглянула на Терренса. Тот сел на диван и стукнул пальцем по какой-то точке на стеклянной столешнице, под которой золотился узор из лозы. Узор тут же пропал, стекло помутнело, а потом на нём проступила такая же клавиатура, как и на библиотечном столе Макса.
Я знала, что Терренсу, как и Максу, не обязательно нажимать кнопки для связи с основными системами Кинга, у обоих в голову были имплантированы какие-то контактные схемы, которые соединялись с мозгом рецепторами. Честно говоря, я, работая с такими системами, всё же предпочитала лепить кружок со схемой на висок. Не так эффективно, конечно, но всё же не чувствуешь себя киборгом. Этих двоих такие мелочи не смущали.
Терренс также легко и небрежно, как Макс, наигрывал гаммы на своей клавиатуре. Я с любопытством наблюдала за появлением напротив нас прямо на стене прямоугольника экрана, а на нём — картины «Посещение больной».
— Кинг, покажи нам книгу… Разверни и обработай изображение.
Верхние листы раскрытой книги послушно соскользнули с её поверхности и, приблизившись, расположились на экране. При этом левая страница была хорошо видна, и прочитать её было несложно. Оставалось только удивляться таланту художника, который сумел так ювелирно и точно изобразить эту страницу под углом с учётом небольшого изгиба у корешка. На этой странице имелось схематическое изображение какой-то печати и текст, написанный древнееврейскими буквами. Вторая страница выглядела не так хорошо, она была испещрена в основном палочками и точками, в которые сливались буквы при взгляде на страницу со стороны, и некоторые буквы опять же древнееврейского алфавита.
— Ну и? — спросил Терренс, глядя на экран. — Ты знаешь этот язык?
— Я знаю много языков, но не этот… — мрачно проворчала я. — Кинг, ты можешь это перевести?
— Нет, — ответил Кинг. — В моей памяти есть несколько весьма эффективных переводчиков с языка, в котором использовались эти буквы, но я не нахожу ни одного соответствия. Это либо бессмысленный набор символов, либо шифр. Возможно, какая-то часть ключа имеется на второй странице. Я попытаюсь расшифровать этот текст.
— Наверно, это шифр… — согласился Терренс. — Иначе, зачем так тщательно выписывать его? А что это за печать?
— Это я знаю, — кивнула я, — Печать Соломона. Она постоянно встречается в оккультной литературе, правда, в различных вариантах. Но в основе всегда вертикаль, имеющая две поперечных перекладины, нижняя из которых имеет также ответвления вверх. Элифас Леви считал, что это знак таинства Света, который представляет собой символ магнита и круговорота света, заключающего в себе демонов.
— Вот с помощью этого тот парень и подчинил себе бесов? — скептически уточнил Терренс.
— Знаешь, — откровенно призналась я, — мне пришлось прочесть много книг по оккультизму и демонологии, и из всего этого я почерпнула одно самое важное для меня откровение: я никогда ничего в этом не пойму… Это слишком сложно для меня. Наверно нужно иметь какой-то другой склад мышления.
— Хочешь сказать, что мы не сможем разгадать загадку этой картины?
— Я хочу сказать, что совсем не уверена, что нам нужно её разгадывать. Тут слишком много зашифрованной информации, которую может понять только посвящённый. Возможно, часть необходимых знаний вообще утрачена. И что здесь может быть спрятано? Правила проведения какого-нибудь ритуала? Заклинание, жертвоприношение? И какова цель? При чём тут шабаш? Что делает тут служанка? Этот человек на картине, он колдун или демон в человеческом обличье?
— Но, согласись, в этой картине что-то есть… Это не просто мрачная сцена. Почему за этой доской охотятся? Не думаю, что этих сынков Астарота интересует её художественная ценность. Наверняка, она таит какую-то силу…
— Или ключ к чему-то… Понимаешь, меня смущает то, что на ней изображено почти не прикрытое преступление, к тому же изображённое в столь будничной обстановке и с такой скрупулёзной тщательностью. Обычно такие произведения бывают куда более благородны и привлекательны, они обещают мудрость, величие, постижение Света, который якобы прячут от человека Бог и его ангелы. И это не просто блестящие игрушки, это действительно что-то таинственное, манящее и дурманящее, это ложь на грани высшей истины. А здесь…
— Может, это рассчитано на не столь возвышенные личности. Всё просто и понятно…
— Если просто и понятно, то зачем этот шифр, который не может расшифровать даже Кинг, не говоря уж о приземлённых личностях?
— Не могу, — подтвердил Кинг. — Я проверил уже несколько десятков фрагментов картины, в которых может таиться ключ, но ничего не нашёл. Возможно, ключ в какой-нибудь из книг, корешки которых изображены рядом с открытой книгой, но по моим сведениям на Киоте таких книг нет.
— Возможно, ключ под слоем краски или в доске… — предположила я.
— А, возможно, мы просто не знаем, что ищем… — пробормотал Терренс. — Послушай, я не верю, что на Земле не осталось экспертов в этой области. Рождаются же люди с таким складом ума. Им это интересно, и они могут этим заниматься там, где множество музеев, библиотек и просто старых замков. Нам отказали, но если тот же вопрос задаст кто-то из зоны юрисдикции Земли, они наверняка дни и ночи напролёт будут корпеть над своими книгами. Съезди к Джерри. Может, он сумеет организовать запрос? У него же там полно связей.
— Ладно… — нехотя согласилась я. — Попробую, хотя, не уверена, что получится. На худой конец свяжусь со своими старыми друзьями. Может, они смогут что-нибудь сделать…
Я не пошла сразу в фехтовальную школу, где наверняка могла застать Джерри во время дневной тренировки. Мне хотелось немного подумать, и я подъехала к зданию с другой стороны, с той самой, где размещался вход в галерею Фарги. Эта галерея, в отличие от галереи Портмана, была, скорее, выставочным залом, чем местом продажи картин, и посвящена она была творчеству одного художника, нашего старого друга, увы, давно покинувшего этот мир, Фредерика Аль-Рагима.