— В том-то и дело, что не наши, — вздохнул Джерри. — Мы ничего не знаем о демонологии, земных суевериях и колдовстве. Я даже про этого Ван Эйка слышу впервые, хоть и вырос на Земле. Мне кажется, что тебе будет легче с этим разобраться. Займёшься?
— Да, пожалуй… Где, вы говорите, можно посмотреть на эту картину?
— На авеню Пари, 32, галерея Портмана. Вход свободный.
— Я съезжу туда сегодня же и посмотрю, что это за картина.
Галерею Портмана я нашла без труда. Она возвышалась высоким античным портиком над небольшими симпатичными домиками, в которых размещались антикварные лавочки, магазинчики рукоделия и ювелирные мастерские, где торговали оригинальными драгоценностями, изготавливаемыми тут же. Пройдя мимо белоснежных колонн, я вошла в высокие стеклянные двери и сразу же оказалась в большом круглом зале, где на стенах были развешаны картины, а в витринах стояли серебряные и фарфоровые статуэтки, фигурные часы и позолоченные канделябры. Вещи покойного антиквара действительно были красивыми, старинными и в хорошем состоянии. Осмотрев половину экспозиции, я, наконец, увидела на дальней стене ту картину, написанную маслом. Верхний слой лака потемнел, и потому казалось, что действие на картине происходит вечером. На ней была изображена сумеречная комната, в центре которой располагалась группа людей: обессилено сидящая в кресле молодая женщина в чёрном платье и белом чепце, напротив неё стоял мужчина средних лет с бородой в чёрном камзоле и держал её руку, из которой в подставленную румяной служанкой чашу текла кровь. Слева возле руки женщины на столе лежала стопка книг и ещё одна раскрытая книга. Рядом стоял витой подсвечник с погасшей свечой, а перед ней на белом полотне были аккуратно разложены какие-то металлические инструменты. Справа размещался бордовый балдахин и под ним — постель, покрытая узорчатым покрывалом. На заднем плане виднелось окно, а за ним безмятежный пейзаж, голубое небо, луг и на лугу вокруг столба какие-то люди, которые танцуют парами. Видимо художник изобразил там какой-то народный праздник. Рядом на стене висело выпуклое металлическое зеркало.
Довольно простая сцена, неоднократно повторявшаяся в живописи тех времен. Присмотревшись получше, я не могла не признать, что картина, безусловно, принадлежит кому-то из мастеров фламандской школы, о чём говорила сама композиция картины, детально выписанный задний план, очень натуралистично изображённые лица героев, наконец, та тщательность, с которой выписаны все предметы. Приглядевшись, я увидела объёмные складки чёрного бархатного платья больной, тонкие волоски на лбу лекаря, дымок от погасшей только что свечи, золотые буквы на корешках книг, переливающиеся узоры на покрывале. А вот искусно нарисованная собачья мордочка, высунувшаяся из-под края покрывала. Может, это был и не Ван Эйк, но картину можно было назвать шедевром, и ещё от неё веяло какой-то странной жутью, безысходной печалью и страхом. Я слегка отодвинулась, чтоб попытаться понять, что на этой картине вызывает такое чувство.
— Недурно, но, конечно, не Ван Эйк… — прозвучал за моей спиной негромкий мужской голос.
Я обернулась и увидела Джулиана МакЛарена. Он был в чёрных брюках и бархатном пиджаке, белой рубашке без галстука, на шее в приоткрытом вороте повязан шёлковый чёрный платок. Блестящие тёмные волосы гладко зачесаны назад. Взгляд тёмных глаз устремлён на картину.
— Краски… — произнёс он. — Посмотри, дело не только в лаке. Потускнели сами краски. С картинами братьев Ван Эйк такого не случалось. Это они довели до совершенства состав красок на растительных маслах и ввели их повсеместное применение. Но никто не умел делать такие краски, как они. Их краски не теряют свежести веками. К тому же сюжет… Слишком мрачно для такой возвышенной и набожной натуры как Ян Ван Эйк.
Он, наконец, отвёл взгляд от картины и взглянул на меня.
— Извини, что помешал тебе любоваться этим шедевром.
— Что ты здесь делаешь? — поинтересовалась я.
— Ищу тебя. Вернее, я был здесь неподалёку у своего пациента и увидел, как ты входишь в галерею. И решил, что это прекрасная возможность пригласить тебя на ланч.
— Спасибо, я недавно позавтракала.
— Может, тогда просто прогуляемся?
Я внимательно смотрела на него, пытаясь угадать ответ на мучивший меня со вчерашнего вечера вопрос. Бесполезно. Его лицо было спокойным и непроницаемым, как всегда. Это мог быть он, а мог быть и тот, другой…
— Я пришла, чтоб посмотреть на эту картину, — возвращаясь к созерцанию, пояснила я.
— Профессиональный интерес, — понимающе проговорил он, и это заставило меня обернуться.
— А почему ты решил, что профессиональный?
Он пожал плечами.
— Ты же воюешь с сатанистами…
Я нахмурилась и снова взглянула на картину. Ничего сатанинского я не увидела.
— Почему ты считаешь, что в этой картине есть что-то сатанинское?
Он удивился и недоверчиво взглянул на меня.
— Ты что, не видишь? Тут же полно ясных знаков, не говоря уж о некоторых мелких деталях. Например, взгляни, зачем столько инструментов для одного кровопускания?
Я снова обернулась. Инструментов на белом полотне действительно было многовато.
— Почему столь больная женщина сидит в кресле, а не лежит в постели? — продолжил он. — Постель вообще застелена покрывалом.
— Может, это всё чисто художественные приёмы, — предположила я.
Он с улыбкой посмотрел на меня.
— В бюргерской живописи с её почти маниакальным вниманием к деталям? Исключено. Наоборот, каждый предмет на этой картине несёт важную смысловую нагрузку. Ничего лишнего, только символы…
Я с испугом обернулась и посмотрела на свечу, на прощально утекающий в небытие дымок, а потом на бледное, страдальческое лицо женщины в кресле.
— Она умерла?
— Её убили эти двое, — он точным движением указал на лекаря и служанку. — Но они не просто её убили. Ты, конечно, можешь этого и не знать, но поверь моему профессиональному опыту, вот это… — его смуглый палец нарисовал овал вокруг инструментов на столе, — не хирургические инструменты. Это орудия пыток, применявшиеся инквизицией. Вот этот странный прибор, например, — приспособление для выдавливания глаз… Это…
Заметив, как меня передёрнуло, он махнул рукой.
— Вобщем, неважно, но факт остается фактом. Этот господин в чёрном — не врач.
— А кто? — я растерянно взглянула на него.
Джулиан внимательно посмотрел на картину.
— Полагаю, что это колдун. Иначе, зачем ему собирать кровь жертвы в магическую чашу.
Я снова обернулась к картине. Чаша действительно больше напоминала кубок и мало подходила для сбора крови при кровопускании.
— На чаше хорошо видны кабалистические знаки, — добавил он. — Книги на столе. Почему в комнате женщины столько книг? Это пятнадцатый век, а не двадцатый. Да и сами книги… присмотрись внимательнее к корешкам.
Я нагнулась к самой картине.
— Гермете…
— «Герметический корпус», — подсказал он, — «Наука о колдовстве», «Взывание к духам земным и небесным», остальные той же тематики. Если приглядишься, то увидишь, что раскрытая книга написана не латинскими, а древнееврейскими буквами. Возможно, это «Каббала». Что ещё? Ах, да, ну-ка, приглядись к этим танцорам на лугу и к их столбу…
Я послушно приблизила глаза к самой картине и медленно отодвинулась. Люди танцевали спиной к спине, а на столбе торчал козлиный череп с рогами.
— Шабаш…
— Точно, — кивнул он, задумчиво глядя на картину. — Вообще странная идея вывешивать такую картину в галерее…
Он продолжал рассматривать картину на стене, а я ошарашено смотрела то на него, то на картину. Обычная жанровая сценка превратилась в кошмарное свидетельство убийства.
— У тебя хорошее зрение… — наконец выдавила я. — Что-нибудь ещё о ней скажешь?
— Если б изучить её повнимательней, наверняка нашлось бы ещё что-нибудь… А так, только то, что лежит на поверхности.