Мы с Джексоном бросились к Эльверу и склонились над ним. Он открыл глаза.
— Что это было? — спросил он.
— Полагаю, энергетический разряд, — ответил Джексон. — Вы успели вовремя. Долго бы я не продержался.
— Что вы с ним сделали? — спросила я, указав на пентаграмму.
— Не я, а вы. Это защитная пентаграмма, а вон те знаки, активизируемые звуком голоса, звучащего внутри, превращают её в капкан, причём, смертоносный. Честно говоря, я не думал, что получится.
— Почему вы не дали мне попробовать мечом?
— Не знаю, мне показалось, что он ждал этого. Может, у него была защита?
— От моего меча?
Я взяла Налорант со стола. Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда.
— А, может, он просто хотел быть убитым? — проговорила я.
— Зачем? — нахмурился Эльвер.
— Девять демонов… — пробормотал Джексон и тяжело опустился на ближайший стул. — Вы убили девять демонов. Существует старое халдейское поверье, что смертный, убивший силой, хитростью или магией девять демонов, обрекает себя на вечную месть Ада. Считается, что он бросил вызов Тьме и потому Тьма этот вызов принимает. Она высылает против него противников одного сильнее другого и, сколько бы ему ни удалось убить, на смену павшему всегда приходит следующий. Тьма не дает своему врагу ни дня передышки и, в конце концов, всегда побеждает.
— Вы хотите сказать, что этот тип покончил собой, чтоб навлечь на меня проклятье? — забеспокоилась я.
— Не исключено. Вскоре узнаем. Если в городе появится сильный демон, значит, так оно и есть.
— Вам неприятно будет это слышать, но, похоже, что и тот, из дымохода, не очень сопротивлялся, — виновато добавил Эльвер.
— Но если вы правы, мне придется сражаться с демонами до конца дней, и каждый раз, когда я убью очередного, будет появляться другой, сильнее прежнего?
— Это только догадка, — Джексон поднял руки. — Хотя, это вполне в их духе.
— Может, вам уехать? — предложил Эльвер.
— Ад вышел в космос, потеряв свой дом на Земле, — возразил Джексон. — Вряд ли это хоть что-то изменит. Мне печально говорить об этом, но, боюсь, что шансов у вас немного. Даже ваших сил не хватит, чтоб уничтожить всех демонов.
— А сколько их?
— Цифры называют разные. Иоган Вейер в шестнадцатом веке утверждал, что их семь миллионов четыреста пять тысяч девятьсот двадцать шесть, небезызвестный Альфонс де Спина полагал, что что-то около ста тридцати трех миллионов… с хвостиком.
— Вы меня ободрили, — усмехнулась я.
Мне хотелось плакать. Или, может быть, лучше проснуться. Но это был не сон. Это была моя жизнь. Хотя сны, надо сказать, были немногим лучше.
19
Серое небо низко нависло над тёмными крышами города и маленькой площадью, куда её привели несколько стражников. Толпа уже собралась в ожидании казни и теперь с любопытством наблюдала за приготовлениями.
Дженни было холодно. Босые ноги заледенели на сырых камнях мостовой, а ветер, завивающийся в небольшие смерчи, пробирал насквозь, поскольку тонкая рубашка, в которую она была одета, не давала никакого тепла.
Ёжащийся от холода монах торопливо прошептал положенные ему слова и сунул ей крест, который она безропотно поцеловала. Потом в сопровождении двух стражников поднялась на невысокий помост к поставленному вертикально бревну и встала к нему спиной.
Чиновник городского суда простуженным голосом читал приговор, торопясь поскорее закончить с этим делом, заставляющим его торчать на улице в такую промозглую погоду. Стражники цепями приковали Дженни к столбу, а рядом привязали её барашка, который тоже замёрз и жалобно блеял.
Пока её обкладывали хворостом, она робко осматривала толпу, но видела только чужие лица. Зрителей было немного, в основном досужие зеваки, да несколько злобных старушонок, которые грозили ей кулаками и плевали на хворост. Её здесь никто не знал, и никого не интересовало, была ли она ведьмой или нет. Если своим приговором епископ отрёкся от неё и передал светским властям, а те постановили её сжечь, значит, и сомневаться в её виновности незачем.
Дженни не плакала. Ей было жаль барашка. И очень хотелось последний раз увидеть Джулиана, но она была рада, что он не пришёл. Он итак был ранен в самое сердце, к чему ему страдать больше?
Подняв глаза, она вдруг увидела в одном из окон дома напротив бледное лицо той самой дамы. Она сидела у окна и с непроницаемым видом наблюдала за приготовлениями к казни.
— Бог тебе судья… — устало прошептала Дженни и отвела от неё глаза.
Дама тем временем тоже обшаривала взглядом толпу на улице.
— Я не вижу Кратегуса, — заметила она. — Мне бы хотелось, чтоб он был здесь. Для него же было бы лучше присутствовать на казни околдовавшей его ведьмы. Это избавило бы его от подозрений в том, что он стал её сообщником в богопротивных делах.
— Мы нигде не могли его найти, — сообщил Камерон, склонившись к своей госпоже. — Он вернулся вчера вечером, пытался узнать, куда уехал его преосвященство. Потом пошёл в темницу, подкупил стражника и краткое время провёл со своей ведьмой. Потом вернулся к себе и заперся в лаборатории. Больше его никто не видел. В лаборатории его тоже нет.
— Может, всё-таки вызнал, что епископ уехал в аббатство и помчался туда? — она поморщилась. — Он только сделает себе хуже. У него итак много завистников, а заступничество за ведьму окончательно испортит его репутацию.
— Не думаю, что он поехал туда. Ночью ворота были закрыты, и из города никто не выезжал. Он где-то здесь, но где…
— Уже не важно. Он не сможет ничего изменить, — перебила прекрасная леди. — Смотрите.
Она жестом приказала Камерону молчать и взглянула туда, где к куче хвороста, окружившей прикованную к столбу рыжую девушку, направился палач с факелом.
Дженни молча смотрела на него. Она думала, что сейчас нужно молиться Пресвятой Деве Марии, но все слова вылетели у неё из головы. Она только смотрела, как нехотя загорелся совсем рядом отсыревший хворост. Барашек опять жалобно заблеял. Дженни всхлипнула и обратила взгляд в небо.
Толпа на миг замерла. Никто не смотрел на смерчи, снующие по маленькой площади, и на самый большой из них, который по кругу приближался к костру, становясь всё больше. Но вот он вскочил на загоревшуюся вязанку, и она разлетелась в стороны.
Недовольно качая головой, палач с факелом снова двинулся к куче, но вдруг замер, как замерли и зеваки вокруг, и девушка у столба, и леди у окна. Серый смерч уже вырос до высоты в полтора человеческих роста и продолжал раскидывать сложенный хворост, а потом вдруг остановился и опал, открыв взору собравшихся на казнь ужасное чудовище.
Оно было ростом с самого высокого мужчину и сложением напоминало кузнеца, чьи руки и плечи покрыты буграми мускулов. За его спиной были растопырены перепончатые крылья. Вместо человеческих ног — волчьи лапы, а громадные руки заканчивались длинными пальцами с чёрными загнутыми когтями. Большая лысая голова напоминала котёл, острые уши стояли торчком. Лицо было бледным и свирепым с крючковатым, как клюв хищной птицы, носом и оскаленной пастью, из которой торчали клыки. Оно обвело толпу взглядом мрачных глаз, горящих зелёным огнём, и воздело к тучам свои огромные руки. Серое как небо над ним чудовище, казалось, было средоточием холодного сумрака, затопившего город.
— Воздайте хвалу Господу! — хрипло и глумливо прорычал демон и взмахнул руками. С его ладоней разнеслась в стороны мелкая серая пыль, окутавшая всё вокруг.
Люди, вышедшие из оцепенения, бросились врассыпную, но облака серой пыли настигали их. И те, кого они касались, с криком падали на сырые булыжники мостовой и начинали биться в конвульсиях. Их лица и тела покрывали ужасные язвы и в считанные минуты они испускали дух в страшных мучениях.
Ни один человек не ушёл живым с площади. Не спаслась и прекрасная леди, замертво рухнувшая на пол рядом с телом Камерона. И только маленькая рыжая девушка, с ужасом смотревшая на происходившее, осталась невредима.
Когда крики и стоны смолкли, и площадь погрузилась в тишину, усыпанная мёртвыми телами, демон, мрачно взиравший на дело рук своих, обернулся к ней. Одним движением он как паутину разорвал сковывавшие её цепи и замер, глядя на неё зелёными с огненными крапинками глазами.
Слёзы потекли по лицу Дженни. Она смотрела на демона, и один вопрос сорвался с её губ:
— Зачем?..