У меня кружилась голова, когда я открыла глаза. Я едва не мурлыкала, как кошка, которую чешут за ушком. И я увидела Фарги. Он сидел, устало склонив голову на руку. И я узнала руку, которую недавно видела пронизанной чёрными отравленными прожилками.
— О, боже! — вздрогнула я. — Что я сделала! Лучше было промолчать.
Фарги отвёл руку от лица и хмуро взглянул на меня.
— Дура, — беззлобно проворчал он. — Думаешь, мне сейчас было бы лучше, если б ты умерла? Я пошёл отдыхать, а ты не дёргайся. Тебе ещё лежать и лежать, пока оклемаешься. Веди себя хорошо.
Он нагнулся и поцеловал меня.
— Я тоже тебя люблю, — шепнула я.
Он улыбнулся.
— Я знаю, родная.
И он исчез. Он был вымотан, но я была жива. И я знала, что благодаря его любви, уже не умру.
35
Я не умерла, однако приказ Фарги не дергаться был излишним. У меня не было сил, чтоб двигаться или говорить. Он спас мне жизнь, но я по-прежнему была ранена и отравлена. Не слишком серьёзная для моего организма рана, наверно, зажила бы за сутки-двои, если б она была обычной. Но, судя по всему, яд лабеллы, проникший в моё тело, продолжал своё действие, и я поправлялась тяжело и медленно.
Меня то трясло в лихорадке, то накатывал отвратительный озноб. Я забывалась тяжёлым сном, наполненным кошмарами, или, наоборот, маялась, не в силах уснуть.
Я была капризной и раздражительной, категорически отказывалась рассказывать Лие и масунтам, что со мной случилось, и вообще ничего не хотела вспоминать. Я даже не думала о том, что где-то в Новом Орлеане бродит Кратегус, который может явиться ко мне и сделать чёрт знает что, потому что масунты не смогут меня защитить от него, а Фарги куда-то исчез.
Именно отсутствие Фарги тревожило меня больше всего, он не появлялся и не отвечал на мои призывы. И я становилась от этого ещё более несчастной и несносной. Оставалось лишь удивляться ангельскому терпению Лии, ухаживавшей за мной.
Через несколько дней мне стало лучше, рана затянулась, но я всё ещё была слабой и раздражительной. Мне порядком надоело общество моей сиделки, потому что её сочувствие казалось мне приторным и надоедливым. Я вообще не привыкла к тому, чтоб меня жалели. Кроме того, во мне пробудилась спавшая до того совесть. Я понимала, что девушка устала, измотана и озабочена состоянием своего до сих пор находившегося в коме отца, и что она тоже нуждается в отдыхе. Мне удалось настоять, чтоб она уходила спать ночью в другую спальню, клятвенно заверив, что при необходимости немедленно вызову её по коммуникатору.
Я снова мучилась от бессонницы. За окнами тревожно завывал ветер, и шумели кроны деревьев. Я чувствовала себя старой и усталой. Я думала, что лежу сейчас на постели в чужом доме, на чужой планете, бог знает, как далеко от Земли, от моих родных и близких, и нет со мной даже человека, с которым я могла бы поделиться своими проблемами. Мне хотелось поныть и пожаловаться, но пускать вопли в пространство было не в моём характере. Потому я лежала и страдала, разглядывая розовые тиснёные обои на стене, надеясь в глубине души, что, может быть, объявится, наконец, мой единственный друг, или мне хотя бы удастся уснуть.
И, видимо, на какой-то момент мне это удалось, потому что, внезапно проснувшись, я обнаружила, что уже не одна в комнате.
В ногах у меня стоял мрачной тенью Кратегус. Увидев его, я вдруг вспомнила другую цитату из Цвейга: «Босуэл — фигура, словно высеченная из чёрной мраморной глыбы; стоит в горделиво вызывающей позе, и смелый взгляд его устремлен в века, — мужчина в расцвете лет и сил, во всей суровости и жестокости повышенной мужественности».
Только это был не Босуэл. Это был не человек, пусть даже демонического склада, это был демон. И он стоял, мрачно глядя на меня зелёными глазами демона.
Я почти испугалась. Почти, потому что через какое-то мгновение заметила, что широкие плечи чёрной статуи устало поникли, в вызывающей позе больше отчаянного протеста, чем гордыни, а взгляд его вовсе не смел, а как-то загнан и измучен. Он шагнул ближе и свет от ночника упал на его лицо. И я на миг позабыла о своей ране, потому что выглядел он ничуть не лучше меня.
Его бледное лицо было осунувшимся, лихорадочно горящие глаза запали и были окружены тёмными кругами, на высоком лбу блестела испарина, тёмные волосы были встрёпаны.
— Что ты сделала со мной? — хрипло прорычал он, подавшись ко мне. — Какую дрянь ты в меня влила? Чем ты меня отравила?
Я задумчиво смотрела на него, размышляя, что я такого успела сделать, чтоб привести его в такое состояние. Я решительно не понимала. Можно было подумать, что я успела порезать его Налорантом, но Свет — это не яд, он не может отравить. Он больше похож на огонь. А Кратегус выглядел явно отравленным. Чем можно отравить демона?
Он тем временем обогнул угол кровати и медленно направился ко мне. Он шёл, с угрозой глядя мне в глаза, но слишком медленно, чтоб я запаниковала. У меня было достаточно времени, чтоб схватить с тумбочки меч и проткнуть его, если б я вообще была в состоянии сделать это. И он не мог не видеть Налорант, лежавший рядом со мной, тем более что в лучах ночника его кристаллы воинственно сверкали. И шёл он с той самой стороны, словно специально подставляясь под удар.
Он был уже в шаге от меня, но остановился так, чтоб я могла дотянуться до меча. Но я не могла. С холодной яростью, смешанной с отчаянием, он смотрел на меня сверху вниз.
— По-моему, я дал тебе слишком много времени, — хрипло проговорил он, склоняясь ко мне.
Его рука потянулась к моей шее, и я отпрянула, насколько позволили мне мои непослушные мышцы. И лишь в следующий момент я поняла, что тянулся он не к шее, а к щеке. Пальцы его руки были расслаблены, и их кончики дрожали. В его глазах появилось странное выражение, губы дрогнули, и вдруг он со стоном рухнул на колени рядом с моей постелью.
Я ошалело смотрела, как Кратегус задрожал от с трудом сдерживаемых рыданий. Его трясло, но когда он поднял голову, его глаза были сухими. Наверно, демоны не умеют плакать, но он был почти готов к этому. С отчаянием он простонал:
— Убей меня. Слышишь? Ты же хотела этого. Ты мечтала победить и уничтожить меня. У тебя получилось. Видишь, я у твоих ног, так нанеси последний удар! — его губы задрожали, и лицо исказила боль. — Я не могу так больше. Я не знаю, что со мною происходит. Я чувствую то, что не должен чувствовать, я думаю о том, что никогда не занимало меня, я вспоминаю то, что меня не касается… — его голос перешёл в рычание. — Я ощущаю в себе то, что давно должно было исчезнуть без следа. И это жжёт и терзает меня. Я схожу с ума. Ты слышишь? — его хриплый голос превратился в жалобный шёпот. — Освободи меня. Молю тебя.
Я, нахмурившись, смотрела на него, пытаясь понять, что происходит. Таким абсурдным не мог быть даже сон.
— Ты молчишь, — тихо произнёс он, вглядываясь в моё лицо. — Молчишь. Конечно, — он кивнул со слабой улыбкой, — конечно, мне следовало понять, что это ты. Кем ещё ты могла стать, как не ангелом. Путь воина начинается через смирение. Теперь я узнал тебя.
Он какое-то время печально и нежно смотрел на меня. Мне начало казаться, что теперь уже я схожу с ума. Мало того, что он подставляет свою грудь под мой меч, так теперь смотрит так, словно…
— Дженни, — с болезненной улыбкой прошептал он. — Это ты. Милая моя, добрая Дженни, неужели твой Бог так жесток, что послал тебя, чтоб терзать меня. Ведь я сделал это для тебя когда-то. Так давно… Ах, зачем я это сделал, Дженни… — он покачал головой. — Ты всегда была доброй девочкой, и когда-то ты любила меня. Последняя милость, дитя моё, ни о чём больше не прошу. Освободи меня от этой боли. Мне нужен покой. Я не хочу больше страдать.
— Ты только начал, — неожиданно для себя произнесла я. — Жизнь безрадостна, но, к счастью, коротка. Я не знаю, что с тобой случилось, и не понимаю, чего ты от меня хочешь.
— Убей меня, — хрипло произнёс он. Его лицо после моих слов побелело ещё больше и словно окаменело.
— Не выйдет, — отрезала я, страдая от подозрительности, свойственной всем испуганным и беззащитным. — Я тебя убью, а следом явится красный бес с рогами и когтями? Он будет цитировать Кафку и доставать нудными нравоучениями? Уволь.
— Я не подумал об этом, — с неожиданным смущением признался он. — Но почему я должен думать о том, что будет после моей смерти? Я предлагаю тебе чистую победу над порождением Зла, я молю тебя о милости, я даю тебе возможность освободить от мучений невинную душу, а ты думаешь только о себе. Какой же из тебя ангел?
Его возмущение было искренним. Я рассмеялась, и в груди у меня что-то булькнуло.
— Много ты видел ангелов с бинтами на груди? Мне больно и я устала. Всё это или дурной сон, или бред. Я не собираюсь выслушивать эту чушь.
— Дженни… — снова начал он.
— Дженни умерла в монастыре, отмаливая твою душу, придурок! — гавкнула я и замолчала, соображая, откуда я извлекла эти потрясающие сведения.
— Не отмолила, — тихо произнёс он.
— Да где уж ей, — фыркнула я. — Пока она молилась, ты собирал души для своего хозяина. А теперь хочешь просто и благостно уйти…
— В ад, — уточнил он.
— То есть домой, — закусила удила я. — Чёрт тебя возьми, Кратегус. Не знаю, что с тобой такое случилось, но, видать, есть Бог на свете. Как говорит мой друг, жернова Господни мелют медленно, только кары Божьей не избегнуть. Пришёл твой час. Наслаждайся.
Он резко поднялся, глядя на меня испепеляющим взглядом.
— Я просил тебя, я умолял. Я убил бы тебя, если бы смог, но я не могу. Но я ещё в состоянии заставить тебя пожалеть о твоём отказе, — он улыбнулся одними губами. — Ты ангел, Дженни. И именно потому ты уязвима.
Он резко развернулся к двери и пошёл прочь, колеблясь и исчезая на ходу. Мгновение спустя я снова осталась в одиночестве, размышляя, было ли это сном или явью. Впрочем, мне было не до размышлений. Моя грудь ныла от долгого разговора, я была зла на весь мир и более всего на этого мерзавца, который вечно появляется по ночам.
Мне даже не пришло в голову подумать о том, что он говорил и почему так странно себя вел. Я была слишком сосредоточена на своей боли и, как следствие, на жалости к себе. И вскоре мне пришлось об этом пожалеть.