Эрленд должен был ждать его на платформе, что для Маргидо было огромным облегчением. Когда он оказался здесь, пересаживаясь на поезд во Фредриксверк, центральный вокзал кишел людьми, звуками и движением, и было очень трудно ориентироваться в толчее и суматохе, натягивавшей все чувства до предела.
— А, вот и ты, — сказал с улыбкой Эрленд, внезапно оказавшийся перед ним. Они поздоровались за руку.
Как странно было видеть Эрленда среди чужой жизни и в то же время понимать, что здесь он живет и во многом чувствует себя дома. Эрленд изменился. Волосы его были короче, чем на Рождество, и необычайно черные, прямо иссиня-черные. Глаза казались темнее, чем на Несхове, видимо, он их подвел черным и накрасил ресницы. Маргидо обратил на это внимание, поскольку сам приводил в порядок лица, которые потом внимательно рассматривались на фоне белой шелковой подушки. Но, как всегда, Эрленд был хорошо одет. Аккуратно и соответственно возрасту, не то что многие сорокалетние мужчины, которые напяливают на себя молодежную одежду. Все это Маргидо успел отметить даже несмотря на усталость.
Он устал, как не уставал никогда раньше, и все время удивлялся, какое все вокруг новое и непривычное, хотя это была всего лишь Дания.
У еды был другой вкус, молоко на завтрак, начинка для бутербродов, все эти мелочи, на которые дома он не обращал внимания, полагая, что они неизменны. Ко всей еде подавался алкоголь, даже на завтрак, тогда выпивали шнапс. И все вывески на датском, он никогда раньше их не видел и поразился, насколько старомодными кажутся эти слова, будто бы самый консервативный норвежский, впрочем, так оно в каком-то смысле и было. Но самое сильное впечатление на него произвела разговорная речь. Слышать вокруг себя датский с утра до вечера; звуковая картина мира совершенно преобразилась, и вместе с ней и вся реальность вокруг. Он задумался, какое впечатление произвела бы на него совершенно чужая культура, если даже датская поразила его так сильно. Если бы он поехал… в Тунис, или в Китай, или в Австралию. Было бы просто невыносимо.
— Было бы глупо приехать и не повидаться, — сказал он.
— Конечно. Когда у тебя самолет? — спросил Эрленд.
— Без пяти девять вечера. Прямо в Трондхейм.
— Да, из Трондхейма в Копенгаген совсем недалеко. И у тебя есть еще несколько часов. Может, оставим багаж в камере хранения и сходим на небольшую экскурсию, а потом поедем к нам? Русалочка и Королевский дворец? Парк Тиволи в это время года закрыт.
— Спасибо, Эрленд, но я так устал, у меня столько впечатлений. Больше всего я бы хотел сесть в удобное кресло.
— Ладно. Художественную ценность Русалочки все равно сильно преувеличивают, она крошечная и сверху донизу загажена чайками.
— Наверно, надо взять такси. Где они паркуются?
— Мы живем совсем недалеко. Было бы смешно ехать. Взять твою сумку? Как странно, что ты здесь. Вот уж кого я меньше всего предполагал увидеть в гостях. Ты постоянно удивляешь, Маргидо.
Он не знал что ответить и промолчал. Это «постоянно»… Он прекрасно понимал, на что намекает Эрленд. Лишь бы только он не начал это обсуждать.
На улице было холодно и пасмурно, ледяной ветер дул по ногам у самого асфальта. И во Фредриксверке оба дня было то же самое. Он думал, что в Дании теплее, а оказалось, все наоборот, здесь холоднее, чем в Трондхейме. Он мерз в поезде, и теперь промерз до самых костей, но не жаловался. В квартире должно быть тепло.
Эрленд широкими шагами прокладывал дорогу, и хаос вокруг его совсем не касался. Уличный певец стоял с гитарой и гармошкой прямо перед главным входом, удивительно, как он умудрялся спокойно стоять и играть в такой холод.
Проходя вдоль улицы, которая называлась Стрёгет, главная пешеходная улица Копенгагена, Эрленд показал брату Круглую башню и шпиль собора святой Троицы.
— Значит, ты был на выставке гробов, как я слышал?
— Там были и памятники, и гробы.
— Много всего закупил? — спросил Эрленд.
— Нет. Там было какое-то компьютерное оборудование, готовая печатная продукция с фотографиями и текстом распечатывалась сразу же. Но я в этом ничего не понимаю. На гробы у меня есть постоянный поставщик, и памятники мы покупаем в одном месте. Так что этого не изменишь.
— Там, наверно, выставлялись последние модные модели гробов. Встроенное радио и телевизор и выход в интернет?
— Вообще-то не совсем, — ответил Маргидо.
Из открытого фургончика доносился запах свежей выпечки, дымок от топленого сала поднимался серыми облачками, юная девушка стояла со странной игрушкой на веревочке и продавала ее, казалось, она промерзла насквозь, и на ней не было ни перчаток, ни варежек, он вспомнил «Девочку со спичками». Миллионный город, сколько же здесь погубленных судеб!
— А как вообще работается с покойниками, Маргидо? Все время?
— Это… хорошая работа. Приносит удовлетворение. Люди ценят мои усилия. А у тебя как? Дела идут хорошо? Тут есть какая-нибудь твоя витрина?
Спросил он только из вежливости. В витринах он видел одних манекенов в разной одежде или товары, сложенные штабелями с ценниками перед ними, очень неинформативно и не привлекательно.
— Здесь нет. Скучные витрины. Ты видишь хоть что-нибудь, что бы тебе захотелось купить?
— Нет.
— Вот именно. Потому что я здесь не работал. Все уродливо и перегружено деталями.
Прямо в квартиру поднимался лифт, напоминавший лифт в гостиницах с зеркалами по трем стенам и с латунными перилами. Эрленд набрал какой-то код, прежде чем лифт тронулся.
— Какая предосторожность! — сказал Маргидо.
— Нам принадлежит весь последний этаж, и мы не хотим, чтобы вдруг перед дверями у нас оказались посторонние.
— Собственный лифт?
— Как сказать. Он ведь проезжает мимо соседей…
Но ни лифт, ни система безопасности не могли подготовить Маргидо к самой квартире. Он снял ботинки, хотя Эрленд сказал, что это необязательно, и в одних носках прошел через комнаты, какие раньше видел только в кино. Даже дома у покойных ни разу он не встречал такого, может, в самом дорогом районе в Трондхейме могло быть нечто похожее, но вряд ли и там нашлась бы такая квартира. Две громадных гостиных, расположенных углом, в одной из них раздвижные стеклянные двери выводили на террасу на крыше, камин, изысканная мебель из позолоченного дерева, стекла и стали, напольные вазы с лилиями, на стенах картины современных художников, широкий стеклянный шкаф, весь в свету, наполнен хрустальными фигурками, полы из кафеля, терракоты, каменных плиток и паркета. Он знал, что Эрленд с Крюмме люди обеспеченные, но увиденное превзошло все его ожидания.
— На Несхов не очень похоже, — сказал Маргидо.
— Да уж, точно. Кофе?
— Да, спасибо.
Кухня тоже была огромной. В одной из гостиных стоял длинный обеденный стол с по крайней мере десятью стульями, на кухне стоял стол поменьше и только два стула. И метры кухонных столешниц из полированного блестящего черного камня.
— Ларвикит, — сказал Маргидо, обнаружив нечто хорошо знакомое, и провел рукой по холодной поверхности. — Часто используется для надгробий.
— Возможно, он так и называется, — ответил Эрленд, нажал на кнопку и подставил пустую чашку под краник. — Я сделаю эспрессо, кажется, тебе он будет очень кстати. А еще я купил венские булочки. Крюмме скоро придет и приготовит нам обед.
— Два холодильника? — удивился Маргидо, разглядывая двойной холодильник из стали, одна из дверец которого была из матового стекла.
— Они нам нужны. Один для еды, второй — для напитков.
— Вас же всего двое?
— У нас часто бывают гости. И нам нравится, когда есть из чего выбирать. Смотри! — сказал Эрленд и открыл холодильник со стеклянной дверцей. — Шампанское, белое вино, содовая, сок, молоко, сливки, уксусы заправки для салатов без масла, пиво и минералка. Холодильник забит.
Маргидо осторожно опустился на стул и стал наблюдать, как Эрленд спиной к нему готовит себе чай и достает плошку с коричневым сахаром. Он достал булочки из белого бумажного пакетика и положил на стеклянную тарелку. Тут Маргидо обнаружил, что на кухне стоят две посудомоечные машины. И еще две духовки, одна над другой, на уровне груди.
— У вас тут всего по две штуки, — сказал он.
— Да, возможно! — со смешком отозвался Эрленд и пожал плечами в черном свитере с высоким горлышком. Сквозь ткань отчетливо проступали острые лопатки. Его брат. Уютно и спокойно устроился посреди этой роскоши. Маргидо почувствовал себя еще более усталым, толком даже не понимая почему. В любом случае, усталости добавлял ему усилившийся теперь страх сказать то, что он намеревался. Он взглянул на носки и с неожиданным облегчением обнаружил, что от бесконечной ходьбы на них не протерлись дырки. Он сунул ноги под стол, Эрленд надел цветастые тапочки. Маргидо попытался сосредоточиться на запахе кофе, на том, что Эрленд купил булочки и наверняка ради него взял сегодня выходной, что его здесь ждали.
— Две посудомоечные машины — идеальная вещь, — стал объяснять Эрленд. — Обычно мы достаем чистую посуду из одной, а грязную ставим в другую, а когда у нас гости, то две машины — это просто здорово. А духовки, одна — для картошки, овощей и тому подобного, а вторая для основных блюд, — мяса, рыбы или птицы. И все готовится одновременно.
— Но это же стоит целое состояние!
— Крюмме происходит из гнусной аристократической семьи из Клампенборга, я никогда с ними не виделся, но Крюмме с ними время от времени встречается. Он унаследовал массу денег после смерти матери, а когда его отвратительный папаша откинет копыта, будет еще больше. К тому же, мы оба хорошо зарабатываем.
— Вот как.
— Мы купили квартиру за двенадцать миллионов восемь лет назад и еще шесть потратили на ремонт и интерьеры. Пожалуйста, угощайся, — сказал Эрленд и поставил кофе перед Маргидо.
Тот с благодарностью выпил. Полы были теплыми, он прижал ступни к кафелю и на мгновение прикрыл глаза.
— Устал? — спросил Эрленд.
— Да. И дома целая куча дел.
— Закажем такси в аэропорт, я тебя провожу, так что оставшаяся часть твоего путешествия пройдет легко.
— Не надо провожать. И путешествие в целом… удалось.
— Ты ведь раньше не был за границей?
Маргидо вздохнул:
— Нет. Поэтому так устал. От дороги, от языка и…
— Надгробий и гробов?
— К этому я привык.
Они замолчали. Он допил кофе, чашечка была крошечной. Эрленд встал и, не спрашивая, приготовил еще. Маргидо вдохнул, почувствовал, как сердце забилось чаще, и решился:
— Я хотел просить прощения, Эрленд.
— За что?
На секунду Маргидо ужаснулся, что Эрленд думает, он просит прощения за тот звонок в новогоднюю ночь, надо было по-другому выразиться. Он поспешил сказать:
— За то, как с тобой обходились в нашей семье. Могу себе представить, что ты обижен и зол на… да… и на меня, и на Тура, и на мать…
Тут ему захотелось закончить разговор и куда-нибудь прилечь, закрыть глаза, знать, что дело сделано.
— Я не обижен, — ответил Эрленд, поставил свежий кофе перед ним на стол и посмотрел Маргидо в глаза. — Нет, совсем нет. Я был подавлен, и вас было жалко. Но когда я уезжал, я был взбешен. Не хотел, чтобы меня раздавили. Взбешен, сбит с толку, агрессивен, но не обижен. Это касалось не только вас, всего. Всех тех мест, всего Трондхейма. За двадцать лет много всего произошло, но тогда…
— Да. Произошло много всякого.
— Когда ты позвонил в Новый год…
— Давай не будем об этом, — попросил Маргидо.
— Ты был пьян?
— Больше этого не случится.
Эрленд громко засмеялся, запрокинув голову.
— Я так и знал! Ты должен напиться, чтобы называть меня братишкой!
Маргидо хотел поднести чашку ко рту, но заметил, как трясутся руки, и оставил кофе на столе.
— Извини, Маргидо. Нехорошо смеяться над тобой, я не прав, — сказал Эрленд.
— Крюмме… прекрасный человек, — сказал Маргидо. — И священник Фоссе тоже это сказал, когда я встретил его несколько недель назад. Что вы… очень приятные люди.
— Так и сказал? И ты просишь прощения? И при этом вы оба — верующие?
— Да, все так и есть.
— Ты видел их. Вместе? — спросил Эрленд.
Теперь Маргидо обеими руками поднес чашку ко рту. Надо было во что бы то ни стало почувствовать вкус кофе, хотя ничего удивительного в том, что Эрленду захотелось об этом поговорить. Сейчас они были не на Несхове, и рядом не было Тура, который поднимал занавеску и смотрел на градусник, как только разговор касался чего-то болезненного.
— Кого? Мать и…
— Да, — сказал Эрленд.
Он опять принялся изучать холодильники, в одной двери было отверстие с кнопкой, над которым было написано «Ice Cube Automat».
— Да, — сказал он. — Видел.
— Значит, ты видел, как мать и дедушка Таллак…
— Я вернулся однажды чуть раньше из школы, — сказал Маргидо. — Я был совсем юным.
— В голове не умещается. Как можно было скрывать это столько времени?
— Все очень просто, — сказал Маргидо и посмотрел на Эрленда. — Хутор надо передать по наследству. А когда наследник единственный и не интересуется девушками…
— Отец решает за него.
— Да.
— И тут все сразу получается, Маргидо. Нас трое.
— Возможно, дело было не только в необходимости и интересах хутора.
— А в том, что они друг друга любили?
— Не знаю, — ответил Маргидо. — А теперь оба умерли. И мы никогда не узнаем.
— Я пытаюсь себе представить… мать и его, годами, за спиной у бабушки, которая не вставала и не выходила из комнаты. Думаешь, она понимала?
— Очень надеюсь, что нет.
— А мать и… дедушка Таллак тебя не заметили? Они не поняли, что ты знаешь?
— Нет. Но я сказал об этом матери. Семь лет назад. В последний раз, когда я приезжал на хутор до… этого Рождества. Что у их безобразного обращения со стариком должен быть предел. И что его жалко, учитывая, чем она занималась. Все закончилось чудовищной ссорой, она пришла в ярость, сказала, что я говорю о вещах, в которых ничего не понимаю. А я просто уехал, поскольку она не могла говорить об этом спокойно и разумно.
— Тур его так и называет отцом?
— По-моему, да. Тур предпочитает, чтобы все, по возможности оставалось, как раньше.
— Я его так любил. Дедушку Таллака.
— Я знаю, Эрленд, — сказал Маргидо и провел рукой по лицу, прижав пальцами глаза, секундная темнота была желанным отдыхом.
— Все было так давно… Здесь есть туалет? — спросил он и встал.
— Есть, и, конечно же, целых два! — сказал Эрленд. — Один просто туалет и еще один в ванной. Но ты же не видел ванную!
Первым в глаза бросился аквариум. Маргидо остолбенел и смотрел, как Эрленд показывает ему разных рыб. Треугольная ванна размером примерно со всю его ванную комнату занимала один угол, блестящие сопла были вплотную друг к другу вмонтированы в стального циста фарфор. Душевая кабина стояла в другом углу. Две раковины в стеклянной оправе, шершавой с внутренней стороны, зеленые растения и пальмы, освещенные точечным светом, белое кресло с одеждой, небрежно накинутой на один подлокотник. Кресло. В ванной. И тут он ее обнаружил, в углу комнаты, раздвижные двери из стекла и характерные деревянные скамейки внутри.
— У вас есть сауна? — спросил он.
— Ох, сауна. Мы ей никогда не пользуемся. Туда заходит только уборщица, стереть пыль со скамеек и печки.
— У меня тоже скоро будет сауна. Когда я вернусь, ее как раз закончат монтировать. Не с настоящей печкой, конечно, но…
— Мы принимаем ванну. Почти каждый день. На сауне настоял я, когда мы делали ремонт. Совершенно зря, раз мы ей никогда не пользуемся. А тебе нравится? Сходи в сауну, отдохни немного.
— Сейчас?
— Пожалуйста! Я включу печку, она нагреется через четверть часа. А потом наполню бак водой. Чистые халаты для гостей у нас всегда найдутся, так что можешь как следует пропотеть после душа, а потом одеться. Обедать мы все равно будем не раньше, чем через пару часов. Здорово, да? Сможешь пообедать в халате, мы сами так часто делаем. А еще здесь есть холодильник.
Крошечный холодильник стоял рядом с креслом.
— Минеральная вода. Когда надоедает шампанское. Угощайся.
Он аккуратно сложил одежду на кресло, сверху положил часы. С утра он надел чистую смену белья, и больше ничего не оставалось. Он понюхал носки, постирал их мылом и расстелил на полу. В дверь постучали: мол, заперся ли он? Он был совершенно раздет.
— Да?
— Тебе включить музыку? — послышался голос Эрленда. — Я вдруг вспомнил, что в ванной есть колонки. Какая музыка, по-твоему, подходит для того, чтобы потеть? Дайана Росс?
— Нет, Эрленд. Спасибо. Я хочу посидеть в тишине. Спасибо тебе!
Он зашел в тепло и закрыл за собой дверь. Плеснул воды на печку, поднялся на верхний полок, сел и закрыл глаза. И тут же почувствовал, как наружу из кожи пробивается пот. Он открыл глаза, лениво взглянул сквозь стекло. Взгляд упал на халат, который ему одолжили, и большое полотенце в черную и серую полоску. Он снова закрыл глаза.
В душевую Маргидо зашел почти без сознания. Он уже опустошил одну бутылку датской минералки, которая ничем не отличалась от норвежской, и подумал, что надо выпить еще. Облил все тело ледяной водой, потом тщательно вытерся, стер мокрые отпечатки ног и лужицы с пола. Когда он приедет домой, то сможет проделывать это ежедневно. Словно у него начиналась новая жизнь.
На всех стенах были зеркала, дома у него было только одно, над полочкой с зубной щеткой. Он стоял и смотрел. Плотный мужчина. Почему? Ел он не так много. Но особо и не двигался. Он провел рукой по животу, по волосам, отвернулся, но опять наткнулся на зеркало. Вместо этого он решил рассмотреть рыбок, лениво и бесцельно плавающих вокруг друг друга, рассмотрел колоссальную ванну, где они купались, и прислушался. Было тихо. Халат был толстым и мягким, но можно ли ходить по квартире босиком? Носки уже высохли, он надел их, достал еще одну бутылку воды и открыл дверь, держа в руках пустую и полную бутылки. Дверь была не заперта. И теперь он расслышал классическую музыку где-то вдалеке.
Крюмме обернулся, как только Маргидо зашел на кухню, улыбнулся и подошел поздороваться, вытирая полотенцем правую руку.
— Добро пожаловать, Маргидо. Как там было, тепло и хорошо? Жалко, ты не сможешь задержаться тут подольше.
Маргидо ответил на рукопожатие и сказал:
— Мне надо домой. Долг зовет. Куда поставить пустую бутылку?
— Куда угодно. Я готовлю баранину и кус-кус, ты такое любишь?
— Да, пожалуй. Большое спасибо.
— Подожди благодарить, пока не попробовал! — сказал Крюмме и улыбнулся.
— А где Эрленд?
— Наверно, говорит по телефону в кабинете.
— Здесь, в квартире?
— Ну да. Хочешь бокал красного вина к еде?
— Нет, спасибо, я не пью.
— И мы тоже, — сказал Крюмме и, смеясь, повернулся к кастрюлям на плите. Плита, по крайней мере, у них была одна, зато газовая, с чем-то наподобие гриля справа от конфорок. И тут до Маргидо дошли слова Крюмме.
— Вы же выпиваете? — сказал он.
— Сейчас нет, — ответил Крюмме. — Вот, можно чокнуться водой. Ваше здоровье!
Маргидо поднял бутылку с датской минералкой, они выпили. Больше он ни о чем спрашивать не хотел. Крюмме заговорил о Норвегии и о том, что Тур пригласил их приехать летом, сказал, что там очень красиво.
— Там всегда красиво, — заметил Маргидо. — Но летом особенно. Повсюду все так ухожено. Сами постройки на Несхове не очень-то презентабельны, но вокруг такая красота! Вид и все такое.
— Нужен только серьезный ремонт, — сказал Крюмме. — А что насчет полей вокруг? Что там твой брат выращивает?
— Обработкой земель занимается Зерновая компания. Мельница у них. Компания и сеет и обрабатывает зерно, Тур забирает только солому свиньям. И получает скидку на корм в течение всего года. Если бы он все делал сам и поставлял обработанное зерно, ему бы корм обходился дешевле, но все равно скидка получается существенная.
— Звучит очень разумно.
— Единственный выход для Тура, — сказал Маргидо. — С тех пор, как он закончил с коровами.
— Ты в этом деле соображаешь, Маргидо.
— Приходится. Если родом оттуда. В последние годы я мало бывал на хуторе, но сейчас Тур меня посвятил в большинство тонкостей.
— Эрленд мало что понимает в зерне и дойных коровах! — сказал Крюмме и засмеялся так, что живот затрясся. — Но он мне все рассказал о рыбалке. Видимо, в этом он здорово разбирался!
— Да, ему очень нравилось. Это я хорошо помню.
— Несхов в окружении желтых пшеничных полей. Так, значит, это выглядит летом. Очень похоже на датский хутор, — сказал Крюмме, посыпал нечто, напоминающее желтые зерна саго, на жареную баранину и поставил форму в духовку.
— Только не так плоско, как здесь. Я посмотрел на датские земли по дороге во Фредриксверк.
— Да, расскажи о модных тенденциях в гробах, — сказал Крюмме.
Маргидо заметил, что он не издевается а кажется в самом деле заинтересованным, поэтому рассказал о последних новинках, как добиться красивого декора, используя перерабатываемые материалы, и как удалить металлические элементы перед тем, как опустить гроб в землю. Последней новинкой были фотографии покойных, вмонтированные в надгробие, фотографии впитывались в материал и не выцветали от солнца и непогоды.
— Может быть, будет любопытно сделать об этом репортаж, — сказал Крюмме. — Рано или поздно это касается всех.
— Мне кажется, людям интересно будет об этом прочитать, — согласился Маргидо. — Потому что мы не имеем права особо распространять информацию до тех пор, пока люди сами не столкнутся с этим.
Когда они уже сели за стол в гостиной и Маргидо оделся, он не удержался и спросил:
— Ты бросил пить, Эрленд?
Эрленд коротко взглянул на него, кажется, даже испуганно, и ответил:
— Бросил? Нет, это преувеличение.
— Мы проходим… курс лечения, — сказал Крюмме. — Вот и вся причина.
— Зачем об этом говорить? — сказал Эрленд и посмотрел на Крюмме.
— Вы что, болеете? — удивился Маргидо и тут же подумал о СПИДе.
— Нет. Вовсе нет, — ответил Крюмме. — Мы просто сделали прививку от гриппа, здесь сейчас эпидемия. А после прививки нельзя три дня выпивать.
— Так что вот так, — сказал Эрленд.
Уже в самолете он вспоминал обед и эти слова. Курс лечения, который через мгновение превратился в прививку. Что-то здесь было неладно. Что-то не сходилось в их словах…
А что, если Эрленд смертельно заболел, когда они только что снова обрели друг друга?.. Точнее, еще не обрели, но сделали несколько шагов в нужном направлении.
Однако было совершенно не похоже, чтобы Эрленд или Крюмме одной ногой стояли в могиле, они были счастливы, даже как-то радостно возбуждены, и совсем не вели себя как люди, ходящие под Дамокловым мечом. Они ели творожный пирог, испеченный Эрлендом на десерт, Маргидо пил эспрессо, а Эрленд и Крюмме — чай, горел камин, Эрленд поставил музыку и носился взад-вперед по комнатам, а Крюмме утверждал, что у Эрленда абстиненция, поэтому он не находит себе места. Абстиненция от чего? Неужели Эрленд так зависит от алкоголя? Он удержался от вопросов, когда они ехали в такси в аэропорт. Неожиданно испугался возможного ответа.