Ветер трепал волосы, где-то кричала чайка, рядом качались лапы елок. Пахло чем-то сладким — от города, терпким — от смолы и соленым от моря. Идеальный день. Но стих не складывался, передо мной лежали в хаотичном беспорядке листы, полные зачеркнутых слов. Сегодня от всего вокруг, даже от раскиданной бумаги сквозило поэзией, но в слова не складывалось. Я вздохнула и упала на спину, раскинув руки. На небе ни облака, а само оно такое голубое, какое бывает только летом. За забором проехала компания мальчишек на велосипедах, шумно дыша и шурша галькой, привезенной с пляжа, об асфальт. На соседней улице зазвонил колокол, призывая соседскую семью к обеду. Город кипел, не смотря на палящее солнце. Откуда-то запахло моими любимыми булочками с маком, и я прикрыла глаза.
Рядом со мной что-то загудело. Сначала я решила, что это ребята во дворе справа запустили автомат с мороженым, но звук был слишком громким, чтобы исходить от соседей. Я нехотя открыла глаза и тут же вскочила на ноги, подходя поближе.
В паре метров от меня воздух по неизвестной науке причине стал закручиваться в воронку. Сначала это выглядело, как нечто прозрачное и живое — при этой мысли меня передернуло — но затем воронка стала приобретать цвета — от темно-фиолетового в середине до голубого по краям. Постепенно нечто, зависшее около сосны, расширялось, а в середине появлялась россыпь белых точек, до невозможного похожих на звезды. Мои волосы продолжал трепать ветер, но вокруг стояла полная тишина, даже ветка, почти касавшаяся воронки, не дрожала, как обычно в ветреный день. Я сделала шаг назад, впрочем, понимая, что далеко не убегу — источник ветра последовал за мной, стремительно увеличиваясь в размерах. Неожиданно для себя я обнаружила, что все звуки стихли. Колокол, не закончив свои двенадцать ударов, замер. Мальчишки на велосипедах, не доехав до конца улицы, замерли в полуденном зное. Все вокруг приобрело странный желтоватый оттенок, словно застыло в янтаре, отрешенно подумала я. И вдруг заметила, что из дома выбежала Мика и, громко что-то крича, побежала в мою сторону. Впрочем, звука я не слышала, только видела, как сестра открывает рот. Мика приближалась, осматривая двор и к кому-то взывая. Неужели она меня не видит? Остановившись в метре от воронки и совершенно не обращая на нее внимания, она испуганно посмотрела на меня. Точнее, сквозь меня, на забор. Тяжело дыша, сестра подошла ближе и, когда я уже собралась отшатнуться и дать ей дорогу, прошла насквозь пару шагов, развернулась и ринулась в дом, что-то говоря матери, которая вышла на террасу и активно жестикулировала. Я решила присесть и собраться с мыслями — надо как-то выбираться. Но, кажется, покачнулась от ветра — во всяком случае, я оказалась ВНУТРИ.
Сначала было даже не страшно. То есть, сначала я даже не понимала, что происходит. Меня крутила, унося в глубь коридора, покрытого со всех сторон россыпью звезд, неведомая сила. Через минуту меня немного замутило, а вокруг стали появляться предметы: осколки камня, целые куски пористых инопланетных камешков, проносились, оставляя огненный след, искры, невероятно похожие на кометы. Позже стали появляться вещи: античные в основном, предметы обихода, затем, почему-то, настольные лампы всех мастей. В конце появилась лампа, словно близнец, похожая на мою настольную, только без царапинки с того вечера, когда Мика уронила ее на пол. Запахло булочками с маком. Наконец, вокруг остались лишь вещи из моей жизни — старая акварель в коробке, разбитой пополам — я в то утро очень рассердилась. Книга с вырванной страницей, свеча с закончившемся воском, пустая катушка без ниток. Стопка конспектов, взятых на время год назад. Все, что было сломано, испорчено, выброшено.
Наконец движение остановилось, и меня будто выплюнуло на холодный каменный пол. Я с трудом поднялась на ноги и аккуратно осмотрелась. Комната, в которую я попала, была отделана панелями из белого с черными прожилками мрамора. На полу расстелили белоснежный пушистый ковер, рядом стояла пара мягких пуфов и низенький столик. Больше ничего здесь не было, а попытки обнаружить воронку, из которой меня выбросило, не увенчались успехом. За стенами комнаты стояла тишина, поэтому я подошла и толкнула единственную дверь в противоположной стене — из двух створок с узором по краю. Дерево, едва слышно скрипнув старой на вид дверной ручкой, поддалось и я выглянула в коридор. По полу стелился ковер, приглушая мой осторожный шаг, стены были отделаны камнем, точно таким же, как в комнате, которую я для себя окрестила Мраморной — вдохновение, которое я так ждала с утра, не кстати появилось сейчас. Я, выждав секунд тридцать для приличия, свернула на право и поспешила найти выход из коридора — надо выбираться отсюда.
Почти добравшись до крутого поворота, я заметила тихо ступающую по ковру девочку в белом платье. Очевидно, она пришла за мной, потому, что, увидев нежданную гостью в моем лице, она ничуть не удивилась. Девочка дошла до угла и, навалившись на холодный мрамор, подозвала меня пальцем. Спрашивать что-либо я не решилась, а потому послушно свернула вглубь темного коридора. На вид ей было лет десять, года на три младше меня. Белое платье почти до пола, короткие кудри, острые локти и коленки. Девочка в полном молчании довела меня до двери, как близнец похожей на ту, которую я закрыла минут пять назад, аккуратно ее толкнула и молчаливым жестом велела мне войти.
Комната, в которой я оказалась, если это вообще можно назвать комнатой, ничуть не была похожа на ту, из которой я вышла. Вместо стен и потолка стояли зеркальные панели, множа рамки, обрамляющие их, в тысячи раз, а пол устилал черный камень, от которого мои ноги тут же заледенели — на траве у дома я лежала босиком. Не понимая сакрального смысла своего пребывания в этом месте, я закрутилась волчком в поисках двери потому, что, кто бы ни хотел со мной встретится, я желаю одного — попасть обратно в солнечный полдень и отогреть ступни. Но дверь пропала, и я запоздало решила, что с внутренней стороны она, вероятно, была зеркальной, как все панели здесь и мне было бы значительно легче, пометь я ее. Выхода не оставалось, и, приступив к делу без особого энтузиазма, я стала по одному нажимать на зеркала и пытаться их открыть. Что и требовалось доказать, дверь слилась с комнатой и мне осталось только без сил опустится на пол в центре, чтобы держать в поле зрения все зеркальные рамы — вдруг кто-то все же выпустит меня.
С пятнадцать минут я разглядывала место, в котором очутилась и только сейчас заметила витиеватые надписи. Символы однозначно не принадлежали к известным языкам, но, от нечего делать, я принялась их изучать. Через еще пять минут я пришла к заключению, что алфавит, который использовали на этих деревянных рамах состоит из 33 символов. Секунд пять до меня доходило, что это — столько же, сколько и у нас. Затем еще секунд пять я рассматривала слова с новым интересом и обнаружила значение восьми букв, самых часто повторяющихся. Я встала и пошла по кругу, вглядываясь в письмена и пытаясь разобрать их, не сразу обнаружив, что комната стала округлой и даже закрутилась по часовой стрелке. Я испуганно прижалась к ближайшей панели спиной потому, что пол стал закручиваться, набирая скорость и отделяясь от стен. Между плинтусом и панелью, на которую я опиралась, стремительно разрасталась черная пустота. Вдруг я заметила, что, крепко держась за раму зеркала, могу удерживать ноги в воздухе и прижалась к стеклу покрепче.
В какой-то момент все резко прекратилось, но я, вместо того, чтобы упасть на пол, который перестал наконец вертеться, вылетела назад, вместе со стеклом. Поднимаясь и стараясь не наступить на осколки, я огляделась. Место, в которое перенеслась комната, нельзя было назвать ни поляной, ни улицей. Кажется, это зала — большая, вытянутая, с высокими потолками и залитая солнцем. Стены и потолок состояли из множества окон, прерывающихся только оконными рамами того же дерева, что и рамы зеркал. Комната, откуда я вылетела, снаружи выглядела как круг, состоящий из широких досок-спинок зеркал. Снова оглядевшись, я не нашла ни единой живой души вокруг, зато обнаружила, что, хоть зеркало, оказавшееся дверью, и разбилось, рама с символами, которые я изучала до падения, сохранилась. Я присела на корточки и принялась водить пальцем по вырезанным буквам и постепенно выяснила еще десяток значений.
Вдруг — голос. Кажется, мужской бас, слишком далеко, чтобы разобрать слова. И женский. Голоса медленно приближались и я, все еще перебирая в голове знаки с зеркальных рам, пошла им навстречу по длинной зале, смутно видя ее конец в стороне, откуда доносился звук. Заметив у той стены балкон и две мраморные лестницы, спускающиеся в разные стороны, я ускорила шаг — похоже, говорящие спускались оттуда. Тщетно высматривая тех, кому принадлежали голоса, я остановилась у подножия.
Очевидно, говорящие о чем-то спорили, постоянно восклицая, но от того, что я не могла их увидеть, казалось, будто спорят привидения. Вскоре голоса раздались ближе и стало понятно, что их обладатели идут с разных сторон от меня, приближаясь к подножию. Я положила руку на перила, надеясь почувствовать того, кто держится за них, но голоса прошли мимо, не выдав себя даже дуновением, хотя я отчетливо слышала шуршание шелкового платья. Звук замер в паре метров от лестницы. Пара пришла к решению и подол зашуршал вбок, к одному из огромных окон. Скрипнул дверной косяк и мужской бас, что-то забормотав, поспешил туда же, топая жесткими подошвами. На минуту воцарилась тишина.
От стены, противоположной той, в которую «вышли» голоса, послышался щелчок дверной ручки и детский визг. Многоголосая компания ребят пронеслась насквозь, вылетев в соседнюю дверь. Вот теперь мне стало по-настоящему не хорошо. С другого конца залы кто-то крикнул и сбоку раздалась тихая мелодия оркестра. Мимо прошуршала юбка и проехался столик на колесиках. Я ничего не видела и не чувствовала, только вихрь звуков раздавался со всех сторон. Устав оборачиваться на каждую новую ноту, я тихонько добрела до расколовшейся комнаты в центре и присела около рамы, которую изучала четверть часа назад. Слова потихоньку складывались, но фразы постоянно обрывались, не доводя мысль до конца, словно большая толпа народу что-то выкрикивала, перебивая друг друга. Обхватив колени руками, я опустила голову, надеясь, что звуки умолкнут и мне удастся выбраться. Словно по команде в зале действительно воцарилась тишина, но не из-за меня.
По лестнице спускалась женщина, ступая по той же стороне, что и предыдущая, только напротив не было мужчины и сама она была на вид старше, чем обладательница звонкого голоса. По плечам струились волосы цвета потемневшей от времени платины. Острые и колючие черты лица, вздернутый подбородок, тонкие запястья в кружевных перчатках. Я вдруг поняла, что шелковое платье с трехметровым шлейфом должно хоть чуть-чуть шуршать об мраморные ступени. Она перестукивала пальцами по каменным перилам, но не раздавалось ни звука. Обернувшись, я увидела, что к ней навстречу чуть ли не вприпрыжку бежит девочка в белом платье почти до пола, с острыми локтями и коленками, торчащими сквозь ткань. Короткие кудри. Девочка из коридора, проводившая меня до зеркальной комнаты, радостно бежала навстречу строгой женщине в черном кружевном платье.
Вдруг ото всюду стали появляться люди во фраках и бальных платьях и мать с дочерью затерялись в толпе. Я инстинктивно отступила назад, хотя никто из присутствующих меня не замечал, а если и натыкался — проходил сквозь, оставляя мерзкий холодок и дрожь по всему телу. Кое-как забравшись внутрь моей комнатки, я опустилась на колени и решила переждать неожиданный наплыв призрачных гостей. Снаружи стояла жуткая тишина, хотя в дыру от вылетевшей панели я видела толпу людей, беззвучно раскрывавших рты в светских беседах. Через пять минут зала стремительно опустела. Я выбралась на свет и оглянулась. В углу, под лестницей, около девочки на корточки присела женщина в черном, о чем-то яростно жестикулируя. Потом они бесшумно поднялись наверх и скрылись за резной дубовой дверью. Так, как никто больше не появлялся здесь, я последовала за ними, надеясь кого-нибудь встретить. Хоть бы выбраться отсюда.
На маленьком балконе с единственной дверью, ведущей из залы, я остановилась, переводя дух. Лестница оказалась куда круче, а количество ступенек — куда больше, чем казалось. Но едва нормально задышав, я надавила на ручку двери, мечтая найти ту воронку и поскорее очутится у разбросанных листков бумаги на газоне.
В комнате с зашторенными окнами пылал камин, раскочегарив помещение до предела. В темноте по всем предметам плясали яркие отблески огня. Посередине лежал тяжелый старинный ковер со странными красно-синими узорами. На стене справа висел гобелен, изображающий родовое древо, а возле него громоздился резной деревянный шкаф и кресло-качалка. В комнате почти не было мебели, но все равно находится в ней было тесно. На каминной полке как-то странно, как будто в спешке, расставили каменные фигурки ангелов и пару сфинксов. Так, как дышать было практически нечем, а поблизости не было ничего, чем можно было бы затушить камин, я повернулась к окнам в пол, закрытым душными шторами. Да и света не мешало бы сюда добавить, может, я упускаю выход из этого странного места. Я отодвинула шторы и резко распахнула окно.
Оказалось, комната и зала находились в высокой башне, стоящей в океане, настолько высокой, что у меня закружилась голова и я чуть не упала вниз с этих сотен метров. Порыв ветра толкнул меня в комнату и оглушительно хлопнул семейным гобеленом. Я с опаской выглянула на улицу, чтобы удостоверится — да, башня, наружную стену которой я могла бы нащупать рукой справа и слева от оконной рамы, имела форму круга и была в ширину не больше этой комнаты. Но я помнила, что внизу, у подножия лестницы, осталась зала, в длину больше этой комнаты раз в десять.
За мною хлопнула дубовая дверь.
На пороге стояла женщина, сменившая чёрное кружево на синий атласный костюм. Кудри до плеч, голубые вены под тонкой кожей. Женщина хищно улыбнулась и подошла к камину, схватив цепкими пальцами каменную горгулью. Я отступила в тень штор и решила для начала ее выслушать. Может, все не так ужасно, как выглядит.
Против света камина она напоминала плоскую чёрную тень. Фигура задумчиво повертела безделушку в руках, вернула на каминную полку и обратилась ко мне:
— Ты напугана. Удивлена — на мой немой вопрос фигура усмехнулась и добавила — дрожишь вся, девочка
Я вышла ближе к огню, вернув лицу нормальное выражение:
— Кто ты?
— Джеральдина. Но люди предпочитают обращаться ко мне, как к безымянной. Долгая история — я чуть не отступила к спасительной тьме, пожалев, что не прихватила телефон; помощь бы не помешала.
— Ты напугана — повторила Джеральдина — я могу помочь — обычно вот так начинаются все безумности. Я промолчала.
— Ты из Колдуний Ночи — из-за матери вышла девочка в белом платье. Я удивленно покосилась на нее. Из того, что дверь осталась нетронутой, я сделала вывод, что люди здесь перемещаются в пространстве
— Страшное проклятие — закончила мать — тебе не позавидуешь — она усмехнулась, обнажив белые резцы — я помогу — на четверть минуты вокруг все затянул чёрный туман, а затем мы вернулись в залу. Не понимаю, почему мне не дали спустится по лестнице, хотя, по доброй воле я бы не пошла. Напомнив себе, что давно пора обратно, я притворилась заинтересованной. Может, безымянная Джеральдина, или как ее, поможет. О словах ее дочери о неких Колдуньях Ночи я старалась не думать.
К нашему появлению зала опустела и теперь взгляд скользил по вырезанным на оконных рамах словам, обрывающимся фразам, названиям. Мой интерес не укрылся от фигуры в черном платье, следовавшей за мной, как тень:
— Это язык Ночи, руны — я инстинктивно обернулась и, шаря глазами в поисках девочки в белом, заметила, что Джеральдина склонила голову набок, словно задумавшийся ребенок — в чем же твой дар? — донеслось до меня. Я вопросительно посмотрела на женщину, но, не дождавшись ответа, вернулась к символам на стенах. Знаки не были похожи на руны, какие я видела зимой в музее. Тогда как я их понимаю? Кажется, задумавшись, я произнесла вопрос вслух, потому, что рядом раздался голос:
— Все Колдуньи понимают язык рун. У вас это в крови — девочка приближалась от подножия. Видимо, ее мать переместила только нас двоих. Пускай я и уверилась в том, что фразы, вырезанные в дереве, не имеют смысла, то, что я прочитала над головой Джеральдины заставило меня вздрогнуть: «безымянные всегда рядом. Питаясь печалью, они заставляют других приносить себя в жертву, уподобляя нас себе. Жизнь безымянных не имеет печали; в ней нет черного, а потому она не существует. Это лишь сладкая иллюзия, их наживка для нас». Фраза обрывалась, а дальше я прочла только всякую бессмыслицу без начала и продолжения. Похоже, Джеральдина заметила мой испуганный взгляд. Тряхнула головой, прогоняя какие-то мысли и уставилась на меня:
— Что ты там прочла? — она ткнула пальцем себе за голову
— Кто такие безымянные? — я пошла в наступление. Все это мне порядком надоело, и я хотела лишь поскорей вернутся домой. Кто знает, сколько часов я здесь провела?
— Хочешь познать нашу суть? Аарон был бы в восторге от тебя. Жаль, я не знаю твоего настоящего имени
— Я Василиса. Лисс
— Нет, я не про это имя. Давай узнаем, в чем твоя сила и я покажу тебе, кто такие безымянные — я вспомнила слова. Не очень-то хотелось «приносить себя в жертву», но против Джеральдины ничего не попишешь — что ты видишь? — женщина обвела рукой три оконных рамы в паре метров от меня. Фразы ничего не значили, то и дело обрывались на странных словах, которых я не знала, но на всякий случай я зачитала пару из них. Джеральдина хмыкнула и ткнула пальцем в противоположную стену. Здесь слова были расставлены на древний манер. Некоторые я знала только из пыльного словаря школьной библиотеки. С каждым прочитанным словом девочка в белом подходила ближе, заинтересовано глядя на мать. Все понимают, что происходит, но только не я. Я оборвала фразу на середине и обернулась к женщине. Безымянная покачала головой и кивнула мне за спину:
— Ты можешь ходить в прошлое — изумленно сказала девочка. А я вдруг поняла, что она не представилась
— Как тебя зовут?
— Разве это важно? — воскликнула Джеральдина и, схватив меня ледяными пальцами за плечо, развернула к себе — ты умеешь ходить в прошлое. Ты можешь изменить свою жизнь столько раз, сколько хочешь. Жить без печали если хочешь — вечно. Подумай, сколько ты способна сделать. Что тебя тревожит, пугает? Все может быть иначе, как белый лист. Если что-то грозит твоим близким, тебе не составит труда вернутся и исправить какой угодно их выбор. Меняй свою жизнь в опасные моменты — один раз, три, десять. Если хочешь — зови это бессмертием. Лучшей жизнью для всех, кого ты любишь. Как ты можешь думать о чем-то другом? Если тебе не нравится Зала-Вне-Времени — она обвела взглядом помещение — вернись и не ходи во двор, не касайся Раскола — слова Джеральдины звучали в моей голове, эхом отдавая фразу про лучшую жизнь и бессмертие. Я вспомнила руны над ее головой, вырезанные в дубовой раме: «в ней нет черного, а потому она не существует» и ее восторженную фразу: «может быть иначе, как белый лист»
— Ты хочешь сделать меня безымянной? Кто ты такая? Кто вы такие?
— Не горячись — тонкие пальцы, хрустнув, выпустили мое плечо. Я потерла саднящую кожу и отошла назад, чуть спиной не налетев на девочку в белом. Девочку без имени — что в нас плохого? Мы живем так, как хотят все, без горя, страданий и слез. Потому мы противны остальным. Но ты можешь дать им счастье и показать, насколько они ошибаются. Такие, как ты рождаются раз в бесконечность. Ты можешь вернутся и все изменить — а я подумала о том, что не будь я из «Колдуний Ночи», я бы не встретила эту сумасшедшую. Я бы и знать не знала про «безымянных». Если друзья услышат о том, что я могу заглянуть в их прошлое — я останусь одна
— Все, что я хочу изменить — мой дурацкий дар — воскликнула я и подошла к женщине в упор — что делать? — понимая, что прыгаю в темный омут с безумицей и безымянной девочкой, и все же кидаясь с головой — я не просила становится колдуньей и мне не важно, что теперь случится. Мне нечего терять.
— Астровод — заявила Джеральдина. Я непонимающе уставилась на нее — там все началось. Первые Колдуньи Ночи появились там. Аарон. Он встретит тебя и поможет все исправить; с твоим даром все будет много легче, чем в первый раз — безымянная девочка почему-то вздрогнула. А я, готовая ко всему, продолжала сверлить женщину взглядом, ожидая, когда смогу все исправить. Поскорее бы домой.
Джеральдина запрокинула голову, обнажая белую шею с острым выпирающим кадыком и зашептала, сжимая и разжимая пальцы — от острых ногтей на ладонях алели следы. Я машинально отступила, погрузившись в свои мысли. Смогу ли я все забыть? Неужели мне в одиночку придется уничтожить целое поколение опытных ведьм? Не успев прийти к утешающему решению, я заметила, что около Джеральдины вновь закручивается воронка как тогда, в саду. Поймав мой взгляд, безымянная девочка кивнула, и я приблизилась к переходу. Успокаивая себя неким Аароном, который, по словам Джеральдины, мне поможет, я глубоко вздохнула.