— Где вы были во время Катастрофы?
Я рассказал ему свою историю и узнал, что сам он побывал в Майданеке. Он оказался первым встреченным мною религиозным евреем, который спасся от рук нацистских палачей. Я спросил, из какого он хасидского двора, но его ответ ничего мне не сказал.
Вскоре мы приступили к молитве. Я привык к той скорости, с которой в Америке делаются все дела, но здесь царила неспешность. Прошло добрых полчаса, пока раввин надел молитвенную шаль и филактерии. Я смотрел на его изношенный талес и думал, что скоро и эта шаль, и тело, которое она сейчас покрывает, упокоятся в могиле. Кто-то успел мне сказать, что раввин страдает от больных почек и водянки. Я внимательно наблюдал за тем, как он, что-то тихо бормоча себе под нос, обматывает ремешками руку, и думал: как такое тело могло уцелеть после Майданека?
Я видел перед собою мученика, одного из тех праведников, что несут на своих плечах бремя всего мира. С каким пылом он читал благословения! Ему приходилось напрягаться, чтобы надеть филактерии, даже коснуться губами бахромы стоило раввину труда. Каждое движение причиняло ему сильнейшую боль. Душа уже почти оставила это святое тело. Я просто не мог поверить, что мне выпало счастье собственными глазами лицезреть еще живого представителя настоящего старого еврейства. Один из молящихся предложил ребе прочесть Восемнадцать благословений сидя, но тот даже не услышал его.
Я видел, как он медленно поднял вверх дрожащую руку и ударил себя в грудь со словами: «Мы грешили» и «Мы нарушали заповеди». Он, этот праведник, каялся в своих несуществующих грехах, в то время как миллионы преступников гордились своими злодеяниями, а десятки тысяч адвокатов — и среди них евреи — помогали этим ворам, грабителям, мошенникам и насильникам оставаться на свободе. Мне самому стало нестерпимо стыдно. В Нью-Йорке жил настоящий святой, а я проводил время с обманщиками, развратниками и шлюхами. Теперь у меня были филактерии и талес, но я забыл, как надо переплетать ремешки на руке, чтобы составить букву шин — первую букву слова «Шадай», то есть Бог.
Я молился и к собственному изумлению понимал, что это вовсе не обман, не комедия. Я благодарил Творца за то, что Он направил меня в эту комнату, к этим набожным евреям, которые все еще пытаются составить миньян, в то время как мир вокруг тонет в потоках грязи и ложных теориях. Здесь не презирали старость. Здесь не бравировали своими сексуальными успехами или количеством выпитого накануне. К старшим тут обращались с уважением и смирением. Тут никто не красил волос, пытаясь походить на восьмидесятилетнего юнца, и не совершал других подобных пошлостей, столь распространенных среди нынешних стариков.
До того дня я усердно читал газеты, журналы и книги. Нередко я чувствовал, что все это смертельный яд. Они вызывали горечь, страх и чувство беспомощности. Все, что я читал, доказывало один тезис — миром правили и править будут грубая сила и коварный обман. Вся современная литература на разные лады повторяла одно и то же: «Мы живем одновременно на бойне и в борделе, так было и так будет всегда». И вдруг я услышал слова, исполненные света и оптимизма. Вместо того чтобы начать день с рассказов об убийствах и ограблениях, обманах и изнасилованиях, я начал его со слов о справедливости, святости и Боге, даровавшем человеку разум, способном оживить мертвых и наградить благочестие. Оказалось, что впервые за долгие годы я не принял с утра очередную порцию яда.
Возможно, то, что я сделал после молитвы, покажется вам несколько мелодраматичным, но уверяю вас: я человек, далекий от литературы, и ни о чем таком не думал. Я просто встал и сказал: «У меня есть деньги, и, если кому-то из вас требуется помощь, вы можете обратиться ко мне». Я ожидал, что все они бросятся вперед, будут тянуть руки и кричать: «Дай мне! Дай мне!», как сделали бы почти все современные люди, которые, сколько им ни давай, все равно хотят еще. Но эти евреи только удивленно посмотрели на меня и улыбнулись, как если бы услышали шутку. Ко мне обратились только двое. Я достал бумажник и дал столько, сколько они просили. Они выглядели смущенными, робкими и пытались объяснить, зачем им эти деньги. Другие заявили, что им ничего не нужно, но все сходились во мнении, что если кто тут и нуждается в помощи, так это ребе.
Когда же я спросил у него, чем я могу ему помочь, он улыбнулся, приоткрыв почти беззубый рот, и сказал:
— У меня есть все, что мне нужно, слава Богу.
— Вы следите за своим здоровьем?
—Доктора говорят, что мне надо ложиться в больницу, но я не хочу.
Причины этого были вполне понятны: ребе сомневался, что в больнице поддерживается строгий кошер.
Он сказал:
—Я проживу столько, сколько мне предназначено. Не больше.
— Ребе, я могу устроить вам отдельную палату и хороших докторов. Они помогут вам и...
Единственным ответом на это было: «И-и-и», означавшее: Не уверен... Обойдусь и без этого... Это не для меня... и много других выражений религиозного скептицизма по отношению к мирским обещаниям и посулам помощи.
Это «И-и-и» означало также и то, что все эти хлопоты совершенно ни к чему.
Вошла ребецн, женщина одних с ребе лет, в большом чепце, согбенная и морщинистая, как старушки моего детства.
Я сказал, что хочу сделать для ее мужа, и она ответила: «В больнице они начнут с анализов и тестов, и эти тесты окончательно убьют его».
Она знала, о чем говорила. Я уже слышал и от других больных, что некоторые доктора используют своих пациентов вместо морских свинок. Они берут у них кровь, причиняют им страдания. Часто эти тесты приносят больше вреда, чем сама болезнь. Ребецн была второй женой ребе, первая, вместе с детьми, погибла в Европе.
Ребе начал рассказывать мне о тех испытаниях, которые ему пришлось пережить при нацистах. Ему сбрили бороду. Заставляли копать могилы и делать другую тяжелую работу. К тому же его избивали. Он исповедовался каждый день, ожидая смерти, но душа его каким-то чудом продолжала держаться в теле. Я спросил, поддерживает ли он связи с какими-нибудь ортодоксальными еврейскими организациями в Америке, и в ответ вновь услышал уже знакомое: «И-и-и».
Нет, он не был современным ортодоксальным американским раввином, который мог участвовать в конференциях, фотографироваться и выступать на банкетах с призывами жертвовать деньги. Он был старомодным евреем, которому для жизни необходимы были кружка чая, тарелка овсянки, несколько старых книг и миньян. Он не пытался наставлять на путь истинный весь мир или даже сынов Израиля. Он не читал газет и не знал того идиша, который современные ортодоксы переняли у неверующих. Говорил он на том же языке, что и мой дед или ваш дед. Те несколько евреев, что собрались здесь, в этом были похожи на него. Иудаизм был для них чем-то личным — чем-то, что касалось только их и Бога.
Я пообещал ребе, что вечером приду снова. Он кивнул и поблагодарил. Собрать миньян в последнее время стало настоящей проблемой.
Ребецн я дал несколько долларов, и она приняла их нерешительно, горячо благодаря. Вся Америка, все организации евреев и неевреев кричали одно: «Дай! Дай!» Они строили здания, нанимали все больше и больше служащих, стучали на пишущих машинках, стремились к известности и популярности. У них всех была одна и та же цель: добиться успеха, не важно, строили ли они театр или иешиву, университет или центр изучения Торы, летний лагерь или ритуальные бани. Но этот наследник старого еврейства знал, что деньги не помогут найти или укрепить веру. Праведники из старых иешив входили в жилища единоверцев лишь для того, чтобы найти себе кусок хлеба. Великолепные здания, деловитые секретари, вечно звонящие телефоны и настырные мастера по поиску источников денег могли породить только то, что сами и представляли: шум и мелкую суету.
После того как я оставил квартиру ребе и спустился на улицу, мне пришло в голову, что неплохо было бы остановиться где-нибудь поблизости, снять комнату или квартирку. Я мог бы три раза в день молиться с этим миньяном. Рядом, на Делэнси-стрит, был вегетарианский ресторан. Я подошел к магазину, где продавались молитвенники, талесы, филактерии, ритуальные одежды и мезузы. Поскольку так называемый новый иудаизм фактически перестал быть религией и пропитался ложью, алчностью и суетностью, я должен был вернуться к старому еврейству, новее которого ничего не было. Я вошел в магазин и купил две первые попавшиеся на глаза книги: «Путь праведника» Моше-Хаима Луцатто и «Голос Элиягу, комментарии к Притчам Соломоновым» Виленского Гаона. Потом я зашел в ресторан на Делэнси-стрит и заказал вегетарианский обед. Довольно убивать невинных существ, довольно пожирать их плоть и кровь! Официант принес мне булочки и тарелку овсянки, бобы и грибы, все просто восхитительное на вкус. Зачем есть мясо, когда есть такие замечательные кушанья?
Поев, я просмотрел книги. Какую страницу ни открой, каждая светилась мудростью — и не «мудростью» психоаналитиков, с их дикими, беспочвенными теориями и искусственными заключениями. В конечном итоге все их выводы сводились к одному: виноват кто-то другой. Отец — своей строгостью или мать — деспотичностью. В снах и фантазиях они искали объяснения всех проблем пациентов. Каждая написанная ими страница пестрела не только противоречиями, но и глупостями. Священные же книги, напротив, хранили древнее знание природы человека. В них каждое слово стояло на своем месте. Когда я слышу, что последователи Фрейда — великие мудрецы и открыватели нового, а священные книги устарели, я не могу удержаться от смеха. Как извращен современный человек! Когда он в очередной раз хочет переломить свою природу, а та сопротивляется, он бежит за помощью к психиатру.
Ладно, но что мне делать дальше? Куда идти?— спрашивал я себя.
До этой минуты дьявол во мне молчал, но сейчас и он подал голос. «Иди домой! — приказывал он. — Там твоя квартира, твои вещи. Если ты хочешь развестись с Цилей, найми адвоката. Никто не может заставить мужа жить с женой, которую он презирает. В худшем случае пару лет будешь платить ей алименты, вот и все. Зайди к своим партнерам. С чего это вдруг ты должен оставлять им свою долю в бизнесе и превращаться в нищего бродягу? Хочешь быть набожным евреем? Будь им, но у себя дома! Не уезжай из Америки. Здесь полно синагог, священных книг и раввинов. Тот, у которого ты был, скоро умрет, и больше таких не останется. Возможно, Моше-Хаим Луцатто и Виленский Гаон хороши и умны, но, когда Гитлер или Сталин приходят к власти, они стирают евреев в порошок, и ничто не может помешать им. Не будь твой бумажник набит деньгами, ты бы сейчас стоял на холоде и просил подаяния».
Дух зла, или зверь внутри меня, продолжал: «Не осталось больше ни верных жен, ни верных мужей. Ты должен смириться с тем, что и секс можно разделить с другими. Такого понятия, как частная собственность на секс, просто не существует. И это к лучшему. Верность заставляет супругов ненавидеть друг друга. Это то же самое, что изо дня в день есть одно и то же блюдо на обед. Пришло время, когда каждый мужчина может иметь сразу десятки женщин, а каждая женщина — десятки мужчин. Каждая сторона, таким образом, становится в чем-то опытнее, и встречи между супругами приобретают пикантность и новизну. Ревность не дается нам от рождения, мы сами воспитываем ее в себе. Ты можешь освободиться от нее, и это откроет перед тобой новые перспективы, даст новые ощущения, новые наслаждения».
Дьявол доказывал: «Наверняка Циля уже ищет тебя, обрывает телефоны, раскаивается в содеянном. Да, она спала с этим стариком профессором, но ведь это же была только минутная прихоть, или, возможно, месть за твои измены, или результат постоянной скуки. Для тебя сегодняшней ночью она будет еще интереснее, чем обычно. По-новому обнимет, откроет новые тропы любви... Что до Лизы, тебе не следовало быть с ней таким грубым. Она одинока и всегда очень радуется твоим визитам. Она страстная женщина. Людям нужна новая обувь, новая одежда, новые пьесы, книги, почему же они не имеют права на новые ощущения в самых важных областях жизни — в любви и сексе? Иосиф Шапиро, тебе не переделать мир. Если все таково, каково оно есть, значит, таков ход истории человеческой, таков Божий промысел».
Так говорил дьявол, и его слова показались мне столь убедительными, что я решил поймать такси и поехать домой. Я скучал по своей квартире, постели, телефону, по комфорту, в конце концов. Не терпелось просмотреть утреннюю почту. Возможно, пришли новые чеки или важные телеграммы.
Мне некуда было идти и нечем заняться. Я мало спал и очень устал. Тоскуя по своей кровати, я слышал приказы дьявола: «Иди домой! Домой! Ляг, выспись как следует и наберись сил. Не превращайся в живой труп. О таких вещах легко читать в книгах, на них интересно смотреть в театре, но если ты захочешь совершить нечто подобное в реальной жизни, то станешь нищим, пропащим человеком. С чего это вдруг тебе искупать грехи других?»
Я был в таком состоянии, что уже начал высматривать свободное такси. Одно как раз проезжало мимо, я остановил его и сел.
— Куда? — спросил водитель.
Я хотел назвать ему свой адрес, но вместо этого вдруг сказал:
— В аэропорт Кеннеди.
Прислонившись к стенке, я закрыл глаза. В тот момент мне стало понятно, что оставаться в Нью-Йорке — значило бы уступить дьяволу. Если уж я решил порвать с сатаной и его силами, следовало уехать из города.
Я нанес силам зла удар и наслаждался вкусом победы. Нет, мне не нужны ни извинения Цили и Лизы, ни их объятия. Во мне проснулся истинный еврей. Поколения евреев взывали ко мне: «Откажись от этого разврата! Беги от культуры Сталина и Гитлера. Спрячься от цивилизации боен и борделей. Освободись от женщин, которые живут как шлюхи и нуждаются лишь в сексе и поклонении. Держись как можно дальше от всей этой гнусности».
И пока машина проносилась по нью-йоркским улицам, я слышал, как все эти евреи упрекали меня: «Что с тобой? Посмотри, в какой грязи ты оказался. Ты живешь как нацист. Именно такую жизнь они и проповедовали. Это их жены и невесты продавались американским солдатам за плитку шоколада, пачку сигарет или пару долларов».
Подъехав к аэропорту, водитель спросил, какая именно линия мне нужна, и я назвал первую, что пришла на ум. Расплатившись, взяв свой маленький чемоданчик и две книги, я вошел в терминал. Я подошел к служащему, который был свободен, и на его вопрос, куда я лечу, ответил:
— В Израиль!
—У вас есть билет?
— Нет, я хотел бы купить его сейчас.
— Можно взглянуть ваш паспорт?
Я показал ему паспорт, и он спросил, где мой багаж.
— Вот, в руках, — ответил я.
В этот момент мне показалось, что о происходящем со мной я читаю в какой-то книге.
Моя жизнь вдруг превратилась в выдуманную историю.