Поколения евреев бежали от инквизиторов, палачей, виселиц, костров. И попадали в лапы других врагов, других инквизиторов — на те же виселицы, те же костры. Слава Богу, я дожил до того времени, когда евреи все же обрели собственный дом. Никто меня не преследовал, а на оставшиеся деньги я вполне мог скромно прожить там несколько лет. Я знал, что небо не оставит меня. Возможно, тысячи таких, как я, лелеяли те же мечты, но им пришлось довольствоваться мечтами.
Я хотел сесть в самолет как можно быстрее. Мне было необходимо физически порвать со своей прежней жизнью. В зале ожидания я провел примерно полчаса. Все это время меня не покидали мысли о так странно изменившейся жизни. Я рассматривал других пассажиров. Что их подтолкнуло к путешествию? Что они хотели найти в Риме? Там были итальянцы, были и блондины, явные представители нордической расы. Несколько человек походили на евреев. У всех собравшихся в этом зале оказались свои причины для полета, но я был уверен, что никто из них не испытал моих переживаний. Мой случай казался мне совершенно уникальным. Евреи и прежде уезжали в Израиль, но это были другие евреи, в других обстоятельствах. Я сидел в зале ожидания, пораженный тем, что со мной происходило, недоумевая, откуда же у меня взялись силы, чтобы совершить такой поступок. Конечно, я прошел через множество испытаний, пережил немало опасностей во время войны, но тогда я действовал по необходимости, гонимый голодом и страхом, теперь же я руководствовался только своей свободной волей. Еврей во мне внезапно взял верх над язычником.
Вскоре объявили рейс до Рима. Мое место оказалось у прохода. Я сел, и рядом со мною, у окна, села молодая женщина. Ага! Дьявол продолжал искушать меня. Такова природа вещей. Сатана никогда не отступит, никогда не признает своего поражения. В одной из священных книг утверждается, что даже когда человек умирает, сатана приходит к его смертному ложу и пытается обратить его в атеиста, толкнуть на богохульство. И в этом утверждении куда больше знания о человеке, чем в увесистых томах последователей Фрейда, Юнга или Адлера.
Я никак не мог понять, еврейка ли женщина, сидящая рядом со мною, или нет. Я твердо решил не заговаривать с ней, у меня ведь были с собой две замечательные книги, и я раскрыл одну из них. Но все же иногда я тайком бросал взгляд-другой в сторону соседки. Она была смугла, с темными волосами и карими глазами — вполне могла оказаться еврейкой или итальянкой, а то и француженкой. Как это называется — да, «средиземноморский тип». Платье с короткими рукавами и довольно глубоким вырезом. На коленях она держала сумочку из крокодиловой кожи. На пальце у нее я заметил кольцо с довольно крупным бриллиантом. С собою у нее были также журнал мод и какое-то университетское издание. Не нужно быть особенно изощренным физиономистом, чтобы узнать так называемую «интеллектуалку». Она читала книгу, и я разглядел, что это был Сартр — известный французский философ, писатель и теоретик экзистенциализма, чьи работы столь путаны и противоречивы, что понять их просто не представляется возможным. «Ты, значит, тоже ищешь ответы на вечные вопросы, — подумал я. — Или, возможно, это нужно тебе для диссертации».
Я вновь опустил глаза в «Путь праведника», но даже когда часть мозга воспринимала его мудрость и святость, другая все равно была сосредоточена на соседке. Если даже умирающий может заблуждаться в своих ересях, почему недавно раскаявшийся не имеет права на мысли о женщине? Дьявол говорил мне: «Если бы на твоем месте сидел сам Моше-Хаим Луцатто, то и он не смог бы отказаться от подобных мыслей. Он умер совсем молодым, и, кстати, ты помнишь, кто его преследовал? Так называемые набожные евреи, "казаки Господа Бога"». От девушки пахло духами, шоколадом и другими соблазнительными ароматами. Я читал о воздержании и праведности, а в части моего мозга в это же время гнездилась мысль о том, как бы познакомиться с девушкой и в Риме вместе отправиться в какую-нибудь гостиницу. В голову вдруг пришло выражение: «Сосуд стыда и бесчестия». Да, именно этим и было мое тело: сосудом греховности. Я вспомнил, как отец, когда-то давным-давно, привел слова одного раввина. Этот раввин — уж не помню, как его звали, — сказал: «Наглость дьявола беспредельна — он может попытаться и почтенного раввина в белых одеждах заставить совершить прелюбодеяние с замужней женщиной».
Я торжественно поклялся, что не буду заговаривать со своей соседкой, не буду даже смотреть на нее. Скоро самолет поднимется в воздух, и существовала вероятность того, что через какие-то десять минут мы оба окажемся в мире ином. Катастрофы происходили довольно часто, люди разбивались и погибали в считанные секунды. Страсть к удовольствиям у современного человека столь велика, что он постоянно рискует своей жизнью. Он готов отдать ее за малейшую возможность попробовать что-нибудь новенькое. Пассажиры, однако, об этом не думали. Они болтали, заказывали напитки, дремали. Кто-то просматривал газеты, изучал новости с биржи. Улыбались стюардессы, чьи наряды приковывали взгляды мужчин, открывая все, что- только могли открыть, и обещая удовольствия, которые вовсе не были удовольствиями.
Внезапно соседка взглянула на мою книгу и спросила:
— Она на иврите?
—Да, — ответил я. — На иврите.
— Это что-то старое?
— Скорее религиозное.
— Вы раввин? — спросила она.
— Нет.
—Я тоже еврейка, — сказала она. — Но иврита не знаю. Родители водили меня в воскресную школу, но я уже давно все забыла. Даже алфавит. Можно посмотреть?
Она взяла «Путь праведника», и я заметил, что ее острые, словно птичьи коготки, ногти были покрыты лаком кроваво-красного цвета. Что-то подсказывало мне, что не стоило давать ей эту книгу.
Она долго смотрела на буквы и наконец спросила:
— Это алеф?
— Да, алеф.
— А это?
— Мем.
— Точно, мем. Я лечу в Израиль и там буду изучать иврит. Говорят, это очень сложный язык.
— Да, он не так уж и прост, но его можно выучить.
— Все европейские языки — очень легкие, — сказала она. — Я была в Испании всего несколько недель и быстро научилась говорить. Но иврит для меня — нечто чужое, он мне совершенно не знаком.
— Нередко чужое вдруг становится знакомым, — заметил я, прекрасно понимая, что мои слова можно истолковать как: «Сегодня мы еще незнакомы, а завтра можем оказаться в одной постели».
Она взглянула на меня с любопытством, как если бы поняла намек. Ее алые губы прошептали: «Я все поняла».
Мы разговорились. Я уже забыл и о «Пути праведника», и о «Голосе Элиягу». Только что я бежал от всего мирского и вот снова забыл о своей религиозности. Самолет помчался по взлетной полосе, и в иллюминаторе я увидел убегающие назад огни. Через несколько секунд мы узнаем, будем ли жить, или разобьемся. Жизни наши полностью находились во власти машины, всех ее болтиков, винтиков и гаечек. Слава Богу, самолет благополучно взлетел. Сквозь туман я увидел крыши домов. Но никто из пассажиров и не подумал благодарить Всемогущего. Все они вели себя так, будто ничего не произошло.
Девушка рассказала мне, что ее жених заключил годовой контракт с Иерусалимским университетом на преподавание курса электроники. Она считала его настоящим гением. Он стал профессором, еще не защитив диссертацию. За ним гонялся Вашингтон, ему предлагали высокооплачиваемую работу в одной очень известной фирме. Она упомянула и название этой фирмы, но я его тут же забыл. Суть всего сказанного сводилась к тому, что ее Билл в свои тридцать с небольшим был одним из величайших физиков Америки и бесспорным кандидатом на Нобелевскую премию. Он сделал уже несколько важных открытий. То ли в Гарварде, то ли в Принстоне ему предлагали заведовать кафедрой, но он поддался уговорам одного израильского дипломата и уехал в Иерусалим, где получает в три раза меньше денег, чем мог бы получать в Штатах. Сейчас он изучает иврит в ульпане, полагая, что какой-то минимум знаний языка ему необходим. Он далек от сионизма, сказала она, но идея преподавать и заниматься исследованиями в Израиле его увлекла. Возможно, это молодость, возможно, какие-то другие причины, а возможно — просто идеализм. Он родился в состоятельной семье. Его отец — известный врач, один из самых уважаемых в Америке; у него есть шикарная яхта, квартира на Пятой авеню и дома в Олд-Гринвиче и на Палм-Бич. Да, ее жених еврей, но до недавнего времени — только по крови. К иудаизму он не проявлял никакого интереса. Он никогда не ходил в религиозную школу, но почему-то идея еврейской родины будоражит его воображение. Тот израильский дипломат, кстати, тоже очень способный молодой человек, ученый, его наверняка ожидает блестящая карьера.
Она отложила свою книгу. Я знал, что она будет говорить всю ночь, вернее, несколько оставшихся до утра часов, так как при полете в Европу значительную часть ночи теряешь. Я давно заметил, что болтливость у женщин еще сильнее похоти. Подошла стюардесса, и моя соседка заказала виски. Поразмыслив немного, я решил присоединиться. И величайшие раввины позволяли себе иногда глоток алкоголя. Я просто хотел показать девушке, что на самом деле я тоже современный человек.
Мы выпили, моя порция была разбавлена содовой, а у нее — чистое виски. Она даже не поморщилась. После этого она продолжила свой рассказ. Ее отец был адвокатом. Он развелся с ее матерью. Он тоже был не бедняк, но ни в какое сравнение с отцом Билла не шел. Мать снова вышла замуж, и отчим оказался миллионером. Как ее имя? Присцилла. Чем она занимается? Интересуется психологией, литературой, социологией. Как она познакомилась с Биллом? Через того дипломата. Он был другом ее тогдашнего приятеля. Они встретились на вечеринке. Она говорила мягким голосом человека, с детства привыкшего к роскоши, атмосфере флирта, недолгих связей, хороших манер и уверенности в завтрашнем дне. Она не была богата, но ей повезло с отчимом. У него не было детей, и он все состояние оставит матери Присциллы, а та, в свою очередь, все оставит своей единственной дочери. На самом деле мать была против этой поездки в Иерусалим, особенно после того, как узнала, что Билл пока не готов к женитьбе. Но Присцилла и сама еще не была готова к такому шагу. Зачем торопиться? Заводить детей она не очень хотела, особенно в свете проблемы перенаселения.
Она улыбнулась, продемонстрировав зубы в пятнах помады. Заказала еще виски и принялась расспрашивать о моей жизни. Кто я? Чем занимаюсь? Зачем лечу в Израиль?
— Просто хочу увидеть страну предков, — сказал я.
— Весомая причина, — заметила она.
Я рассказал, каким чудом спасся от Гитлера, как скитался по России. Она выслушала меня и воскликнула: «Боже, через что может пройти человек!»
На вопрос, есть ли у меня жена, я ответил коротко: «Была».
После этого я убрал свои книги, словно не хотел, чтобы они становились свидетелями того, что я еще сегодня скажу или сделаю.
После ужина, который от завтрака отделяло всего три часа, в салоне притушили свет. Пассажиры принялись вытаскивать подушечки, укрываться одеялами и готовиться проспать остаток ночи. Моя соседка сделала то же самое. Сложно было понять, спит ли она или просто о чем-то очень сильно задумалась. По крайней мере, она замолчала. Но продолжалось это не более минуты, вскоре она вновь оживилась. Однако говорила теперь другим, более интимным тоном.
—Никогда бы не поверила, что полечу в Израиль. Скорее уж в Афганистан. Я в жизни не чувствовала себя еврейкой. Ни мать, ни отец абсолютно не интересовались иудаизмом. Я, конечно, ходила в религиозную школу, но это было скорее данью моде. На самом-то деле я с самого детства стыдилась своего еврейства. И вот теперь вдруг лечу в Иерусалим и собираюсь учить там иврит. Самое смешное, что Билл — убежденный атеист.
— Израиль — страна не более религиозная, чем Америка или Франция, — заметил я.
— Да, но все же это страна евреев. И этот иврит! Мне кажется, я никогда с ним не справлюсь.
— Даже некоторые арабы говорят на иврите.
— Ну, арабы, в конце концов, наполовину евреи.
Затем разговор перешел на личную тему, и Присцилла начала доказывать мне, что институт семьи устарел. Как можно обещать любить одного человека до конца жизни? Что такого особенного в благословениях раввинов и священников? Мир не стоит на месте, и люди должны определять свои поступки научными знаниями, а не древними традициями. Бог никому не открывался до конца, и мы не можем быть уверены, что знаем, чего Он хочет, да и существует ли вообще.
Я спросил у нее:
—Допустим, все так, но как в таком случае быть с детьми? Им же нужны родители. Отец должен быть уверен, что ребенок его, а не соседа.
— Ну, — ответила Присцилла, — когда пара хочет ребенка, то женщина, если она, конечно, не чудовище какое-нибудь или не сумасшедшая, сделает так, что это будет ребенок именно этого ее партнера. Но из этого не следует, что вы должны сохранять кому-то верность всю жизнь. — Помолчав, она добавила:
— Взять хотя бы нас с Биллом. Мы прекрасно ладим друг с другом и когда-нибудь станем мужем и женой, и у нас будет ребенок или, возможно, даже двое. Но пока мы свободны и ничем не связаны. Он встречается с другими женщинами, а я — с другими мужчинами.
— Вы уверены, что он не спит с ними?
— Вовсе нет.
— И он точно так же не уверен в вас?