Он встал и бережно обнял жену. Они стояли, прижавшись друг к другу, счастливые, и в Лидиных глазах блестели слезы.
Открыв дверь, Анатолий увидел Геннадия и Лиду, Он почувствовал себя неловко — надо было побродить еще часок… Нерешительно остановился в дверном проеме.
— Проходи, проходи. — Лида подвинула стул. — Пей молоко. Тебе письмо.
Анатолий удивленно посмотрел на незнакомый почерк, повертел конверт в руках и положил на стол.
Знала бы Лида, что в этом помятом синем конверте, она бы никогда его не отдала.
Анатолий пил молоко, косясь на письмо. Дурное предчувствие холодком шевельнулось в груди. Поставив стакан, он надорвал конверт и вынул вчетверо сложенный лист бумаги. «Дорогой друг! Нам жалко вас, и потому мы пишем вам. Посмотрите повнимательнее на ту, с которой вы не стесняетесь ходить по гарнизону. Вашу подругу знают многие мужчины, у нее бывал и стар и млад. Она…» Потом подробно описывались встречи Шурочки с техником Мажугой и прочие гадости.
Дочитав, Анатолий сложил письмо и сунул в конверт. Лида и Геннадий видели, как он побледнел, и поняли — письмо неприятное. А он встал, подошел к кухонному окну и долго смотрел в ночную темноту. Говорили же, говорили люди о ней, нет, не поверил, а теперь… Да, она что-то рассказывала про Мажугу, но он не придал этому значения. Значит, она пыталась на всякий случай оправдаться. «Я же тебе, помнишь, рассказывала…»
Ну нет, это не совсем так. Это не может быть так! Не может быть, чтобы все было так гнусно, как в письме. Ведь она добрая, чистая! Надо идти к ней!
Он схватил письмо, накинул на плечи кожаную куртку и выскочил на улицу. Не заметил, как оказался возле ее окна. Громко стукнул в закрытую ставню.
Шурочка не спала. Услышав стук, она вскочила с постели.
— Кто это?
— Я. Выйди, пожалуйста.
Шурочка узнала голос Анатолия. Наспех накинула ситцевый халат и выскочила на крыльцо. Ей показалось, что Анатолий пришел навсегда. Вот сейчас он кинется навстречу, вот сейчас…
Анатолий стоял неподвижно.
— Что случилось, Толик? Заходи.
Он не двигался, молча смотрел себе под ноги; голос Шурочки доносился откуда-то издалека, словно из-за стены. Рука мяла в кармане письмо. Отдать ей? А если это неправда? Кому поверил, спросит? Нет, нет! Сам должен убедиться, незачем посвящать ее в эту грязь.
— Почему ты молчишь? Что случилось? — У Шурочки дрогнул и осекся голос, будто она задохнулась.
— В другой раз. — Анатолий повернулся и, опустив плечи, понуро зашагал в темноту. «В другой раз. В другой раз…» Слова молоточками стучали в висках, сдавливали сердце. Он услышал, как застучали по порожку ее каблучки, как захлопнулась дверь и звякнул крючок, и остановился. Вот и все, и кончилось счастье, которого он так давно ждал. Он постоял, вслушиваясь в каждый звук, но тихо было вокруг, лишь ветер посвистывал в ветвях деревьев.
Геннадий и Лида еще не ложились. Встревоженные его неожиданным исчезновением, они ждали Анатолия и, когда услышали его шаги, настороженно притихли.
— Что случилось? На тебе лица нет! — Лида подошла к нему, взяла за руку. — Почему ты молчишь, Толя?
Анатолий отрешенно смотрел на Васеевых, словно видел их впервые. Разжал руку, показал измятый клочок бумаги. Геннадий взял его, положил на стол, осторожно разгладил и начал читать. Чем больше он углублялся в чтение, тем резче становились на его лице морщины, темнели от еле сдерживаемого бешенства глаза.
— И ты поверил этой гадости?! Поверил?
Анатолий опустил глаза.
— Пусть прочтет Лида.
— Нет, этого письма я ей не дам. Незачем ей копаться в этой грязи. Да ты спятил, друг мой. Поверить этой мерзости?! Как тебе не стыдно! Мы знаем Шуру Светлову не один год. Я бывал у Муромянов. Это — хорошие люди, прекрасная семья.
— Я прошу тебя, старик, пусть Лида прочтет письмо.
— Дай, — потребовала Лида.
Геннадий нерешительно протянул ей письмо. Прочитав первую страничку, Лида долго и укоризненно глядела на Анатолия. Она знала, что на свете есть еще злые, недобрые люди, которые все готовы очернить и оплевать, сталкивалась с ними, когда начинала дружить с Васеевым, но не верила им. А Толик поверил! Добрый, сердечный парень поддался секундному порыву и поверил подлецам, которым поперек горла чужая радость! Неужели он показал эту писанину Шурочке? Она может бог знает что натворить! Мог, мог же показать им это письмо, прежде чем бежать к ней. Мог посоветоваться, спросить — не чужие ведь.
— Ты сейчас же пойдешь и извинишься перед Шурочкой! — Лида разорвала измятый листок, скомкала и бросила в печь. — Понял, Сторожев? Иди и проси прощения! — Она набросила на плечи кофточку. — Боишься один — пойдем все втроем.
Набычившись, Анатолий отрицательно покачал головой. Лида взглянула на мужа. Тот накинул на плечи летную куртку, взял жену за руку, вывел в коридор. «Не пойдет он, — шепнул, — не пойдет. Такой характер: мучиться будет, а не пойдет».
— Тогда пойдем мы с тобой, Гена! — сказала Лида. — Я боюсь за Шурочку.
…Шурочка долго сидела на кровати. Слезы душили ее. «Что случилось? Совсем недавно расстались, и оба были счастливы. Что случилось за те полчаса, пока его не было? Господи, с какой ненавистью, с каким презрением он на меня смотрел! Кто-то успел наговорить ему на меня. Но кто? И что?..»
Снова послышался стук. Неужели Анатолий?
Она подхватилась с кровати, смахнула ладонью слезы, выскочила в коридор, рывком открыла дверь и оторопела: на крыльце стояли Васеевы. Какое-то мгновение не могла понять, почему они здесь, затем сникла и отвернулась.
— Гена, побудь здесь, я сейчас, — сказала Лида, обняла Шурочку, и они скрылись в темноте коридора.
Стояла прохладная ночь; вдали чернел лес, ярко блестели звезды. Лишь на востоке, у самого горизонта, над которым светилась узкая розовато-светлая полоска, они уже начали тускнеть. Где-то возле дубовой рощи робко свистнула лесная пичуга, но, почувствовав себя в одиночестве, умолкла. Геннадий отыскал знакомый ковш Большой Медведицы, а от него — созвездие Кассиопеи. Возвращаясь после дальнего маршрута на аэродром, он обычно брал курс на это созвездие и уж потом, сориентировавшись по приборам, уточнял его, доворачивая машину на приводную радиостанцию. Геннадию иногда казалось, что Кассиопея — это всеми забытая красивая женщина. Она живет в ледяном дворце и ждет от людей тепла. И он спешил, чтобы согреть ее, но, чем больше увеличивал скорость, тем дальше отступала Кассиопея; она будто зазывала его к себе, в свои далекие ледяные тайники…
Лида вышла не скоро — на востоке полоска стала шире и приобрела розовато-голубые оттенки. Лида молча взяла мужа под руку, и они направились домой.
— Успокоила?
— Да. К счастью, письма ей он не показал.
На стоянку Геннадий и Анатолий пришли раньше обычного — решили проверить, как идет подготовка к тренажу. Муромян с Борткевичем расчехляли самолет. Летчики поздоровались, помогли свернуть огромные выгоревшие чехлы.
На дороге показались спецавтомашины. Если вчера Геннадию пришлось «выбивать» каждый автомобиль, то сегодня, после вмешательства Горегляда и Северина, вся заявка батальоном обеспечения выполнялась полностью.
В свежем утреннем воздухе послышался глухой рокот прогреваемого мотора: экипаж готовил вертолет. Васеев снова благодарно вспомнил командира и замполита. Ведь заняты по горло, а вот смогли же выкроить время. Только бы не капризничали прицел и вооружение.
Ему очень хотелось, чтобы сегодня все прошло без сучка и задоринки.
Позже всех на стоянке появился старший лейтенант Мажуга. Он подозвал к себе механиков, что-то объяснил им, вяло показывая на пальцах, и, закурив, уселся на самолетные чехлы.
Механики разошлись. Вскоре появился Миша Борткевич, держа в руках продолговатый цилиндр. Осторожно положил его на чехол. Подошел и другой механик.
— Помогите, товарищ старший лейтенант! — попросил Борткевич Мажугу, когда они вдвоем начали прилаживать серебристый цилиндр — имитатор ракеты — под плоскостью.
Мажуга словно не слышал просьбы и продолжал курить, уставившись покрасневшими глазами в одну точку.
— Ладно, сами справимся! — удрученно проговорил Борткевич, видя, как техника разморило утреннее солнце.
Оба механика старались подстыковать учебную ракету, приставляя ее к несущей балке, но что-то у них не ладилось. Согнувшись, они снова и снова двигали цилиндр вдоль балки, но зацепа не происходило.