Это не было страхом высоты или боязнью огромной скорости. Он опасался самого себя: сможет ли освоить и воспринять этот бешеный темп смены высот, скоростей, включения тумблеров, управление рвущейся ввысь машиной. «Смогу ли? Смогу ли?» — молотками стучало в висках.
Потапенко относился к курсантам ровно, как хороший учитель в классе, и если случалось, что в группе оказывался слабачок, то большая часть внимания отдавалась ему: инструктор подолгу оставался с ним в методическом городке или в кабине учебного истребителя. Геннадий не знал этого, боялся ошибиться и вызвать гнев учителя. А в гневе, знал он, не до чуткости и внимания. Ему не раз приходилось наблюдать вспышки зла у инструктора первоначального обучения, когда тот безжалостно распекал допустившего ошибку курсанта, и самому не раз доставалось от него. После такого внушения ребята долго ее могли собраться и войти в нормальный рабочий режим.
— Попробуй выполни разворот, — неожиданно услышал Геннадий и непроизвольно сжал ручку управления. «Разворот… Разворот… Увеличить крен, нажать педаль, проверить положение капота по горизонту». Он ввел машину в разворот, старательно двинул ручкой и педалью, посмотрел на горизонт и ужаснулся — нос самолета опустился ниже линии горизонта. Машина скользила к земле. Рванул ручку управления на себя и заметил, как стрелка высотомера поползла вниз. Одна ошибка следовала за другой. Пока выводил самолет из снижения, возросла скорость. Установленный инструктором режим горизонтального полета был грубо нарушен.
— Мы в спирали. Сначала уберите крен. — Голос Потапенко в шлемофоне подстегнул его, теплая ручка шатнулась против крена. — Выводим из снижения. — Ручка управления двинулась к груди. — А теперь разворачиваемся домой. Видишь аэродром?
Геннадий осмотрелся, но аэродрома не увидел.
— Ничего, это бывает. На реактивной машине уходишь далеко. Старайся запомнить все развороты, тогда будешь знать примерное направление на аэродром. — Потапенко развернул машину и передал по СПУ: — Подвернись влево и топай домой. Не спеши, но поторапливайся, как в авиации говорят, — усмехнулся он, заметив, как Васеев от излишней спешки пытался сразу, одним движением развернуть самолет на заданный курс.
Геннадий не успевал воспринимать и осмысливать навалившиеся на него обязанности по пилотированию и управлению сложными бортовыми системами. Оставшуюся часть полета он старался не «зажимать» управления и скрупулезно выполнял указания инструктора.
— Шасси… Закрылки… Обороты. Подтягиваем… Сруливаем…
Подавленный своим неумением и растерянностью перед ошеломляюще быстрой сменой различных этапов полета, перед многоцветными рычагами, кранами, кнопками кабины, Васеев едва поднялся с сиденья, медленно ступил на приставную лесенку и, поддерживаемый Анатолием и Николаем, сошел на землю. Вздрагивали мышцы рук, с лица исчез румянец, ноги стали чужими. Он ждал разноса за весь так неудачно сложившийся первый, а теперь, может, и последний полет, но Потапенко лишь коротко бросил:
— Отдыхайте. Подумайте над своими ошибками.
И направился в сторону «квадрата», обозначенного по углам скамьями и прикрытого сверху выгоревшим брезентом. Геннадий проводил взглядом инструктора, отошел к консоли и, раскинув руки, словно хотел обнять машину, бессильно опустил их на полированную поверхность крыла. «Отлетался, — думал он. — Ну что ж, поклонимся авиации и махнем в тайгу. Или еще куда-нибудь подальше. Видно, не каждый способен научиться летать на реактивном истребителе».
— Ну чего, чего ты, Гена? Оглох после полета? — Анатолий тормошил его, дергая за рукав комбинезона. — Мне лететь, скажи, как и что. Инструктор в воздухе сильно ругается?
Терзаемый обидой на самого себя, Геннадий не слышал ни оглушительных раскатов мощных двигателей, ни громких команд на заправочной линии, ни тем более голоса Анатолия. Вот так, брат! Это тебе не винтомоторный самолет «времен Очакова и покоренья Крыма», а реактивная машина. В ней шевелиться надо. И мозгами шевелить. Как это Потапенко сказал? «Отдыхайте».
— Гена! Что с тобой?
Слова донеслись издалека, словно из-под земли. Васеев невидяще посмотрел на Анатолия, провел рукой по лицу, тряхнул головой. Растягивая слова, негромко проговорил:
— Это, братцы, не самолет, а бешеный мустанг! На разбеге подхватил и понес, и понес! Я ничего не успевал делать. Аэродром потерял, куда уж дальше! Смотри в оба, иначе этот жеребец на край света унесет. — Он вяло опустил руки, задержал взгляд на Кочкине, заправлявшем топливные баки, присел на придвинутый Анатолием парашют.
— Инструктор-то как? Кричал? — не унимался Сторожев. — Ругался?
— Не-а. Спокойный он в воздухе. Инструктор — что надо.
— Вот и отлично! Чего же ты испугался?
— Не только от инструктора зависит, а и от самого. А сам-то… Да я просто не успевал за всем уследить.
Сглотнув подступивший жесткий комок, Геннадий отвернулся, долго смотрел на застывшего в раскаленном небе жаворонка. Заметив подходившего Потапенко, поднялся и отошел за высокий хвост самолета. Затем, покачиваясь, медленно пошел к зеленому кустарнику. Перешагнул канаву, раздвинул кусты, пролез между ними в глубь подступившего к аэродрому перелеска, выбрался на пахнущую мятой полянку и упал, закрыв лицо руками…
Сторожев едва отыскал его после окончания полетов, когда надо было протирать машину, мыть колеса, набивать масленки смазкой. Хорошо, техник заметил, как Васеев скрылся в кустарнике, подсказал, где искать.
— Вставай, вставай! — тормошил Анатолий друга. — Хватит киснуть. Я тоже слетал неважно. Давай лучше все обмозгуем как следует.
Геннадий нехотя поднялся, отряхнул комбинезон, и они медленно зашагали на стоянку, думая о своем первом полете на реактивном учебно-тренировочном истребителе УТИ МиГ-15.
Вечером, когда спал дневной зной, летная группа собралась в методическом городке, обсаженном со всех сторон широкопалыми кленами и густыми кустами сирени и жимолости. Здесь было тихо, говорили, чтобы не мешать другим, вполголоса. Геннадий сидел на краю скамьи и внимательно слушал неторопливый рассказ инструктора, следил за его жестами, всматривался в макет приборов, поставленный у небольшой классной доски, на которой Потапенко изобразил схему переноса внимания на взлете. Значит, вот в чем дело: нужно учиться распределять и переключать внимание. Чтобы действовать не задумываясь, автоматически. Но автоматизм — дело наживное, он дастся практикой, тренировками, полетами… Значит, еще не все потеряно?!
Вопросы Потапенко задавал редко, больше говорил сам — просто, понятно, обстоятельно.
После сигнала о завершении предварительной подготовки курсанты с инструктором направились в класс тренажеров.
Ребята не знали, что после полетов их инструктор, обдавшись холодной колодезной водой, помчался на стадион и вместо отведенного распорядком дня короткого отдыха допоздна носился с футболистами районной команды по футбольному полю. Лишь за несколько минут до разбора полетов Потапенко переоделся и побежал в класс, опоздав к началу занятий, за что получил очередное внушение от строгого командира эскадрильи подполковника Фурсы.
Торопясь в методический городок, Петр Максимович воспроизводил в памяти наблюдения и выводы, вынесенные с полетов. Разные ребята, но объема внимания не хватает у всех, нужны тренировки. Кочкин все схватывает на лету, ручку управления держит твердо, после показа разворот выполнил коряво, но самостоятельно. Машину чувствует, будто летал не раз, в воздухе держится молодцом, полет проанализировал правильно, все отклонения заметил. Подвижный, на замечания реагирует верно. С этим будет полегче. А вот с Васеевым, похоже, придется повозиться. Запуск сорвал из-за спешки. Старается чересчур. Не успевает выполнить все действия в кабине, ждет подсказки, боится ошибиться. Этому — тренироваться и тренироваться. Но не беда, справится. На земле строг, хорошо знает аэродинамику и самолет. Толя Сторожев другого склада характера. Отвечать не торопится. Медлителен, но точен в движениях. Уверен в себе и в своих возможностях. Начитан. Обидчив. На шутки Кочкина краснеет. Стесняется похвалы. Интересно, что кроме полетов связывает эту троицу?
В классе тренажеров в кабину Потапенко первым усадил Геннадия и стал рядом. Он скоро убедился, что Васеев теоретически хорошо знает порядок распределения внимания на всех этапах полета, и перешел к тренировкам.
Кочкин и Сторожев «слетали» удачно, и Потапенко разрешил им идти на спортплощадку; Васеев же долго оставался наедине с инструктором, то тренируясь в кабине, то подробно анализируя «полет» у огромной классной доски, испещренной формулами подъемной силы, тяги двигателя, рисунками взаимодействия сил на развороте.
— Не старайся охватить все сразу, — советовал Потапенко. — Раздели каждый этап полета на части и тренируй внимание последовательно, как в реальном полете. — Заметив испарину на лице курсанта, спросил: — Устал?
— Есть немного, — признался Геннадий.
— Тогда на сегодня конец! Иди на спортплощадку. — Потапенко показалось в полете, что на Васеева сильно подействовала смена перегрузок. — Потренируй вестибулярный аппарат. — Он наклонился в поясе, закрыл глаза и принялся вращаться то в одну, то в другую сторону. — Раз двадцать влево и столько же право. Понял? Довести до пятидесяти.
Геннадий согласно кивнул, выскочил из ярко освещенного класса и остановился — темнота стеной встала на пути. Дождался, пока привыкли глаза, и поспешил на спортивную площадку. Возле турника снял ремень, пилотку, унял дыхание и, подскочив, ухватился за прохладную перекладину. Яростно, на одном дыхании выполнил два комплекса подряд, соскочил на землю, наклонился в поясе и принялся раскручиваться, мысленно отсчитывая витки. Сбившись со счету, отошел и бессильно сел на мокрую от росы траву.
Николай Кочкин любил шутки, веселье, остроумные анекдоты и слыл в эскадрилье курсантов весельчаком и заводилой. Редкая встречная девушка оставалась не замеченной и не задетой им. Оставив на стадионе Геннадия и Анатолия в тот день, когда они впервые увидели инструктора Потапенко, Николай прошел вдоль трибун и задержался возле мороженщицы. Очередь двигалась медленно. Постояв несколько минут, он заметил подходившую симпатичную девушку и тут же подскочил к тележке.
— Две порции, пожалуйста, Мария Ивановна! Извините, спешу на дежурство! — выпалил Кочкин, засовывая измятые рубли в оттопыренный карман некогда белого нагрудного фартука продавщицы, имя которой случайно услышал из разговора стоявших в очереди женщин.
— Откуда вы меня знаете? — засмущалась дородная молодица, протягивая мороженое.
— Военная тайна, — прищурив глаз, шепнул Кочкин вконец сконфуженной продавщице. — Сам товарищ старшина сообщил, — на ходу соврал он, остановился рядом с девушкой и галантно протянул порцию мороженого: — Для вас! По спецзаказу из продуктов особого качества! Николай! — Кочкин сжал руку вспыхнувшей девушки и, не отводя от нее глаз, легонько подтолкнул. — Простите, не расслышал вашего имени.
— Надя, — смело ответила она. — А вы со всеми так лихо знакомитесь?
Вечером, после отбоя, когда в казарме установилась тишина, Кочкин восхищенно рассказал друзьям о своем новом знакомстве. Студентка третьего курса Ленинградского университета, будущий биолог. Приехала погостить к тетке. Красавица — глаз не отведешь. И тетка мировая. Такими варениками с вишней угостила — объедение. Две тарелки умял…
Толя Сторожев к разговору вроде бы и не прислушивался, но, когда Кочкин замолчал, попросил:
— Кочка, возьми в следующий раз меня с собой. Ужас как хочется вареников!
— Ладно, возьму, — нехотя пообещал Кочкин и затих.
Полеты начинались рано, но еще раньше поднимался стартовый наряд. Солнце еще не показывалось из-за лесопосадки, а курсанты, назначенные с вечера финишерами, стартерами и хронометражистами, стараясь не шуметь, заправляли койки, умывались, строились и шли на завтрак. Геннадий и Анатолий с завистью посмотрели на спящего Кочкина. Сторожев завидовал тому, как легко Николай знакомится с любой, даже самой неприступной девушкой, Геннадий — тому, как быстро осваивает истребитель. Ему же летная практика давалась с трудом, и Потапенко нещадно томил его на тренажах в кабине, выкраивал лишние вывозные полеты по кругу, в которых разрешал самостоятельно выполнять все элементы полета.
Усилия инструктора и учлета давали о себе знать, но не так быстро, как этого хотелось обоим. После вылетов Геннадий подходил к Потапенко, чтобы выслушать замечания, и часто видел в глазах инструктора немой укор. Уж лучше бы накричал, с тоской думал Геннадий и, заправив самолет, шел в перелесок. Потапенко смотрел ему вслед: не по возрасту ссутулившиеся плечи, тяжелая неровная походка состарившегося человека — и озабоченно чесал затылок.
Кочкин первым в летной группе успешно закончил вывозную программу и на предварительной подготовке инструктор объявил о его первом самостоятельном полете на МиГ-15. Николай долго не мог уснуть, ворочался, перешептывался с друзьями, чувствуя, как будоражит скопившаяся ожиданием радость. Зато, уснув, не слышал, как поднялся стартовый наряд, как громко заревел двигатель бортового ЗИЛа, увозившего вместе с другими Анатолия и Геннадия. Перед уходом Сторожев, поглядев на спящего Кочкина, шепнул Васееву:
— Ну и нервы у человека! Спит как сурок. Не верится, что сегодня вылетает на истребителе. Счастливец.
Кочкин проснулся оттого, что кто-то усиленно дергал за спинку его кровати.