Во весь огромный плазменный экран, висящий на стене этой золотой клетки, руки в наручниках. И лицо Олигарха моей мечты.
CNN снова и снова крутило кадры ареста Оленя. Его машину слепят фарами — «Взятие Берлина» и только! Люди в камуфляжках, с криками «ФСБ! Оружие на пол!» выволакивают всех из машины. Раздвинуть ноги! Руки на капот! Так и с бандитами не обращаются, не то что с олигархами. Оленя в наручниках вводят в здание какого-то из подразделений Генпрокуратуры. Ведущая новостей рассказывает, что главе корпорации «АлОл» предъявлено обвинение по десяти статьям — уклонение от уплаты налогов юридических лиц, уклонение от уплаты налогов физических лиц, мошенничество в особо крупных размерах… Разве что кошек в подъездах не насиловал. Что происходит?
— Программа «Розыгрыш», что ли?
Я, как утопающий, хваталась за соломинку.
— Сама ты розыгрыш! — подала голос оторвавшаяся от своего унитаза Женя. — Это тебе не анекдот про Валдиса Пельша, пришедшего в камеру к Ходорковскому. Дура.
Это она мне.
— Не понимаешь, чем это Лешке грозит?
Я не понимала. Ничего не понимала, кроме того, что для этой затюханной воробьихи человек, без которого мне не хотелось жить, был Лешкой.
Еще я понимала, что жизнь моя сломалась. И сломалась она не в тот день, когда я, сбежав от мужей, без денег, без связей оказалась в столице. И не в ту ночь, когда свекровь сказала, что мужей моих похитили. Жизнь сломалась сейчас, когда я поняла, что у меня украли Олигарха моей мечты. Совсем не моего и совсем моего человека.
— Надеялась, им одного Ходорковского хватит! — заговорила Женя. — Но у нас любят мочить попарно — Гусинского с Березовским, а Ходорковского с Оленем, чтоб скучно не было.
Столько слов одновременно от этой замороженной курицы слышать мне еще не доводилось. В первый день знакомства, когда я свалилась на нее с потолка, она пришибленная была после наркотиков, которыми ее в каком-то странном плену накачивали. Потом пришибленность сменилась шоком, который засел в ней, мешая реагировать на все, происходящее вокруг. Сейчас курица заговорила. Может, шок выключился другим шоком, пусть менее сильным.
— Лешка-Лешка! Думал, он святее Папы Римского. Думал, это только Гусинских с Ходорковскими сажают, а он пролетит на белом коне над пропастью! Думал, настало время быть «другим русским», что он сделал это время. А время, ап, и его сделало…
Я не придумала ничего умнее, как спросить:
— За что?
— Это как в анекдоте про бьющего жену казака — знал бы за что, убил! — снизошла до ответа Женя. — За что? Умный, красивый, харизматичный. Уже этого достаточно, чтобы лютой ненавистью его ненавидеть. До ходящих желваков. До дрожи в руках.
— Кому достаточно?
— Серости. Неумной, некрасивой, нехаризматичной серости, с трудом пропихнувшейся на вершину. Олигарх кем должен быть? Страшилкой для народа! А этот вождем запросто мог стать. Бабам нравится. А у нас избиратели кто? Бабы. И голосуют они не сердцем, как за Ельцина, а совсем другими частями тела.
Вот и я, похоже, голосовала за Олигарха моей мечты совсем другими частями тела.
— Политика вообще весьма сексуальная забава, — ответила скорее на собственные мысли, чем на Женины слова, я. — Только у большинства тех, кто в нее играет, все силы уходят на этот виртуальный секс с властью. Реализовываться в нормальном сексе им уже не с руки.
— Откуда знаешь? — удивилась курица.
— Так… Паре-тройке государственных и прочих деятелей дома оформляла, а я в ту пору девушка свободная была…
— А сейчас не свободная? — не поняла моя подшефная.
— Сейчас…
Не стала объяснять, что все эти «оформления» были до знакомства с Оленем. Да и что я могла объяснить Жене, у которой с Олигархом моей мечты были отношения, о каких мне не приходилось и мечтать? Что при каждом звуке своего «Тореадора» я надеюсь, что это звонит он. Что, как впервые влюбившаяся школьница, плыву от одного звука его голоса. Что не могу видеть ни в одном другом мужчине мужчину…
Оторвала взгляд от экрана, на котором Оленя в наручниках сменил очередной взрыв на Филиппинах, и глазам своим не поверила.
Женя, в которой я два месяца сряду видела лишь недоразумение в женском обличье, Женя, которая двадцать минут назад на фоне всей этой золоченой роскоши «Бульж аль Араба» выглядела затюханным воробьем, залетевшим в сад павлинов, эта самая Женя менялась на глазах.
Рядом со мной не было больше соломенной вдовы, добровольно закопавшей себя в могилу. Расправились плечи. Голова приподнялась. И взгляд. За несколько минут взгляд ее стал взглядом уверенной в себе женщины, знающей, что ей подвластно если не все, то многое. «Селгадун нег кена аслан хаплан гыдерна», — любит повторять моя старшая свекровь, — «в беде и кошка бесстрашным львом становится».
Мы поменялись ролями. Теперь Женя говорила, а я замерла, не сознавая, что же делать дальше.
— Власть, деньги. Это как любовь и ревность, — продолжала Женька. — Каждый из обладающих ревнует того, кто обладает или обладать только может.
— Может, его отпустят, — робко предположила я. — Гусинского же три дня подержали и отпустили.
— У Гусинского НТВ было. Федеральный телеканал в качестве разменной монеты.
— А у Оленя разменной монеты нет? — похоже, оформляя дома и кабинеты властителей, я научилась разбираться в политиках, но не в политике.
— Боюсь, нет. Лешка стартанул раньше времени. Решил, что можно играть по правилам, когда все вокруг играют без правил.
— И что же делать?
— Если противники играют без правил, остается только играть без правил и нам. Теперь наша очередь помогать Оленю.
Нет, с оценкой Жениной трансформации в нормального человека я поторопилась. Все-таки у этой мертвой курицы от собственного горя крыша поехала и доехала до мании величия. Не соображает, что говорит. Могут ли две беззащитные тетки играть в игру, в которой потерпел поражение сам Олень с его миллионами-миллиардами?! В другой, менее трагичной ситуации я бы рассмеялась — ты-то чем поможешь?! Но смеяться не хотелось. Да и у Женьки в глазах стал появляться какой-то диковатый огонь то ли мести, то ли решимости.
— Как помогать?!
— Первым делом надо поехать в «Аль Маху», проведать Прингельмана. Деловой партнер арестованного, на два месяца добровольно заточивший себя в пустыне, не может не знать, зачем он это делает.
За те несколько минут, что я сидела на полу, куда сползла при виде Оленя в наручниках, Женька успела переделать кучу дел. Позвонила в Москву: «На сколько акции „АлОла“ упали? Так резко? Ага! Ага! Поняла, что надо искать, кому выгодно». Потом звонила своему сыну в Америку. «Скажи Арате, что правило его дедушки я запомнила — если опасности не избежать, то надо стремиться в самую ее сердцевину. Хотя Олень уже достремился…»
Потом звонила Прингельмановой Беате: «Бог с ней, с рыжей не рыжей. Лика, они какую-то Алину нашли, но она не рыжая, ты слышишь?! Рыжую на потом! Сейчас срочно забронируйте билеты на Цюрих. Лик, ты полетишь со мной или рыжую будешь искать? И еще срочно машину, мы к вашему шефу сгоняем. Что значит, машины нет?! Как это у вас машины может не быть?! В аренду возьмите!
Что значит — рабочий день закончился?! Милая моя, вы понимаете, что с вами будет завтра, если вы сегодня не найдете мне машину?!»
Опустила трубку.
— Похоже, что понимает. Прингельман, как страус, голову свою лысую в барханы гребаной пустыни зарыл и боится, чтобы песок ветром не сдуло.
Я смотрела на нее, плохо соображая. Женька тряханула меня за плечи.
— Лика! Ты хоть что-нибудь слышишь?!
Кого из нас послали кого пасти?
— Почему лысую? — только и нашла что спросить я.
— Не лысую, так кучерявую, седую, черную, один черт! Главное, что трусливую! Давай, собирайся скорее. Теперь нам особенно нужно до этого Прингельмана добраться, пока он из своего курорта миллиардеров не слинял. Лика-а-а! Ты со мной едешь или здесь рыжую Алину ищешь?
— С тобой!
Зачем мне рыжая, я уже не помнила.
Заколдованный круг продолжился. Не иначе как Прингельманова Беата подкупила менеджеров этого семизвездного чуда, чтобы нам транспорт не давали. В отеле, где еще час назад к нашим услугам был вертолет и «Роллс-Ройс», не говоря уже о БМВ, «Тойотах» и прочих мелких радостях жизни, теперь разом исчез весь автопарк. Испарился. Растаял в воздухе.
Наученная недавними приключениями с черной жемчужиной Женька реагировала куда быстрее, чем я.
— Притворяемся. Сейчас скажешь Беате, что страшно заинтересовалась своей рыжей и срочно хочешь встретиться. Тихо-мирно едем в город. И в центре у первой же вывески экскурсионного бюро или аренды автомобилей линяем.
Женька быстро побросала в маленький рюкзачок с симпатичным компасом на боку какие-то пожитки и потянула меня к лифту. При повторном аттракционе «падение в бездну вместе с лифтом» мою компаньонку уже не тошнило — вот что значит великая сила ответственности. Теперь уже я покорно шла за ней, как осел за морковкой.
Запнулась у выхода из отеля-паруса. Пока мы спускались на эскалаторе вдоль единственного незолотого украшения вестибюля — нереально огромных бассейнов с дивными рыбами — по противоположному эскалатору поднималась пестрая компания, в которой я различила знакомые лица. Хан, мой московский «сосед», с ним араб в белой хламиде, может, тот самый, которого я видела во дворе ханского представительства, а может, и другой, издали не поймешь, и какая-то жгучая брюнетка, отчего-то показавшаяся мне знакомой. Брюнетка уставилась на меня, как и я на нее. Так мы и пялились друг на друга, пока эскалаторы не развезли нас в разные стороны. Где я ее видела?
Путешествие на курорт миллиардеров выдалось еще то.
Офис аренды автомобилей мы найти не смогли и в центре города. Время близилось к вечеру, и здешние предприниматели уже закрывали свои конторы, намереваясь с кальянами засесть в ресторанчиках на набережной бухты. Единственное открытое экскурсионное бюро отправляло последний на сегодня автомобильный тур в сафари по пустыне.
— Незабываемое зрелище! Закат в пустыне! Деревня бедуинов! — при виде нас сотрудница турбюро безошибочно перешла на русский с хохляцким акцентом.
— Бедуины не нужны, — остановила ее словесный поток Женя. — Нам в «Аль Маху». Срочно!
Девушка из доблестной когорты украинских гимнасток или солисток ансамблей народного танца, подавшихся в арабские края в поисках лучшей жизни, поглядела с сомнением — что эти две растрепанные тетки забыли на курорте миллиардеров. Но весь вид гарной арабской дивчины говорил, что нажиться на умственной неполноценности клиенток и впарить им, то есть нам, два места в сафари-туре, на проценты от которого она живет, она вполне готова.
— «Аль Маха»? Проще простого! Покупаете тур на сафари! И пока все будут наслаждаться ужином в бедуинской деревне, приплатите водителю, он вас мигом в «Аль Маху» довезет.
— Так уж мигом?
— Мигом-мигом! Добрым словом вспомните Наташу из Запорожья! — заверила нас землячка по некогда единому Союзу.
Наташу мы вспомнили. Стоило каравану из джипов, спустив лишние атмосферы в своих колесах, съехать с дороги на песок, как мы вспомнили и Наташу, и мать ее, и нашу мать, и всех, всех, всех!
Ой, мамочки! Ой! Я же не трусиха. С Сашкой и Пашкой еще не на таких аттракционах в парке Горького вертелась и не визжала! Ой-ей! Это что? Неужели и наш джип кувыркается так же, как идущий впереди близнец, который виден мне из окна?! Разве что на голову не становится, но всеми боками подметает эту пустыню? Это и мы так же ужасающе то почти вертикально взмываем на гору из осыпающегося песка, грозящего погрести под собой машину с пассажирами, то боком падаем в пропасть, то скользим по наклонной плоскости? Лучше б я этого не видела. Оказывается, видеть, как падаешь, страшнее, чем падать!
Ой-ей! Еще и этот водитель-индус передразнивает мое «ой-ой-ой!», потешается. У него каждый день по два таких сафари. Говорит, что сегодня еще хуже, чем всегда. Песок слишком сухой. И ветер. Ой, ужас! Ой! ОЙ!
Я готова вцепиться в Женькину руку, но она сама, съехав на пол, уже снова, как в лифте, корчится в желудочных спазмах.
— Психоаналитик, четвертьшвед этот, мать его четвертьшведскую, накачал меня в своей клинике какой-то гадостью, третий месяц в себя прийти не могу, — смутившись, поясняет моя напарница и, с трудом разгибаясь, занимает место рядом с оставленным на сиденье рюкзачком.
Немудрено. При тех шоках и стрессах, что выпали на Женькину долю за это лето, не то что тошнить будет, все кишки наружу вывернет. Как она еще держится?
Кажется, я впервые смотрю на Женьку без той неприязни, что отличала наши отношения с тех пор, как я уловила особую симпатию Оленя к этой женщине-недоразумению. Впрочем, возможно, неприязнь отличала лишь мое отношение к Жене. У нее самой до сегодняшнего дня никаких отношений с миром не наблюдалось. И первой в ней проснулась одержимость.
«Тореадор, смелее в бой!» — как всегда кстати верещит мобильник.
— Развлекаешься там! — инспектирует меня свекровь.
— В пропасть падаю! — честно отвечаю я, чем вряд ли удовлетворяю Карину.
— Хуже не будет, — случая сказать мне гадость свекровь не упустит. Вдобавок радует: — Нас всех эвакуировали. Даже фартук снять не дали. Угроза взрыва дома. Ментов в округе больше, чем жильцов. Одноклассничек твой расхаживает, не слушает никого. Шуми бала [14]!
— Михаська?
— Он самый. Говорю ментам, что старого больного человека нельзя держать на улице…
— Это ты про себя или про Иду? — не удержавшись, язвлю я, но Каринэ то ли не слышит, то ли делает вид, что не слышит.
— …а они заладили — «угроза взрыва дома» да «чеченский след». Всю ночь нам, что ли, здесь стоять!
— Кора, ты машину поймай и поезжайте с Идой к моим родителям на дачу. Я позвоню им, чтобы вас встретили. Переночуете за городом, а к утру теракт и рассосется.
— Я тебе что, Ротшильд по ночам на такси за город ездить! У меня зарплата, между прочим, университетская, значит, нищая. Пять тысяч, и рублей, а не долларов. Не твои шальные деньги.
«Шальные деньги» пропускаю мимо ушей. То-то от денежной шалости у молодой женщины вместо маникюра руки постоянно в краске, и пропахла я насквозь не «Шанелью», а растворителями, и головная боль от запаха стройки как профессиональное заболевание в придачу.
— Ты к Михасику подойди, привет от меня передай, он вас с Идой на ментовской машине отправит, — предлагаю я, но уже подозреваю, что придется мне и Михасику из пустыни звонить, о любимых экс-свекровях заботиться, самим два шага сделать трудно.
— То-то Михасик обрадуется! Его менты вчера из Зинкиной кухни недопитую флягу с твоим вином забрали. — Слово «твоим» выделяется всеми доступными средствами голосовой выразительности.
— Вино «наше» чем им не угодило? — Я в ответ давлю на слово «наше». Со свекровью расслабляться нельзя, на войне как на войне. Вино без меня принесли, на столике в кухне битый час стояло. Мало ли чего эти две гарпии подсыпать туда могли, чтобы меня угостить.
— Не иначе как дружок твой под статью подвести тебя хочет, что траванула ты соседку.
Каринэ меня окончательно разозлила. Уж хотя бы излагала одни факты, умозаключения оставляя при себе. Так нет же, все должны знать ее драгоценное мнение! Хотя чего это я так завелась? Ей сейчас там тоже несладко. Подняли ее среди ночи, выгнали на улицу с больной старухой. От такого стресса не то что моя свекровь, любой ангел как бес заворчит.
Караван джипов замирает на какой-то вершине, чтобы туристы полюбовались закатом. Женька с трудом выползает из машины, почти падает в песок.
— Что, совсем плохо? — протягиваю ей бутылочку с водой.
— Жить будем, — через силу улыбается Женя и вдруг добавляет: — Вот это закатище! Жаль, камеры со мной нет.
Ожила подруга. Сама цвета этого закатного песка, но уже про фотоаппарат свой вспомнила. И то дело. Олень благодарен мне будет, что Женька его ненаглядная в себя пришла. Если, конечно, сам Олень в себя прийти сможет.
Индус-водитель, который всю дорогу жаловался на сухой песок, оценив протянутые ему баксы, согласился, пока прочие нормальные туристы будут отходить от такого сафари в псевдобедуинской деревне, отвезти нас почти до «Аль Махи».
— Почему «почти»?
— Нэчирал ризёрт. Дикая природа, поэтому так дорого стоит, — на своем индийском английском пояснял водитель. — Работающий на бензиновых двигателях транспорт не может подъехать к отелю ближе, чем на два километра.
— А два километра как, пешедралом?
— Гостей электромобили встречают. Можно верхом.
— Нас, боюсь, встречать не будут, — пробормотала Женька.
Разумеется, встречать нас никто не собирался, но и машины на границе бензинового и небензинового транспорта, на наше счастье, не перевелись. Или это Беата недооценила нашу прыть и, перекрыв автомобильные пути из города, перекрывать ближние подступы к своему шефу не стала.
— Только не говори, что мы к Прингельману! — скомандовала Женька. — Не то он прикажет гнать нас в шею, чтобы соль на рану не сыпали.
— Тогда уж песок на рану, — сказала я, вытряхивая кучи песка из своих не рассчитанных на пустыню панталет.
— Трясем кэшем и карточками, говорим, что погостить надумали, — командует Женька.
— У нас денег хоть на сутки в этом пустынном раю хватит?
— Неважно. Главное, до рая доехать.
Вежливые бои в колониальных нарядах цвета кофе с молоком (сравнивать цвет униформы с тянущимся во все стороны до горизонта песком уже расхотелось) галантно усадили нас в электрокар:
— Добро пожаловать в скрытый в этих песочных джунглях один из самых дорогих отелей мира.
— Не понимаю, кто такие бешеные деньги будет платить, чтобы сидеть и смотреть на пустыню, — удивляюсь я.
— Самые богатые и будут. Кому уже и золото, и светское общество поперек горла, — отвечает Женька. — На тусовочных вип-курортах плебс, который недавно дорвался до денег и которому главное — себя показать. А реально богатые люди за гораздо большие деньги в дикую пустыню или глухой лес стремятся. Чтобы избушка на курьих ножках, но со всеми приметами цивилизации и за порогом глухомань.
— Чего проще. У нас глухомани этой навалом, можем бизнес наладить. Присмотрим здесь богатеев повыразительнее, развалюху моей бабушки на хуторе в глухой степи разрекламируем, и индивидуальные туры наладим. All included, но ежели в навозе увязнуть желаете, это за отдельную плату!
— Хорошая идея. Оленя вытащим, пусть он нефть с газом бросает — слишком дорого они обходятся — и займемся экспортом навоза.
Дороговизна «Аль Махи» была рознью дороговизне «Бульж аль Араба». Никакого золота. Все супер-пупер простое. Но настоящее. В каждой вещи дух. Каждая кружка-подушка антикварная, идеально подобранная. Вот где моему дизайнерскому сознанию раздолье! Ни китча, ни бьющего по глазам богатства. Лишь та дорогая простота, которую вычислит только очень опытный взгляд. Простота богатства, не нуждающегося в саморекламе.
Оглядела собственное пропесоченное отражение в старинном зеркале и уселась на ковер-дастархан. «Из дворца персидского шаха Надира! Восемнадцатый век!» — с гордостью отрапортовала администраторша-болгарка, которую здесь держали специально для работы с толстосумами из России.
— Значит так, ты своими дизайнерскими байками отвлекаешь болгарку, я в компьютере проверяю, в каком коттедже окопался Прингель, — скомандовала Женька и через три минуты, в разгар моих разговоров о натуральности и подлинности всего здесь увиденного, махнула рукой — уходим!
— А ваши вещи? — заученно улыбаясь, поинтересовалась болгарка.
— Завтра привезут. Мы так внезапно надумали у вас погостить, что все вещи забыли в «Бульж аль Арабе», — почти не соврала я.
Название отеля-паруса впечатление произвело, но все же болгарка стала пятиться к телефону, намереваясь проверить, числимся ли мы в семизвездном чуде отельного бизнеса. Пусть проверяет. Мы пока проверим Оленева партнера — отчего это он в пустыню прежде времени бежать надумал?!
— Ну а вы-то чего в пустыне окопались?
Женька напирала на олигарха, рангом чуть пониже Оленева, а я разглядывала оказавшегося действительно лысым коротышку. И думала, что олигархи олигархам рознь.
При виде партнера Оленя моему старательно растоптанному себялюбию стало чуток легче. Фух, не такая уж я расчетливая стерва, не в каждого олигарха влюбляться готова. В олигарха — да, но не в каждого! В этого Прингель-Шпингеля — упаси Бог! Мама, роди меня обратно — себя с таким в постели представить, даже за все его миллиарды. Оленю и миллиарды были к лицу. Этому — как козе баян. Хотя сам он про себя так не думает. Длинноногая газель увивается рядом и тоже так не считает. По-другому считает. И все больше в у.е. Э-э, а чего это я про Оленевы миллиарды в прошедшем времени? Типун мне на язык, вернее, пока только на мысли.
— Что ж вы не бунтуете?! Все голову в песок, и не видно вас, не слышно. Ни партнеров, ни союзов ваших, на фиг, предпринимательских, ни профсоюзов олигаршьих! — напирала Женька.
— Так ведь страшно!
И без того некрупный Прингельман весь как-то еще усох. Только это и смог выговорить. Больше мы с Женькой ничего из него выжать не могли. Зря только героически преодолевали пустыню.
— Большой бизнес большой страны! — в Женькиных устах это прозвучало почти ругательством. Тем более что при виде Прингеля в величине бизнеса большой страны возникали глубокие сомнения. — Сломают же вас всех поодиночке, как веник в притче. Вам бы только решиться доказать, что с вами так нельзя, и завтра половина промышленности станет, еще через месяц оставшийся без зарплаты народ на улицы выйдет!
— Революционерка! — тихонечко усмехнулся Прингельман. Как он большим бизнесом с такой кротостью в голосе руководит? — Сегодня ты воззвания подпишешь, завтра тебе трубу перекроют. Нефть у всех разная, но течет по одной государевой трубе. Задвижку перекроют, и всему твоему отлично выстроенному и грамотно структурированному бизнесу — п…ц. Или, что еще хуже, скелет твой из шкафа достанут.
Оглядела фигуру Прингеля. Он коротышка, конечно, но до скелета еще не усох.
— У нас же у каждого свой скелет в шкафу. Без скелетов только тот, кто последние пятнадцать лет ничего не делал. Но на все прошлые прегрешения сквозь пальцы смотрят, пока ходишь строем, а высунешься против командира, и приговорят к жизни по уставу.
— К чему — к чему? — не поняла я.
— К жизни по уставу. Развлекаловка в армии такая была. Что так смотрите, девочки? — От этого «девочки» я чуть не упала! — Не верите, что еврей — и в армии служил. Служил-служил, в старые еще времена. Хотя времена, они всегда едины. Высунулся против командира, и меня к жизни по уставу приговорили. С виду никакой дедовщины, никаких издевательств. Старший по званию требует всего лишь точного соблюдения устава. Абсолютно точного. Буквального. Каждые десять минут проверяет, на расстоянии скольких пальцев у меня головной убор от бровей. Каждые пять минут затянутость ремня, количество складок на гимнастерке и все, что там еще в уставе прописано. Только для всех прописано «в общем», а для особо умных «в частности». Как в солдатском анекдоте про «люминий» и «чугуний». После недели такой жизни по уставу и сплошных нарядов вне очереди я попал в госпиталь, хорошо еще в дурдом не угодил. И с тех пор против старших по званию не лезу. Нигде и никогда. И Лешке не советовал. А он вылез. Вот и получил по уставу. Хоть и самый чистый из нас был…
Вот и этот Прингель об Олене в прошедшем времени.
— Кто? — спросила Женька.
— Что «кто»? — вопросом на вопрос ответил Прингель, но и сам до сути вопроса допер. — А то сама не знаешь!
Жест, уходящий в небеса.
— Так высоко?
— И еще выше. Насколько голову хватит задрать.
— ?
— Понятно. А распасовка чья?
— Пас кто-то должен был туда… — Женька повторяет жест в сторону небес, — …послать. На блюдечке неугодного Оленя со всеми его прегрешениями поднести, в невыгодном свете представить, так, чтоб одно Лешкино имя идиосинкразию вызывало.
Олигаршик развел руками.
— Ищи, кому выгодно…
— Я и спрашиваю, чей пас? Кому выгодно? Прингель молчал. Упорно. Как партизан. Гвозди бы делать из этих олигархов!
— И что дальше? — Женька спросила о будущем Оленя, но коротышка отвечал о своем, о корпоративном.
— Все окэшатся и сидеть будут тише воды, ниже травы. А то и драпать начнут.
— А сейчас вы что делаете? Не драпаете? — не удержалась я.
— Пока мы планово отдыхаем. Кто на яхтах, а кто и в песках, — объяснил олигаршик и, обиженно надув щеки, уставился в телевизор, где на фоне его собственного изображения корреспондент сообщала, что уголовное дело против господина Прингельмана закрыто «в связи с изменившимися обстоятельствами».
— Какие это такие обстоятельства изменились у вас по сравнению с Оленем? — не поняла я, но прежде Прингеля мне успела ответить из телевизора корреспондентка, закончившая фразу: «…учитывая, что господин Прингельман добровольно заплатил все ранее недоплаченные налоги, что он больше не работает в „АлОле“ и не представляет общественной опасности».
— Оказывается, главное преступление отныне — это работа в «АлОле». Других преступлений в нашем благополучном отечестве нет. — Женька махнула на Прингеля рукой и потянулась к своему рюкзачку с компасом. — Ладно, сюда нас пускать не хотели, отсюда нас хотя бы вывезут?
— Зачем же вам уезжать, девочки! Отдохнете, сил наберетесь. Я ваши номера оплачу! — захлебнулся собственной щедростью Прингель. — Леша говорил, у вас какие-то проблемы, ищете чьих-то прошлых мужей.
— Сейчас не до прошлых мужей! Сейчас будущих выручать надо! — не подумав, ляпнула я, но Женька, кажется, глянула на меня одобрительно. Не поняла, о чем это я.
Теперь нас не хотели отсюда отпускать. Свободные номера — не золотые, но сплошь антикварные коттеджи — для нас нашлись, а вот машин — ни-ни. И у второго за сегодняшний день «лучшего отеля мира» начались экстренные проблемы с автотранспортом.
— Мы с тобой в дуэте загадочным образом влияем на работоспособность легкового и всех прочих видов транспорта? Может, бизнес наладить? Пусть нас за большие деньги нанимает тот, кто хочет конкурентам бизнес порушить. У конкурентов все на мази, а мы тут как тут, опаньки! — пыталась шутить я.
Женька молчала. Потом снова куда-то звонила, говорила с каким-то «дядей Женей»: «Под подписку и не мечтаем… Сколько в камере человек? И все на подбор, как сокамерники у Гусинского, „один фальшивомонетчик, другой тоже интеллигентный человек“? А генпрокурор что? Молчит? Опять вне зоны действия сети?»
Я тем временем только отвечала своему «Тореадору», мысленно ругая себя, что Женька по делу говорит, а мне то свекровь позвонит, то детки. Чучундру без банта нашли в дальнем углу соседского участка.
— Мам, давай собаку заведем и на Чучундру ее натренируем. Пусть по нюху выискивает, — вопил Сашка, — а то я ищу, а Пашка загорает! Прислуг я ему, что ли!
— У слова «прислуга» нет мужского рода, — ответила я. Старший сын искренне удивился:
— Почему?! Действительно, почему?
— Наверное, мужики всегда норовят женщин в качестве прислуги использовать.
Но объяснения мои до Сашки не дошли. Пашка уже вырвал трубку и кричал, что Сашка террорист:
— Мы в Винни Пуха играли. Я был Иа, а он Кристофером Робином. Залез на меня и целый час не слезал! Но ведь Иа же был другом Кристофера Робина! А разве на друзьях ездят?
Пришлось ответить, что иногда ездят и на друзьях. Увы.
— Пока, мам!
— Пока! Мам, я не могу без тебя жить немножко! Конец связи.
— Лучший курорт мира! Машину дать не могут!
— Похоже, нас выпускать не хотят.
— То впускать не хотели, теперь выпускать. Как в страшной сказке. Берендеева пустыня.
— Придется выбираться собственными силами.
— Как выбираться? Джип с индусом давно уехал. Да и до остановки нормального транспорта километра два по песку. Без электрокара не добраться. А кар нам с тобой больше не дадут, вышли мы из доверия.
— На верблюде.
— Что?!
— Изъявляем желание срочно кататься на верблюдах. Пусть попробуют не предоставить животное. За те деньги, которые в этой пустыне стоит ночь, караван верблюдов подать обязаны, и не простых, а золотых. На верблюде доберемся до автомобильной стоянки, там видно будет.
Верблюда нам все-таки дали. Спросили, нужен ли погонщик, наглядно указав на вполне сексапильного молодца. Но от погонщика, чьей задачей было водить верблюда вокруг этого чудо-курорта, пришлось отказаться.
Сидеть на этом корабле пустыни оказалось совершенно невозможно. При каждом верблюжьем шаге седло врезалось в ту часть тела, которой мы с этим седлом соприкасались. И врезалось не мягко, а таким основательным тычком, так, что на втором десятке шагов все внутри заныло-заболело. Полное ощущение, что твое тело на позвоночник, как на кол, насаживают. А мне еще нравилось, когда Тимка в той старой жизни называл меня Верблюжонком. Покаталась бы тогда на настоящем верблюде, поняла бы, что это не ласковое прозвище, а чистое бессознательное по Фрейду.
— Ой, мамочки! Как раньше на верблюдах месяцами через пустыню шли?! Больно же! — причитала я.
— Терпи!
— До стоянки два километра. Столько я подобной экзекуции не выдержу. Лучше уж бегом.
— Бегом можно, только скрывшись у охранников из виду. Не то поймают, и будем сидеть зарытые в песок. И никакого Оленя не спасем.
Последний аргумент был железным. Ради Оленя я могла терпеть все. Или почти все.
— Ладно уж, до горизонта в целях конспирации дотерплю.
Минут через пятнадцать медленных пыток — этот полутораэтажный ходячий агрегат нес чувство собственного достоинства весьма медленно — стилизованные бедуинские коттеджи «Аль Махи» растворились в стремительно опустившемся на пустыню вечере, и желанная стоянка нормальных автомобилей с бензиновыми двигателями замаячила в плохо освещенной дали.
— Эй, тпру-у! Чудовище! Ты нас слышишь! Тпру, тебе говорят. Вот гад, тормозить не хочет.
— Знать бы, где у него тормоз. Ну и влипли! Говорила тебе, надо было идти пешком, вечерний моцион изображать. Верблюдище, тормози! Не хочет. Тебе говорят, тормози!
От злости на замучивший меня аттракцион я шарахнула животное ногами по бокам. Чего делать явно не стоило. Верблюд злобно оглянулся и пустился вскачь или как там это у верблюдов называется. С полутораэтажной верблюжьей высоты скачки эти выглядели жутковато. Мы с Женькой вжались, вцепились в повидавшее не один миллионерший зад седло и онемели.
Гип-гоп! Ноги верблюда проваливаются в песок, извлекаются из песка и снова несут нас куда-то в стремительно темнеющую даль. Гип-гоп, почище сафари.
— Женька, ты жива? — кричу я сидящей сзади меня напарнице. Если мне сейчас плохо, то каково ей после всех ее прежних четвертьшведовых накачек и тошнот.
Гип-гоп! Вон уже и стоянка автомобилей нарисовалась, а верблюд несется, не разбирая дороги. И еще грозно оглядывается на двух идиоток, примостившихся на его спине. Того и гляди, плюнет, и будем мы как Крамаров в «Джентльменах удачи».
— Прыгать надо!
— Что-о-о?
— Прыгать надо. Падать! — еще громче кричит Женька. — Дальше хуже! Он же скорость набирает. Остановить мы его не сможем, лучше падать сейчас.
— Разобьемся!
— У тебя есть другие предложения?
Других предложений у меня нет, но вид земли, точнее песка, пляшущего где-то далеко внизу, под ногами вьючного гада, пугает.
— Не смотри вниз! Ногу перекидывай, давай подержу, и падай! Падай! — кричит Женька.
И я падаю. Мордой в песок, оказавшийся далеко не таким мягким, как можно было подумать. Песок в носу, песок в ушах, песок во рту! Какого черта нас понесло в эту вип-пустыню? Здешняя обслуга решит, что мы охотницы за экстримом. Да уж, охотницы! Где там вторая охотница?
Выбравшись из модерновой песчаной инсталляции с оттиском собственного лица, пытаюсь различить в черноте пустынной ночи контуры верблюда. Похоже, этот корабль пустыни уже бороздит свои просторы в одиночестве. Значит, Женька свалилась где-то рядом.
Так и есть. Подруга — надо ж, суток не прошло, а я мысленно уже назвала ее подругой! — лежит метрах в двухстах от меня, устремив какой-то неживой взгляд в небо. Не сломала бы себе чего-нибудь! Нет, слава богу, шевелится!
— Говорят, душа уходит в пятки. У меня в пятки ушел живот, значит ли это, что душа у меня в животе? — отряхивается Женя. — Третий раз за день внутри что-то перевернулось и на место становиться не хочет. Так и вращается. Где мой рюкзачок?
Женька пытается приподняться и пошарить в песке поблизости. На ее счастье, она упала не лицом, как я, а затылком, накушаться песка не успела.
— Может, фиг с ним, с рюкзаком, — говорю я, отплевываясь. — Завтра синяк во всю морду будет. Паспортный контроль не пройду, пограничники не признают.
— Синяк закрасим, а рюкзак надо искать. Рюкзачок Арата подарил, как чуял, что понадобится.
— Зачем в пустыне может понадобиться твой рюкзак?
— А ты умеешь определять дорогу по звездам? — с заметной долей язвительности интересуется Женька, но я, вместо того чтобы обидеться, радуюсь — раз язвит, значит, жива!
— Дорогу по звездам не умею. В школе астрономию прогуливала. В «Луна-парке» на колесе обозрения делала вид, что учу, чтобы совесть была чиста. Единственное помню, что скопления бывают газопылевые. На этом мои звездные познания заканчиваются. А звезды здесь красивые. Ух, какие звезды! Не то что в городе! И на Рублевке, где я дома делаю, таких звезд нет.
— Вот любование звездами до Рублевки и оставь, — советует Женька. — Рюкзак нужен потому, что в него на наше счастье вмонтирован компас. Я когда во время сафари на полу в джипе сидела, заметила, что при всех зигзагах и выкрутасах мы держим путь строго на юго-запад. Значит, теперь нам надо на северо-восток.
На стоянке, до которой мы все же добрели, выстроилась батарея джипов. И эти сволочи на ресепшне еще нам врали, что с машинами у них проблема. Не учли наше вдруг открывшееся умение управлять верблюдами.
Охранники стоянки слушали трансляцию вечернего намаза. Как порядочные верующие мусульмане слушали на коленях, склонив до земли головы.
— Молятся, — сделала вывод Женька. — Очень хорошо! Пока молятся, нас не заметят.
— А если там не все мусульмане? — предположила я.
— Представителей других конфессий тебе придется взять на себя, пока я машину угонять буду.
— Ага. Ты примерно представляешь, сколько лет заключения в этой стране полагается за угон джипа, помноженный на совращение охранников? — спросила я.
— А за угон верблюда, ни на что не помноженный? — вопросом на вопрос ответила Женька. — У тебя есть другие предложения? Тогда действуй!
На пороге элегантной сторожки и вправду появился непричастный к намазу охранник в индуистской чалме. Я и пошла индуса неземной красотой сражать. Достала из чудом не потерянной в песке сумки крем для загара. Протянула охраннику, жестом указывая на плечо и бедро — болит, давай, подсоби, парень, помажь! И кофту снимаю, будто чтобы ему удобнее было мазать.
Индус таращится, но плечо мне трет, а я показываю, давай, друг, ниже натирай! Замечаю пристегнутый у него на ремне радиоприемничек. О’кей, френд, послушаем музычку! Врубаю приемник на полную мощность, чтобы звук заводящегося мотора не сразу слышен был.
— Ты, индус, мажь, мажь старательнее! — Для наглядности еще и бедрами шевелю — не Элька, конечно, с ее сокровищами Ла Гулю, но все же не Женька с ее мальчишеской фигурой, кое-что в моем арсенале еще имеется. — Мажь, дорогой, мажь, ты уже весь на взводе. Хорошо, очень хорошо. Так! Сейчас мы тебе поможем! Вот так, так, так. Еще ближе, еще. Сейчас спустим курок и…
И, как на уроке физкультуры учили в школе, старт с резким ускорением. Эх, пятерку на том уроке я так и не получила, но теперь лишь бы не двойка! Лишь бы обалдевший индус не сразу штаны натянуть успел!
Женька уже выруливает на накатанную дорогу, и я, оставив кончающего охранника с моим кремом в руке, на ходу впрыгиваю в этот вездеход.
— Как ты его завести сумела?
— Эти дикие люди ключи из замков зажигания не вынимают. Святая простота. Рюкзак возьми и компас на северо-восток держи! — командует Женька.
— А по дороге ездить не пробовали? — вежливо интересуюсь я, пытаясь разглядеть за лобовым стеклом хоть какую-то дорогу. Куда нас несет?!
— По дороге нельзя. Мы не знаем, куда эта дорога ведет, а нам исключительно на северо-восток надо. Так что придется сафари повторять, причем в темноте. Знать бы еще, где у него фары включаются!
— Ты случайно, пока джип воровала, не обратила внимания, у него шины спущены или для нормальной дороги накачаны? Когда на сафари ехали, весь выводок джипов на краю пустыни останавливался, атмосферы из колес выпускал, прежде чем в песок съехать.
— Извини, дорогая, времени на спуск шин не было, ты и так уже этого индуса довела до края.
— На накачанных шинах нас подбрасывать будет, как на батуте.
— После гонок на верблюде это уже мелочи.
Маленькая Женька за рулем одиннадцатиместного гиганта выглядит, как школьница у штурвала атомного ледокола.
— Жень, я тебя давно хотела спросить, как художник художника: ты джипами управлять умеешь?
— В июне, до того как Никита разби… В общем, два дня в начале лета ездила на «Фольксвагене-Магеллане», что Олень подарил.
— Ничего себе подарочек, за сто пятьдесят штук зеленых! — опешила я. Если Олень такие подарки ей дарит, то все гораздо серьезнее, чем я думала.
— За сколько?! — Женька от удивления едва не выпускает руль здешней «Тойоты».
— Ты баранку-то не отпускай. Сто пятьдесят тыщ у.е. цена твоей машинки.
— Блин! А я, темная, думала, штук пятнадцать. И то угрызения совести мучили, принимать ли такой дорогой подарок. Сто пятьдесят! У Оленя крыша реально поехала! Компас по стрелке держи!
— Я держу, держу! Но тебе не кажется, что мы уже в сплошные барханы заехали?
— Кажется. А что делать? Нам на северо-восток надо, город на северо-востоке, и больше нигде. Нам в город надо, быстрее на самолет — и в Цюрих! А еще бы успеть хоть что-то про твою рыжую узнать, — Женька каким-то чудом вспоминает про теоретически разыскиваемую мною вторую жену моего первого мужа, рыжую Алину, о которой я сама в зигзагах этого дня совсем забыла.
— Зачем нам Цюрих? — интересуюсь я.
— Миллиардершами становиться будем. Без больших денег Оленю не помочь. Тех, кто его туда засунул, надо схватить за причинное место, зажать это место в тисках и держать, пока Оленя не выпустят. А вычислить их и их уязвимые места без денег не получится. У тебя несколько лишних миллионов имеется?
В темноте Женьку не видно, а по тону я уже не понимаю, ерничает она или это последствия падения с верблюда сказываться стали.
— Значит, миллионов у тебя с собою нет. Тогда только в Цюрих! Моральные дилеммы и личные трагедии временно придется отложить. Компас! Компас по стрелке держи, мать твою! — До сегодняшнего вечера я и не представляла, что вчерашняя мороженая курица умеет ругаться.
— Не иначе как в свободное от работы время «Гонками на выживание» развлекаешься. Водила-экстремал!
— Острить будешь, сама за руль сядешь!
— Нет уж, я лучше за компасом послежу! Левее! Еще левее!
— Куда левее?! Там же гора песка, я и так в темноте ничего не разбираю. Ты в кнопочки на приборной доске потычь, может, какая из них фары и врубит.
Пока я тычу во все кнопки на панели и, мешая Женьке, пытаюсь вдавливать расположенные прямо на баранке пазики, кромешную темень оглашает звук моего чудом не потерянного «Тореадора».
Свекровь. Как всегда кстати!
— Нашла! — Каринэ, как обычно, не удосуживается вдаваться в пояснения. Все вокруг были сами обязаны следить за ходом ее мыслей.
— Что нашла? Вы с Идой до родителей моих доехали?
— Приютить нас, кроме твоих родителей, можно подумать, некому! Слава богу, всю жизнь в этом городе живем, соседей много! Сидим у Атанянов на Нольной. Второй факс, который твоя Элька привезла уже после того, как Кимушка ушел, в кармане фартука нашла.
— Читай, раз нашла, или ты звонишь, чтобы просто поставить меня в известность?
— «Удалось точнее перевести последний абзац, — издалека бормочет свекровь. — Скорее всего, он читается так: „В нижнем углу стены замазываю и желтый топаз твоего названого деда Лазаря Лазаряна, пусть и он служит наследством тебе. Да спасет тебя пророк наш Магомет от человека со змеей, обвившейся вокруг пальца. Это родовой знак твоих врагов, передаваемый ими от отца к сыну“.
— Человека со змеей на пальце нам только и не хватало. Хорошо, Каринэ, хорошо! Левее! Левее, а то е…ся! Это я не тебе, Каринэ, не тебе! Левее!!! Развлекаюсь, конечно же, развлекаюсь, вместо того чтобы мальчиков твоих искать! Левее же, говорю! Вот он, свет! Свет! Включился! Обрыв!!! Женька, там дюна! Обры…
Собачий сын (арм.).