Луис Кортес умирал.
Ослепительно-яркий свет падал на его восковое лицо и кровь на щеках, подчеркивая желтизну глаз. Губы мужчины были искривлены, словно у бесенка на средневековой картине.
Беккер наблюдал. Нажал кнопку, услышал, как щелкнул затвор камеры. Он чувствовал, как смерть опускалась на тех, кто находился в его маленькой комнате, пока под ярким светом ламп жизнь Луиса Кортеса утекала в пластиковый кувшин.
Мозг Беккера походил на калькулятор, на пустой сосуд, на клубок энергии, на процессор компьютера и на опытного специалиста по анатомии. Но никогда больше одной ипостаси одновременно.
Три месяца, проведенных в заключении, изменили его навсегда. Надзиратели отобрали у него наркотики, сожгли мозг и навечно разрушили электрохимические связи, удерживающие его сознание.
В тюрьме, когда он лежал в своей камере, планируя будущее, ему представлялось, что его мозг похож на старомодный автомат по продаже жевательной резинки «Лайонс клаб». Если бросить туда пенни, получишь шарик, но никогда не знаешь заранее, какого он будет цвета.
Воспоминание о Рэе Шолти и побеге было неповторимого оттенка, обладало его любимым вкусом, с громким грохотом катилось вниз по крутым горкам психики. Когда оно приходило к Беккеру, то, подобно широкоформатному фильму с оглушительным стереозвуком, заставляло его замирать на месте, где бы он ни находился. Он снова был там, нанося Рэю Шолти удары стальным кулаком…
Беккер вернулся в реальность.
Он сидел на стальном хромированном стуле и наблюдал за предсмертными судорогами Кортеса, переводя глаза с экранов мониторов на лицо умирающего. В шею мужчины была вставлена прозрачная пластиковая трубка, она выкачивала кровь из сонной артерии в огромный кувшин для воды, стоящий на полу. Кровь была малинового цвета, как вареная свекла, и ноздри Беккера подергивались от ее запаха. ЭКГ показывала учащенный ритм биения сердца Кортеса, и Беккер не мог сдержать дрожь. Сознание Кортеса покидало тело, расширялось, соединялось с… с чем оно соединялось?
Что ж, возможно, ни с чем.
Кто знает, может быть, сущность Кортеса — это всего лишь пузырек, плывущий к поверхности космического стакана с содовой; расширяясь, пузырек лопнет, и все закончится. От этой мысли брови Беккера невольно поползли вверх и задергались, и он прижал ко лбу руку, чтобы их успокоить.
За гранью должно что-то быть. Неужели он тоже может просто взять и погаснуть?.. Нет. Это немыслимо.
Кортес рванулся, удерживающие его нейлоновые ремни натянулись под напором конвульсий, охвативших тело, голова подалась вперед, глаза вытаращились. Воздух с хриплым бульканьем вышел из легких, словно мужчина чем-то подавился. Он смотрел в пустоту, но ничего не видел. Он был уже за чертой…
Прибор, фиксирующий давление, издал сигнал тревоги, то же самое сделал электрокардиограф, и два пронзительных звука слились в один. Продолжая прижимать левую руку ко лбу, чтобы удержать на месте непослушные брови, Беккер повернулся к мониторам. Сердце Кортеса остановилось, кровяное давление быстро снижалось до нуля. Беккер почувствовал, как его собственные мышцы спины и ягодиц напряглись от предвкушения.
Он посмотрел на дисплей электрокардиографа, затем на монитор, который отмечал состояние головного мозга. Всего несколько секунд назад на нем была изображена ломаная линия, а теперь она начала выравниваться, выравниваться…
Беккер знал, что Кортес умирает, осознавал, что уходит его сущность. Он не мог ее оценить или измерить — пока не мог, — но чувствовал ее. Он купался в этом ощущении, цеплялся за него. Беккер сделал полдюжины снимков, слыша в голове жужжание незримого моторчика. Наконец магическое нечто ускользнуло, и Беккер вскочил на ноги, отчаянно пытаясь его удержать. Он наклонился над Кортесом так низко, что его глаза оказались всего в четырех дюймах от лица несчастного. Смерть и глаза обладали какой-то тайной…
А потом испытуемый умер, ушел за пределы досягаемости. Его тело, оболочка личности, обмякло в руках Беккера.
Это мгновение обладало такой силой, что Беккера развернуло на месте. Тяжело дыша, он посмотрел на свое отражение в блестящем шкафу из нержавеющей стали. Он видел себя в нем десятки раз в день, когда работал: грубое лицо, грешное лицо, полосы красной плоти в тех местах, где кожу разорвало дуло пистолета.
— Ушел, — проговорил он тихим, тонким голоском.
Но не совсем. Беккер почувствовал спиной какое-то давление, его позвоночник напрягся, и он ощутил укол страха. Он повернулся и увидел, что на него смотрят глаза мертвеца. Они, разумеется, были открыты. Беккер аккуратно отрезал веки, чтобы они такими и оставались.
— Не делай этого, — резко проговорил он.
Кортес молчал, но его взгляд следил за Беккером.
— Не делай этого, — повторил Беккер громче, и у него прервался голос.
Кортес наблюдал за ним.
Беккер схватил со стального подноса скальпель, подошел к краю стола, наклонился над телом и вонзил инструмент в глаза. Он был профессионалом: на операцию у него ушла всего секунда. Он вырезал глаза, точно вареные яйца, и стекловидная жидкость потекла по щекам трупа, будто слезы, превратившиеся в желе.
— Прощай, — мечтательно произнес Беккер.
Вырезанные глаза больше ему не угрожали. Шарик жевательной резинки вывалился из автомата, и Беккер улетел…
Толстый остановился около обочины, раскачиваясь на пятках и терпеливо дожидаясь, когда переключится светофор. Он швырнул на проезжую часть окурок, и тот взорвался каскадом искр. Мимо сплошным потоком проносились машины, потрепанные «тойоты» и дребезжащие «форды», «доджи» с погнутыми бамперами, пикапы и фургоны, закрывавшие собой все, что находилось за ними. Грузовики, разрисованные граффити, и автобусы катили по улице, окутанные смрадными дизельными парами. Они мчались мимо, точно стая лососей из железа, идущая на нерест вверх по реке. Тут и там такси — желтые пятна в транспортном потоке — пытались отыскать подходящее местечко, сообщая о своих маневрах короткими гудками. В Нью-Йорке царил шум: под землей громыхали поезда метро и паровые трубы, наверху, на улице, раздавался грохот различных моторов, механизмов и неисправных глушителей, миллионы людей разговаривали одновременно, а громче всего было жужжание бессчетного числа кондиционеров.
И все это сплавлено жарой.
— Слишком жарко, — сказал Толстый.
Так оно и было; он чувствовал жар на шее, под мышками, под подошвами ботинок. Он взглянул на Тощего, остановившегося у обочины рядом с ним. Тот кивнул, но ничего не ответил. Они были в рубашках с длинными рукавами, опущенными до самых запястий. Тощий представлял собой проблему, и Толстый не знал, что с ним делать. «На самом деле, — печально подумал он, — я не знаю этого вот уже почти сорок лет».
Включился зеленый сигнал, и они с Тощим перешли на другую сторону улицы. На углу стоял столб с дорожными знаками, загаженный голубями и покрытый коркой грязи, которая копилась десятилетиями. В нижней части, там, куда можно было дотянуться, столб облепили выцветающие объявления. Над ними под прямым углом друг к другу находились два знака: автобусная остановка, обращенная к улице, и временный объезд со стрелкой, указывающей налево. Выше располагались две перекладины, на одной висел светофор, а на второй — уличный фонарь.
«Их бы следовало отправить в какой-нибудь музей. В качестве дурацких тотемных столбов», — подумал Толстый.
— Дайте доллар… — обратилась к нему женщина, сидящая на тротуаре.
Она держала в руке грязную табличку с надписью: «Помогите мне накормить детей». Толстый прошел мимо, подумав, что у такой просто не может быть детей. Ей было, наверное, за сорок. Сморщенная, точно пролежавшая неделю морковка, она сидела, подобрав под себя тощие ноги с босыми ступнями, покрытыми гноящимися язвами. Глаза подернуты тускло-белой пленкой, не катарактой, но чем-то подобным. У нее совсем не осталось зубов, только дыры в серых деснах, словно пустые места в початке кукурузы, из которого выпали зерна.
— Я как-то читал книгу о Шанхае, как там было до Второй мировой войны, — сказал Толстый, когда они прошли мимо.
Тощий смотрел прямо перед собой и молчал.
— Тогда попрошайничество считалось профессией, представляешь? Но для того чтобы получать подаяние, нужно было быть особенным. Поэтому они брали детей и выжигали им глаза или разбивали руки и ноги молотками, чтобы они вызывали жалость и им подавали в городе, переполненном нищими.
Тощий посмотрел на него, но ничего не сказал.
— Вот и мы к этому идем, — продолжил Толстый, оглянувшись на женщину на углу. — Кто станет давать деньги обычному нищему, если он каждый день проходит мимо такого?
Он повернулся вполоборота, чтобы посмотреть на попрошайку.
— Доллар, — заныла она. — Всего один доллар…
Толстый никак не мог прогнать беспокойные мысли. Ему не давали покоя слова Тощего о том, что он больше так не может. Толстый взглянул на своего партнера. Глаза у Тощего были злыми, и он смотрел прямо перед собой. Думал…
Толстый держал в руках большую плоскую коробку из картона. Не очень тяжелую, но неудобной формы, и он задержался, чтобы сунуть ее под мышку.
— Я был бы не против… — начал Толстый и замолчал.
Он поднял руку, чтобы почесать лицо, но это ему не удалось из-за того, что он был в тонких хирургических перчатках телесного цвета. Они продолжали путь, поспешно направляясь к дому на противоположной стороне от ресторана, где подавали стейки. Толстый держал в свободной руке ключ, которым и отпер дверь.
— Я не могу, — сказал Тощий.
— Мы должны. Господи, если мы этого не сделаем, мы все мертвецы!
— Послушай…
— Не на улице. Давай войдем внутрь.
Вестибюль и лестничная площадка за дверью были тускло освещены желтой лампочкой в шестьдесят ватт. Лестница находилась справа, и Толстый начал подниматься по ней. Тощий нерешительно оглянулся на улицу и неохотно последовал за напарником, потому что тот уже ушел вперед. На верхней площадке они на мгновение остановились и прислушались, затем подошли к ближней квартире и открыли дверь ключом. Единственным источником света было выходящее на улицу окно, занавешенное пожелтевшими шторами. Здесь пахло застоявшимся воздухом, старым молотым кофе и сухими растениями. Хозяева уехали на неделю в Рим, чтобы увидеть Папу. А потом, в июле, собирались отправиться в Святую землю. У них там расплавятся мозги, если они у них, конечно, вообще есть, что весьма сомнительно, раз они едут туда в июле.
— Послушай… — начал Тощий, закрыв дверь.
— Если ты не хочешь в этом участвовать, тогда что ты здесь делаешь?
— Ты нас в это втянул. Я не хочу, чтобы ты засветился.
— Господи… — Толстый покачал головой, осторожно прошел по темной комнате к окну и поднял штору. — Достань винтовку.
— Я не…
— Ладно, я сам все сделаю. Если ты так к этому относишься, уходи. Убирайся к чертовой матери, — сказал Толстый со злостью в голосе.
Он был старше Тощего на двадцать три года и два дня, его лицо избороздили шрамы и морщины, которыми одаривает улица. Он поднял коробку, которую принес с собой.
— Уходи.
Тощий колебался, не сводя с него глаз. Коробка была пяти футов в длину и трех в ширину и всего восьми дюймов в высоту. В ней могло лежать зеркало или даже картина, но на самом деле там находилась винтовка «Кольт AR-15» с пламегасителем, обоймой на двадцать патронов, оптическим и лазерным прицелами. Оружие, изначально полуавтоматическое, было переделано мастером из Провиденса таким образом, что теперь огонь можно было вести как в автоматическом, так и в одиночном режиме.
Толстый провел целый вечер в горах Адирондак, стреляя с края оврага по пластиковым бутылкам от молока. Галлоновые бутылки соответствовали зоне поражения на груди человека с любого угла. Толстый был очень хорошим стрелком и пользовался усиленными патронами, снаряженными вручную. Когда такая пуля попадала в цель, она буквально взрывалась.
Толстый разрезал бечевку перочинным ножом, снял несколько полос клейкой ленты, открыл коробку и достал оружие из пробковой упаковки. Новые оптические прицелы были не такими хрупкими, как те, с которыми он вырос, но все равно рисковать не следовало, и он действовал аккуратно. Рядом с винтовкой лежала полная обойма. Каждый патрон был старательно протерт замшей, чтобы уничтожить отпечатки пальцев. Руками в резиновых перчатках Толстый вставил магазин на место.
— Подтащи диван! Быстрее!
— Нет! Он полицейский. Если бы он не был копом…
— Чушь!
Толстый подошел к окну, окинул взглядом пустынную улицу, затем сдвинул щеколду и осторожно поднял створку, пока она не оказалась полностью открытой. Затем он повернулся, посмотрел на Тощего и взял винтовку.
— Раньше у тебя таких проблем не было.
— Он ничего не сделал. Те, другие, были настоящим дерьмом. А это коп…
— Проклятый компьютерный таракан собирается посадить в тюрьму ребят, которые сделали то, что следовало сделать. Ты прекрасно знаешь, что будет, если нас упекут за решетку! Нам конец, вот что. Лично я сомневаюсь, что мне удастся продержаться там неделю. Если за мной придут, я суну пистолет в рот, потому что не собираюсь…
— Господи…
Толстый, стоявший довольно далеко от окна, посмотрел сквозь оптический прицел на ресторан, расположенный на противоположной стороне улицы. К стеклянной двери, сразу под названием и фирменным знаком ресторана, была прикреплена эмблема «Visa». При виде ее в голове у него всплыла песня из старого телевизионного шоу: «„Возьми ружье и в путь“ — вот визитная карточка мужчины».
Стрелок навел оптический прицел на эмблему «Visa» и прикоснулся пальцем к кнопке лазерного прицела. На эмблеме тут же появилась красная точка. У Толстого была большая голова с маленькими ушами, которые в полумраке напоминали сушеные абрикосы.
— Он хуже назойливой мухи.
— Он…
Тощий смотрел в сторону улицы, и Толстый проследил за его взглядом. Ресторанная дверь начала открываться.
— Не тот, — выпалил Тощий.
— Вижу…
Мужчина в белой тенниске и туфлях того же цвета стоял в дверях и ковырял в зубах зубочисткой. Тощий знал, что зубочистки имеют форму меча. Накануне вечером они сходили на разведку в ресторан, чтобы определиться со временем и местом. Человек, которого им предстояло убрать, всегда приходил сюда по пятницам, когда подавали фирменное блюдо — нью-йоркский стейк с запеченным в сметане картофелем и бочковое пиво. Мужчина в тенниске зашагал по улице.
— Чертов педик, — выругался Толстый, нажал на кнопку лазерного прицела, и на эмблеме «Visa» снова появилась красная точка.
Беккер вздохнул и отвернулся от тела Кортеса.
Его сознание походило на переплетенные спирали колючей проволоки, туго натянутые, острые, опасные. Он прикоснулся к нагрудному карману рубашки и обнаружил, что там пусто. Охваченный легким беспокойством, Беккер вышел из комнаты и направился к старому комоду, в котором хранил одежду. На его поверхности было разбросано примерно полгорсти таблеток, и он расслабился. Этого достаточно. Он нетерпеливо схватил несколько штук и положил в рот все сразу, мгновение наслаждался горьковатым вкусом, а затем проглотил. Как хорошо, но как же мало… Он посмотрел на поверхность комода, где лежали таблетки. Хватит только на один день. Позже нужно будет об этом подумать.
Он вернулся в свою мастерскую, выключил мониторы, и зеленые экраны потемнели. Все равно смотреть не на что: просто горизонтальные линии и ничего больше. Беккер не обращал внимания на тело. Кортес был самым обычным мусором, который надо выбросить.
Но перед смертью… Новый шарик жевательной резинки вывалился из автомата, и Беккер замер около своего рабочего стола, чувствуя, как сознание ускользает от него.
Луис Кортес: темноволосый мужчина тридцати семи лет, рост — семьдесят один с половиной дюйм, вес — сто восемьдесят шесть фунтов. Все это было старательно отмечено в записной книжке Беккера. Кортес был выпускником электроинженерного факультета Университета имени Джона Пардью. До того как Беккер срезал его веки, когда подопытный еще пытался снискать его расположение, отталкивая от себя мысль о том, что умрет, он сказал Беккеру, что он Рыба по гороскопу. Беккер плохо представлял себе, что это означает, но его это не волновало.
Тело Кортеса лежало на столешнице из нержавеющей стали, которая стоила шестьсот пятьдесят долларов в магазине в Квинсе, торгующем оборудованием для ресторанов. Столешница, в свою очередь, была прикреплена к старому библиотечному столу из дерева. Беккеру пришлось отпилить ножки, чтобы достичь удобной для работы высоты. Над столом висели в ряд три люминесцентные лампы, заливая его холодным сиянием.
Поскольку его подопытные сначала были живыми, Беккер прикрепил к столу удерживающие кольца. Коричневый нейлоновый ремень был пропущен через кольцо сразу под правой подмышкой Кортеса, обхватывал по диагонали грудь между соском и плечом, проходил через другое кольцо под шеей, затем возвращался к левой подмышке. Он удерживал Кортеса на месте, как безупречно проведенный прием «нельсон». Дополнительные ремни пересекали тело на поясе и коленях и фиксировали запястья и лодыжки.
Одну из рук также удерживал пластырь: Беккер измерял кровяное давление при помощи катетера, введенного в лучевую артерию, поэтому запястье следовало полностью обездвижить. Челюсти Кортеса были широко раскрыты, зафиксированные в таком положении конусом из жесткой резины. Подопытный мог дышать носом, но не ртом. Его крики, когда он пытался кричать, слегка походили на мурлыканье.
По большей части он молчал, как будто онемел.
В голове стола Беккер установил оборудование, которое в магазине распродаж называлось «Домашний развлекательный центр». Оно приятно удивило его своими профессиональными качествами. Мониторы показывали температуру тела, кровяное давление, сердечные ритмы, деятельность мозга. Кроме того, у Беккера был прибор, измеряющий внутричерепное давление, но он его не использовал.
Комната тоже была прекрасно оборудована: Беккер целую неделю возился с ней, прежде чем остался доволен результатом. Он выскоблил все с помощью дезинфицирующих средств, выложил потолок звуконепроницаемой плиткой, а стены обшил ослепительно-белыми панелями фирмы «Формика». На пол он положил ярко-синий ковер. Затем принес необходимые приборы. Самым трудным оказалось достать мониторы. В конце концов ему удалось приобрести их у Уайтчерча, дилера, работающего в больнице Беллвью. За две тысячи наличными Уайтчерч добыл их в ремонтной мастерской, сначала позаботившись о том, чтобы оборудование было исправным.
Вздох.
Один из мониторов пытался ему что-то сообщить.
Что именно? Как трудно сосредоточиться…
Температура тела двадцать восемь градусов.
«Двадцать восемь? Слишком низкая». Беккер посмотрел на часы. Семь минут десятого…
Он снова улетел.
Беккер с беспокойством потер затылок. Иногда он выпадал из реальности на целый час. У него сложилось впечатление, что этого не случалось в критические моменты, но все же он должен был узнать этот звук, звук своего возвращения. Он всегда глубоко вздыхал, когда возвращался из очередного полета.
Он подошел к магнитофонам, посмотрел на счетчики. Их показания слегка не совпадали. На одном значилось «504», на другом — «509». Беккер перемотал их до двухсот и стал слушать первый.
«Прямая стимуляция вызвала лишь слабую реакцию, сужение зрачка не больше чем на миллиметр…»
Его собственный голос, хриплый и возбужденный. Он выключил первый магнитофон, нажал на кнопку воспроизведения второго.
«…не больше чем на миллиметр, за которым сразу последовало испускание…»
Он выключил магнитофон. Оба прекрасно работали. Одинаковые «Сони», с батарейками на случай, если отключится электричество, лучше тех, какими он пользовался в университете в Миннесоте.
Беккер вздохнул, обратил на это внимание и бросил взгляд на часы, опасаясь, что снова выпал из реальности. Нет. Девять минут десятого. Нужно навести порядок, избавиться от тела Кортеса, обработать цветные слайды, сделанные «Полароидом». Кроме того, у него появились кое-какие идеи насчет получения материала для исследований, и их следовало записать. Так много всего нужно сделать! Но он не мог, по крайней мере прямо сейчас. «Пи-си-пи»[1] еще не начал действовать, и Беккер чувствовал себя… спокойным. Эксперимент удался.
Глубокий вздох.
Беккер взглянул на часы и ощутил легкий укол страха. Девять двадцать пять. Он снова улетел, замерев на одном месте; колени затекли от неудобного положения. Это стало происходить слишком часто. Ему требовалось больше лекарств. Кокаин, который продают на улицах, хорош, но он недостаточно чистый.
Затем послышалось: дзинь!
Беккер повернул голову. Нарушивший его размышления звук доносился из угла его квартиры в подвале. Почти звонок, но не совсем. Вместо продолжительного сигнала он издавал короткое треньканье всякий раз, когда старуха нажимала на кнопку.
Дзинь!
Беккер нахмурился, подошел к интеркому, откашлялся и включил переговорное устройство.
— Миссис Лейси?
— У меня руки болят.
Пронзительный, резкий старушечий голос. Восемьдесят три года, проблемы со слухом, слепая на один глаз. Артрит, который донимает ее все сильнее.
— У меня так болят руки, — пожаловалась она.
— Я принесу таблетку… через несколько минут, — сказал Беккер. — Но у меня осталось только три штуки. Завтра мне снова придется выйти из дома.
— Сколько? — спросила она.
— Триста долларов.
— О господи…
Его слова захватили ее врасплох.
— Их стало очень трудно доставать, миссис Лейси, — объяснил Беккер.
Так было уже много десятилетий, и она это знала. В ее жизни морфий никогда не продавался легально на улицах города. Как, впрочем, и марихуана.
Через несколько дней после того, как он тут поселился и начал работать помощником по гостиной — так называла его старуха, потому что ей не требовалась помощь в ванной комнате, — он показал ей статью в «Уолл-стрит джорнал» о разорившихся банках. Она прочитала ее, едва сдерживая слезы. У нее имелась карточка социального обеспечения и сбережения — около трехсот семидесяти тысяч долларов, а еще ей принадлежал дом. Если банк прогорит…
Эдит Лейси видела старых бездомных женщин, которые проходили мимо, толкая перед собой магазинные тележки со своим драгоценным тряпьем. Она говорила, что знает их, но Беккер ей не верил. Она смотрела на улицу и сочиняла про них истории:
— Вот этой когда-то принадлежала бакалейная лавка на Гринвич…
Беккер предложил ей разделить свои наличные между тремя или четырьмя не связанными друг с другом банками, уверяя, что так вклады будут обеспечены в рамках Федеральной программы страхования вкладов.
— Наступили смутные времена, — сказал он ей своим вкрадчивым голосом.
Старуха поговорила об этом с единственной близкой подругой, Бриджит Ленд. Той не нравился Беккер, но она посчитала, что поместить деньги в разные места — хорошая идея, и вызвалась сходить туда вместе с ними.
— Чтобы убедиться, что все будет в порядке, — сказала она, невольно взглянув на Беккера. — Я имею в виду, в банках.
Они перевели деньги за один день. Две старухи страшно нервничали, оберегая банковские чеки, словно курицы цыплят. Эдит Лейси спрятала свой чек под блузку, а Бриджит Ленд положила свой в карман и застегнула его на пуговицу — «на всякий случай». Они столь напряженно следили за чеками, что не особенно обращали внимание на Беккера, когда он проверял заявление Эдит на открытие нового счета. А он просто поставил галочку, означавшую «да», напротив вопроса, хочет ли заявитель получить карту банкомата. Он брал почту каждый вечер и через неделю после того, как они открыли новые счета, перехватил письма с кодами, а еще через неделю и сами карточки. По каждой из них можно было получать пятьсот долларов в день. В первый месяц Беккер почти ежедневно снимал деньги, пока у него не набралось двадцать тысяч наличными.
— Купи фруктов, — велела ему старуха.
— Я зайду в «Макгуайр», — сказал он по интеркому.
— Абрикосов.
— Хорошо, — бросил он, отворачиваясь.
— Пожалуйста, купи абрикосы.
— Ладно! — рявкнул он.
— В прошлый раз я их так и не дождалась.
Беккеру вдруг очень захотелось подняться и задушить ее. Совсем не та непреодолимая тяга, которую он испытывал к своим подопытным, а почти человеческое желание удавить старую клячу.
— Извините, — проговорил он подобострастно, пытаясь скрыть ярость. — Я постараюсь достать ваше лекарство.
Это заставит ее заткнуться.
Беккер отвернулся от интеркома, бросил взгляд через темную гостиную и увидел тело Кортеса, залитое ослепительным сиянием света в операционной. «Вполне можно сделать это и сейчас».
Он принес из кухни длинный рулон черного полиэтилена, купленного в лавке художников, развернул его около анатомического стола, скальпелем отрезал нужную длину, затем разгладил кусок. Отстегнул ремни, удерживающие тело, вытащил из запястья катетер и датчик температуры. Она опустилась до двадцати градусов — тело быстро остывало.
Обращаться с трупами сложно, но Беккер, обладавший огромным опытом, просто подошел к противоположному концу стола и приподнял его. Тело скатилось и с громким шлепком упало на пластиковую простыню. Беккер снова обогнул стол, завернул труп, заправил лишний кусок и связал все бельевой веревкой. На поясе он сделал две лишние петли, чтобы использовать их вместо ручек. Затем он с трудом протащил труп через гостиную и вверх по лестнице к черному ходу дома. Даже когда тебе наплевать, пострадает ли тело, с ним совсем не просто справляться. К тому же Кортес был крупным мужчиной. «Нужно будет выбирать невысоких людей», — подумал Беккер.
Задняя дверь дома Лейси пряталась от улицы под пристройкой, изначально задуманной как навес для машин. Беккер открыл дверь, не снимая цепочки, и огляделся. В прошлом здесь ночевали бродяги. Но сейчас стоял только «фольксваген», никем не тронутый. Беккер вытащил наружу тело и с трудом засунул на пассажирское сиденье. Покончив с этим, он подошел к ограде участка и посмотрел на улицу. Никого. Он вернулся внутрь, запер дверь и торопливо спустился по лестнице.
Беккер принял душ, старательно побрился, оделся и воспользовался косметикой. Это было совсем не просто: толстый слой грима скрывал изуродованное лицо, но его следовало наносить очень аккуратно, чтобы он не контрастировал со светлой кожей на висках и не собирался в складках и морщинах. На это ушло полчаса. В тот момент, когда Беккер закончил, миссис Лейси снова позвонила.
— Что?
«Старая кляча…»
— Мои руки, — прохныкала она.
— Я уже иду, — сказал он и подумал: «Может, стоит ее прикончить?»
Пару мгновений он позволял себе наслаждаться этой мыслью. Но тогда ему придется объяснять Бриджит Ленд, куда исчезла ее подруга. Впрочем, он мог бы убрать и ее. Но это привело бы к целой куче нерешаемых вопросов и риску: а вдруг у Ленд есть друзья и они знают, что она навещает Эдит Лейси? Если Ленд исчезнет, придет ли кто-нибудь ее искать?
Ее нельзя убивать, это опасно… Нет, он не станет их трогать. Пока. Лейси прекрасная ширма, а Ленд до сих пор представляла собой лишь небольшое неудобство. Раздумывая о них, Беккер достал из письменного стола пузырек с таблетками, вытряхнул одну на ладонь, подошел к лестнице, включил свет и начал подниматься.
Лестница выходила на заднюю часть первого этажа, затем поворачивала и вела на второй и третий. Когда-то первый этаж был занят магазином сантехники, но уже много лет он пустовал. Днем с улицы проникал внутрь угрюмый зеленоватый свет. Ночью закрытые решетками окна казались темными панелями, расположенными по обе стороны от входной двери.
Старуха обитала на втором этаже, где поселилась вместе с двумя котами после смерти мужа. Здесь отчаянно воняло этой троицей: вареной морковью, марихуаной и кошачьей мочой. Беккер ненавидел котов. Они знали, что он собой представляет, и наблюдали за ним с полок. Их глаза сверкали в полумраке, когда старуха сидела перед телевизором, кутаясь в пеструю шаль.
Когда муж миссис Лейси был жив, третий этаж тоже использовался, но сейчас он пустовал, как и первый.
Беккер поднялся на второй этаж, чувствуя, как его окутывает запах моркови и марихуаны.
— Миссис Лейси?
— Я здесь.
Она была миниатюрной женщиной и носила толстые очки, которые увеличивали ее слезящиеся голубые глаза. У нее был нос пуговкой, крошечный круглый ротик и жесткие седые волосы, плотно прилегающие к голове. Она сидела в гостиной в большом кресле перед телевизором, кутаясь в халат. У нее было четыре халата, все стеганые, разных пастельных цветов. Беккер сходил на кухню, налил стакан воды и принес ей таблетку. Из-под стула выскочил кот и спрятался в соседней комнате, глядя оттуда на Беккера злыми глазами.
— Это поможет. Завтра я принесу еще.
— Благодарю.
Она взяла таблетку и принялась жадно пить из стакана.
— Ваша трубка и зажигалка при вас?
— Да.
— Марихуаны достаточно?
— Да, большое спасибо.
Миссис Лейси хихикнула. Она вращалась среди богемы сороковых годов, но продолжала курить марихуану и сейчас.
— Я ненадолго выйду, — сказал Беккер.
— Будь осторожнее, гулять в такое позднее время опасно.
Беккер оставил ее в кресле, снова спустился вниз по лестнице и внимательно проверил пристройку за домом. Никого.
Дом Лейси выходил фасадом на Грин-стрит. Здания по обе стороны улицы тянулись до Мерсер, но дом Лейси занимал лишь половину участка. Двор, заросший сорняками и буйным сумахом, был огорожен десятифутовой изгородью из металлической сетки. До того как здесь появился Беккер, бродяги и хулиганы перебрались через него и сломали замок на воротах. Но как только Беккер купил машину, он позаботился о том, чтобы изгородь починили, и укрепил ее сверху мотками колючей проволоки.
Сейчас он задом выкатился на «фольксвагене» из-под навеса, выскочил из машины, открыл ворота, проехал через них, еще раз остановился и запер ворота.
«Это Нью-Йорк, — подумал он. — Рогалики и копченая лососина. Колючая проволока и замки».
Беккер захихикал.
— Дверь, — сказал Толстый, который стоял у окна, держа у плеча винтовку AR-15.
Внизу по улице промчался старый «фольксваген жук». Толстый, приникший к оптическому прицелу, не обратил на машину никакого внимания. Из ресторана вышел человек. У него были слегка растрепанные светлые волосы, очки в золотой оправе и узкие плечи. Он улыбался и шевелил губами, будто разговаривал сам с собой. На мужчине были голубая рубашка с коротким рукавом и слишком длинные джинсы. Средним пальцем он то и дело поправлял очки, соскальзывающие с носа.
— Да, — пробормотал Толстый, и его палец напрягся на спусковом крючке.
— Нет… — сказал Тощий и сделал два шага по направлению к окну.
На груди мужчины появилась красная точка. Возможно, у жертвы был один короткий миг, чтобы о ней подумать. Прозвучал оглушительный выстрел, и вспышка показалась Тощему ярче, чем он ожидал. Возникло ощущение, что человек отскочил назад, а затем начал исполнять безумный танец. Однажды Тощий видел фильм, в котором Гитлер танцевал джигу после того, как немцы захватили Францию. Пару мгновений мужчина на улице делал похожие движения. Снова загрохотал гром; шесть выстрелов, восемь, двенадцать раздались очень быстро, с одинаковыми промежутками. Вспышки освещали лица.
Примерно на середине обоймы Толстый сдвинул переводчик огня и выпустил длинную очередь. Убитый лежал на спине на тротуаре, а пули шлепались вокруг его головы, точно одетые в медь капли дождя.
Тощий молча стоял у окна.
— Иди, — сказал его напарник и уронил винтовку на пол. — Руки.
Закрыв лица ладонями в перчатках, они прошли по коридору в заднюю часть здания, сбежали вниз по лестничному пролету, потом по другому коридору и выскочили через боковую дверь в переулок, который увел их от места преступления.
— Не беги, — приказал Толстый, когда они вышли на улицу.
— Осторожно! — вскрикнул Тощий.
Промчавшийся мимо «фольксваген жук» залил их светом фар, и их бледные лица стали похожи на уличные фонари, горящие в ночи. Это была та самая машина, что появилась у ресторана в тот момент, когда компьютерщик вышел на улицу.
Из-за того, что рядом с ним лежал труп, Беккер волновался и нервничал. Он следил за патрульными автомобилями и вообще за всем, что проносилось мимо. У него имелся маленький пистолет, двуствольный «дерринджер спешиал» тридцать восьмого калибра, но Беккер знал: если придется им воспользоваться, ему конец.
Впрочем, пока все шло хорошо.
Ночью на улицах Сохо[2] царила тишина. Когда он покинет этот район, все станет гораздо сложнее. Он не хотел, чтобы на дороге рядом с ним появилась какая-нибудь высокая машина — грузовик или фургон. Совсем ни к чему, чтобы водитель заглядывал в «фольксваген», хотя, скорее всего, он вряд ли сумеет увидеть что-нибудь определенное. Тело, завернутое в пластик, больше всего походило на куколку бабочки или кокон. А чего еще можно ожидать от «жука»?
Беккер почти рассмеялся. Но нет, он был слишком безумен для настоящего чувства юмора.
— Твою мать, — произнес он вместо этого.
Ему требовалось найти стену или неохраняемое здание с нишей. Такое место, где никто ниоткуда не выглянет и не увидит, как он сгружает тело. Беккер не продумал вопрос о том, как избавляться от трупов, и это никуда не годилось. Нужно разработать особую схему, чтобы никому не пришло в голову связать тела с районом, где он живет. Кроме того, необходимо рассчитать оптимальное расстояние — достаточно далеко от Сохо, но не настолько, чтобы поездка стала рискованной.
Он проехал мимо ресторана «Манхэттенский кабальеро», где подавали стейки, и обратил внимание на яркие плакаты с рекламой пива, выставленные в маленьких зарешеченных окнах. В этот момент открылась дверь и на улицу вышел худощавый мужчина. На мгновение его залил свет, падающий из распахнутой двери. У него за спиной Беккер успел заметить автомат по продаже сигарет.
Выстрелы прозвучали, точно лопающаяся воздушная кукуруза. Или так, будто женщина оторвала кусок от подола платья. Беккер посмотрел в окно и увидел вспышку. Он побывал во Вьетнаме, и этот звук, донесшийся с расстояния, словно насмешливый кукурузный гром, и сопровождающий его мерцающий свет были ему знакомы. Мужчина, которого он заметил около двери, повалился на тротуар, когда в его тело вошли пули.
— Твою мать! — выкрикнул Беккер, оскалившись.
Он невиновен в этом убийстве, но его могут поймать прямо здесь! Охваченный паникой, опасаясь, что свидетели запишут номера всех машин, которые попадутся им на глаза, Беккер вдавил в пол педаль газа и помчался в конец длинного квартала. Стрельба продолжалась всего две или три секунды, и прошло еще пять секунд, прежде чем он смог свернуть налево и скрыться из виду на улочке с односторонним движением. Адреналин бушевал у него в крови, смешавшись со страхом, рожденным «пи-си-пи». А впереди, на улице, начали вспыхивать желтые огни.
«Что это?»
Паника полностью подчинила Беккера себе. Он нажал на тормоз, забыв про сцепление, и «фольксваген» остановился. Тело рядом зашуршало своей пластиковой оберткой и наклонилось на сиденье в сторону Беккера. Он оттолкнул его одной рукой, прижимая кулак к горлу и хватая ртом воздух в попытке сделать вдох. В следующее мгновение он снова повернул ключ зажигания, отпустил сцепление и отчаянно нажал на педаль газа. Мотор завелся, и Беккер включил вторую передачу.
Он резко развернул машину налево, все еще ошарашенный тем, что произошло, и только сейчас понял, что желтые огни горят на ограждении части дороги, где ведутся ремонтные работы. Поворачивать не было никаких причин, но он уже свернул и помчался дальше. В конце квартала из переулка вышли два человека. Фары машины залили их светом, и Беккер увидел, что они подняли руки. Люди пытались спрятать лица, но прежде чем они успели это сделать, он разглядел их во всех подробностях.
Беккер свернул и поехал дальше.
Заметили ли они номера его машины? Узнать это невозможно. Он посмотрел в зеркало заднего вида, но двое незнакомцев уже скрылись в темноте. Значит, все в порядке. Беккер попытался прогнать страх. Задние номера были старыми и заляпанными грязью.
Но стрельба…
Господи, нужно подумать. Ему требуется помощь. Он поискал коробочку с таблетками. Нет, пожалуй, не стоит. Но ему нужен «спид». Совсем немного, чтобы легче было думать.
Сирены. Где-то позади.
Беккер уже плохо понимал, где находится. Он повернул налево, покатил вперед и оказался на большом перекрестке. Судя по вывескам, это Бродвей. А там какая улица? Беккер проехал еще несколько футов. Бликер-стрит. Ладно. Хорошо. Он поедет по Бликер. Необходимо вытащить из машины тело. Он оказался в окутанном тенями квартале, увидел темно-красное здание с нишами в стене, но там негде было остановиться. Еще пятьдесят футов… Вот здесь!
Беккер притормозил у обочины, выскочил наружу и огляделся по сторонам. Никого. Он слышал, как кто-то громко разговаривает. Голос звучал так, словно человек сильно набрался. Беккер быстро обошел машину, вытащил тело и бросил в дверном проеме. Затем поднял голову. Потолок над глубоко утопленной дверью был украшен сложным орнаментом из белой керамики, этот орнамент привлек внимание Беккера и потащил в лабиринт с множеством ответвлений…
К реальности его вернула еще одна сирена. Она прозвучала где-то на Бликер, но огней не было видно. Беккер поспешно вернулся к машине, покрывшись испариной от страха, забрался внутрь и посмотрел в раскрытую дверь на останки Луиса Кортеса. Уже с расстояния в пятьдесят футов сверток был похож на бродягу, спящего на улице. А в этом районе сотни бездомных.
Беккер рискнул бросить последний взгляд на рисунок из керамики, почувствовал его притяжение, затем с трудом отвел глаза и захлопнул дверь. Сгорбившись над рулем, он поехал домой.
Толстый нашел телефон-автомат и набрал номер, нацарапанный на листке бумаги. После двух гудков он положил трубку, подождал пару секунд и повторил свои действия.
Тощий молча ждал в машине.
— Все будет хорошо, — попытался успокоить его напарник.
Тощий довольно долго молчал, а потом выдавил из себя:
— Нет, не будет.
— Все отлично, — сказал Толстый. — Ты молодец.
Беккер вернулся к дому Лейси, припарковал «фольксваген», спустился в подвал, снял всю одежду, тщательно вымыл лицо и надел спортивный костюм. Он задумался об убийстве, свидетелем которого стал. Нью-Йорк — опасное место, и кто-то должен позаботиться о том, чтобы ситуация изменилась…
Ему предстояло навести порядок в операционной. Он работал десять минут, используя губку, бумажные полотенца и универсальное чистящее средство. Закончив уборку, он свернул использованные бумажные полотенца и бросил в мусорное ведро. О крови он вспомнил в тот момент, когда собирался выключить свет, взял кувшин и вылил его содержимое в канализацию. Кровь была густой и малиновой, как антифриз.
Беккер снова потянулся к выключателю и увидел четыре крошечных кусочка кожи на поверхности резервуара с анестетиком. Ну конечно, он положил их туда, потому что в тот момент это казалось самым удобным местом.
Он взял их. Сморщенные, с длинными блестящими ресницами, они напоминали новый вид пауков, лохматых с одного бока. На самом деле это были гораздо более прозаические предметы — веки Кортеса. Беккер положил их на ладонь и некоторое время разглядывал. Он ни разу не видел их отдельно от тела. Бестелесными.
Ха, вот и еще одна шутка! Он посмотрел на свое отражение на дверце шкафа из нержавеющей стали, рассмеялся, прижал к животу руки и наставил палец на себя. Бестелесный…
Он вернулся к векам. Поразительно!
Пи-си-пи, «ангельская пыль» — наркотик, получаемый из транквилизатора для животных, появившийся в начале 1970-х гг. и распространенный преимущественно в США. Обладает галлюциногенным эффектом, нарушает координацию движений и мысли. (Здесь и далее прим. перев.)
Сохо — часть Манхэттена.