Это выглядело очень по-детски, и Кира все понимала. Так было всегда. Мальчики бежали в Америку и на войну, девочки — в монастырь и замуж. Бежали с гусарами и актерами. Кира сбежала с Георгием Каревым, болгарином по происхождению, двадцати девяти лет, химиком по образованию, судимым, неопределенных занятий. Да, он еще был женат на ее бывшей однокласснице. Сбежала с женатым мужчиной!
Все началось со свадьбы. Нет, все началось еще раньше. В детстве? Может быть, еще раньше. Порой Кире казалось, что она помнит — дальше детства. Дальше собственного рождения. Темные страсти метались на дне ее души, из подсознания вставали странные образы, сплетаясь в судорожных объятиях. Ей грезились белые дворцы, небесные чертоги, в которых жили небесной красоты мужчины и женщины — всесильные, безнаказанные, бессмертные. Темное знание закипало в жилах, и становилось невыносимо вести обыденную жизнь — вставать по утрам, причесываться, разговаривать с домашними. С какого-то момента Кира научилась придавать этой жизни как можно меньше значения и уделять ей как можно меньше внимания. Быт, с его мышиной возней, был неприятен ей. Но пора, пора было задуматься над своей жизнью, куда-то себя приткнуть.
Конечно же мама рассчитывала, что Кира пойдет по ее следам, изящно выражаясь. По ее широким, крестьянским следам. Цветочные магазины! Это красиво только внешне. На самом деле обычный бизнес, ничуть не красивее других. Те же мелкие хлопоты: переговоры с поставщиками, беспокойство об аренде, наем персонала, копание в бухгалтерии, уплата налогов. Такого рода возня была бы понятна и простительна, если бы речь шла о чем-то действительно большом и важном — об огромной империи, всесильной, но и уязвимой. Но это же не империя — крошечное удельное княжество, не более. Значит, придется разочаровать маму. Рано или поздно.
Но вслух произнести свой отказ от цветочного княжества Кира не могла. Возможно, потому, что с детства мало кто интересовался ее мнением. Порой она чувствовала себя фарфоровой статуэткой под стеклянным колпаком — хрупкой, красивой, оберегаемой. Но никому, в сущности, не нужной. Вот это она однажды и сообщила Галине. Тетя Галя была ей ближе матери. Она всегда домоседничала — выезжала только в магазин и на рынок, к ней всегда можно было подойти с какой-то своей проблемой или бедой.
— Почему я не как все? — допытывалась она у тетки в детстве.
— Ты единственный ребенок у матери. Она растила тебя без отца. Ты сильно болела в детстве, тебе сделали серьезную операцию, и мама до сих пор беспокоится за твою жизнь и за твое здоровье.
Свою болезнь Кира помнила смутно, в настоящем никаких недомоганий не испытывала. Когда она вышла из противоречивого подросткового возраста, ей даже понравилось то особое положение, которое она занимала в этом мире. Быть не такой, как все, — разве это не интересно, не таинственно? Но и это чувство прошло. Таинственность должна была во что-то вылиться, ощущение великого предназначения обязано сбыться. Иначе Кира рисковала остаться старой девой, экзальтированной дурищей в белых одеяниях. И Кира полюбила театр.
— Я хочу поступить в театральный институт, — поделилась она как-то раз с теткой.
— Брось и думать об этом, — посоветовала та спокойно. Она отхлопоталась и теперь раскладывала пасьянс на краешке кухонного стола. Перед ней стояла чашка зеленого чая, медовые печенья на блюдце. Засаленные карты мягко ложились на белоснежную льняную скатерть. — Твоя мать подобного не допустит.
— Почему? — поинтересовалась Кира, хотя, пожалуй, сама знала ответ.
— Ты телевизор смотришь? То и дело выступают актеры, рассказывают, чего им стоило овладение профессией. Бесконечные физические нагрузки, изматывающие репетиции. А нервы? И это на всю жизнь! А у тебя…
— Больное сердце, — закончила за нее Кира, повернулась и ушла с кухни. Сердце у нее не болело никогда, больной она себя не помнила. В школе ее освободили от физкультуры, но после школы она два раза в неделю ходила на тренировки в модный спортивный клуб. Ни мать, ни Галина об этом не знали.
Кира больше не говорила с теткой о своем желании стать актрисой, а та, очевидно, забыла об их разговоре и матери его не передала, потому что никакой реакции не последовало.
Знакомство с Юстицкой подняло Киру к вершинам театрального Олимпа. Пока она не без гордости ощущала себя только лишь благодарной зрительницей, которую допустили до своего избранного круга олимпийские жители, но стоило сделать усилие…
— Ты удивительно красива, умна, обаятельна, — толковала ей Юстицкая. — Ты похожа на мою дочь — если б она у меня была…
Кира улыбалась и жалась к своей покровительнице. Ей льстили сентиментальные высказывания дамы бальзаковского возраста.
— В сущности, я очень одинокий человек, — обмолвилась как-то Диана Петровна.
— Вы? — поразилась Кира.
— Да, я. У меня никого нет. Да, пожалуй, никогда никого и не было. Мама умерла, когда мне было десять лет, отец занимался научной работой, мало мной занимался. Рано вышла замуж. Грустный брак! Мой муж был вдовец, много старше меня, коллега отца, тоже серьезный ученый. Но я к тому моменту уже стала актрисой, мое сердце рвалось к подмосткам… Быть может, потому я и не чувствовала одиночества. Но это не значит, что я не испытала одиночества. Я старалась любить мужа, а он, мне кажется, до самой своей смерти любил свою первую жену… И сына. Моего пасынка. С ним я некоторое время дружила, у нас ведь с ним не такая уж большая разница в возрасте. Потом родился Марк, и любовь мужа перешла на него.
— У вас есть сын? — поразилась неизвестно чему Кира.
— Есть. Но пока я была занята театром — он как-то внезапно вырос. Теперь у него своя жизнь, бизнес, он живет отдельно. Мы не видимся месяцами. И одиночество, от которого я спасалась всю жизнь, — оно подошло ко мне вплотную… Муж умер, у сына и пасынка слишком много дел, чтобы вспоминать обо мне. Потому я так к тебе привязалась.
Это печальное признание Кира приняла близко к сердцу. Судьба Юстицкой показалась ей близкой. Диана росла без матери, она, Кира, — без отца. И холодная, воющая пустыня одиночества подступала к ней порой так же близко, как к стареющей актрисе.
— Мама относится ко мне, как новые русские бизнесмены относятся к своим молодым женам, — пожаловалась как-то Кира Диане.
— Боже мой, Кирочка, откуда ты знаешь, как они к ним относятся, — развеселилась Диана. — Вроде бы ты не была замужем за новым русским!
— Я и за старым не была, — согласилась Кира, ковыряя ложечкой мороженое. Разговор происходил в театральном буфете для актеров. Туда то и дело заглядывали знаменитости разного масштаба, почтительно здоровались с Дианой, здоровались и с Кирой и доброжелательно ее рассматривали. Это было приятно. — Я читаю журналы и смотрю сериалы. Это мой источник познания жизни. Так вот, в журнальных и телевизионных историях говорится, что жены новых русских для них не спутницы жизни, не союзницы и не подруги. А всего лишь красивые безделушки. Живут они в холе и бездеятельности, заботятся только о своей внешности и о том, чтобы не наскучить мужу. Чтобы развлекать его и услаждать его взор, когда он свободен от своих хлопотных новорусских дел.
— Ты вполне можешь поменять расклад, — пожала красивыми плечами Диана. — В отличие от многих их, этих декоративных жен, ты — не безмозглая кукла. У тебя есть дарование, есть ум, есть умение вести себя. Заметь, я не говорю о красоте! Тебе всего лишь надо дать понять своей маме, что ты чего-то стоишь без ее попечений. Я уверена, она тебя любит.
Когда Кира сказала Юстицкой о своем намерении поступить в театральный институт, Диана обрадовалась:
— Боже, какое счастье! Теперь я смогу быть тебе полезной!
От этих искренних слов у Киры запершило в горле и на глаза навернулись слезы.
Итак, дружба росла и крепла. Перед новогодними праздниками Кира в первый раз побывала у своей покровительницы в гостях. Однокомнатная квартирка рядом с театром поразила Киру своей скромностью.
— Детка, это же моя городская резиденция! — рассмеялась Юстицкая, видя изумление своей младшей подруги. — Просто местечко, куда можно прийти в промежутке между утренней репетицией и вечерним спектаклем. Потому тут так… аскетично.
Небольшой гардероб, низкий диван с неубранной постелью, музыкальный центр. Никаких картин, фотографий, украшений. Никаких книг — только папки с ролями валяются на бежево-розовом ковре. Кухня с полированной барной стойкой.
— Тут я отдыхаю, иногда принимаю друзей. Как-нибудь мы с тобой съездим в Петергоф, в наш семейный дом. Зимой я туда ездить не люблю — дороги скользкие, пробки, тоска. Давай пить чай?
Но в петергофский дом они так и не съездили — весна и лето оказались весьма насыщенными. И самым главным событием, разумеется, явилась Наташкина свадьба! Свадьба затмила даже грядущие приемные экзамены в академию. Впрочем, они Киру мало волновали. Все же она не была до такой степени «не от мира сего», как полагала мамочка, и кое-что в жизни понимала. У нее есть талант — это говорят все, кто ее видел и слышал. Она знает, как себя держать, она не уронит в грязь лицом перед приемной комиссией. А остальное — дело Дианы Юстицкой. При такой протекции легко поступить в академию, даже будучи полной бездарностью, а Кира бездарностью себя не считала.
Дружба с пожилой звездой подарила ей и еще одно новое знание. Кира открыла в себе способность нравиться противоположному полу. Безусловно, она не в женском монастыре росла, и раздельное школьное обучение кануло во мрак истории. Но в школе мальчишки не обращали на нее внимания — разве только для того, чтобы обозвать Киркой-дыркой. Это в детстве. А потом… Одноклассники Киры Морозовой, дети из непростых семей, дети народных артистов, бизнесменов и политиков средней руки, ценили самостоятельность и свободу нравов. На вечеринках, куда ни Киру, ни ее подругу Наташу не приглашали, подросшие детки весело пили виски из папиного бара, танцевали и обжимались по темным уголкам. Но Кира не принимала участия ни в вечеринках, ни в автомобильных гонках, ни в шатаниях по ночным клубам.
— Интересы у них бедные, ухватки хамские, — объявила Кира Наташе, когда они еще в десятом классе учились. — Я вовсе не нуждаюсь в их драгоценном внимании.
— А я нуждаюсь, — пробормотала Наташа.
Кира кривила душой. Конечно же ей необходимо было внимание сильного пола, как и всякой девушке. Даже грубоватое внимание тех молодых людей, которые способны любить женщину только в самом конкретном смысле слова, польстило бы ей. Но после окончания школы, после того, как она бросила МГУ — узнав, что мать дала взятку за ее поступление! — Кире негде было встречаться с мужчинами.
В первый раз, когда они с Дианой сидели в театральном буфете и лакомились мороженым с фруктами, туда вошел молодой, но уже очень популярный актер. Он снимался почти во всех сериалах, его сурово-благородную физиономию можно было увидеть в любое время по любому каналу телевидения, и от него млела половина женского населения страны в возрасте от четырнадцати до шестидесяти лет!
— Какой дивный цветок! — произнес он баритональным басом, устремив на Киру любострастный взгляд.
От этого пошловатого комплимента девушку слегка передернуло — тем более что Диана сказала актеру пренебрежительно и ласково:
— Лешенька, не подъезжайте со своими маслеными взорами. Мы девочки серьезные, положительные, нас этим не купишь.
Но ночью, в постели, Кира все равно вспоминала и его слова, и его глаза с чувственной поволокой, и какой-то неведомый огонь жарко и ровно разгорался у нее в груди.
Потом был еще сын Дианы. Чтобы поздравить мать с премьерой, он пришел без предварительного звонка, и Юстицкая не ждала его, она растерялась, стала бормотать какие-то жалкие, печальные слова, и вдруг Кира увидела ее такой, какой она и была, — пожилой усталой женщиной, о которой так редко вспоминает ее единственный сын… Кире стало жалко своего старшего друга, и она преисполнилась благородным негодованием. Она бы никогда не поступила так со своей мамой!
Впрочем, Юстицкая быстро взяла себя в руки — и привычным бодрым тоном представила гостей друг другу. Пока она щебетала, время от времени принимаясь что-то декламировать, Кира украдкой разглядывала Марка Краснова.
Он был очень высокий и массивный — гримерка сразу показалась тесной. Впрочем, грузным господин Краснов не выглядел — в его скупых движениях и жестах сквозила природная хищная грация. На нем хорошо сидел темно-серый костюм, а вот очки в тонкой золотой оправе не шли ему, казались слишком изящными и хрупкими на очень мужском, очень замкнутом лице. Светло-карие глаза, почти желтые, тигриные глаза смотрели из-за стекол с усталым вниманием, густые брови сходились на переносице, тонкие губы плотно сжимались.
«Бука какой, — подумала Кира. — И какой он старый! Это из-за того, что виски сплошь седые. Но почему он так на меня смотрит?»
Смотрел он действительно непонятно и нес какую-то высокопарную, малопонятную чепуху. Когда режиссер, ворвавшись в гримерку, робко поторопил Юстицкую, господин Краснов ткнул Кире в ладонь свою визитку и ушел не попрощавшись.
Спектакль захватил Киру, захлестнул ее с головой. Только когда опустился занавес, она поняла, что до сих пор сжимает в кулаке визитную карточку. Гладкий прямоугольник чуть измялся, стал теплым и влажным. Кира, не глядя, сунула карточку в сумку.