Галина напекла пирожков с капустой и с мясом. Пирожки стояли на столе в двух плетенках, накрытых белоснежными салфетками, и источали божественный аромат, от которого у Наташи сводило желудок, истомленный многодневной диетой. Кто их придумал, эти диеты? Кто придумал эти каноны красоты, из-за которых у нее в жизни все так неладно? Если бы она была красавицей, худой и воздушной, как Кирка Морозова, в жизни у нее все пошло бы по-другому, в этом Наташа была уверена. А так — все наперекосяк. Еще в детстве ее жалели бабушка с дедушкой. Бабушка Анна Аркадьевна была врачом, известным не только в Петербурге, но и за пределами страны психиатром, и то и дело изобретала для внучки разнообразные методики питания. Надо было тогда слушаться ее, а не таскать из холодильника толстые куски докторской колбасы! Потом, когда они оба умерли — дед от сердечного приступа, а бабушка через полгода от горя, как заявила ее коллега Мария Николаевна, следить за Наташей стало некому. Она осталась одна в огромной питерской квартире, и можно было есть колбасу сколько влезет! Она так и поступала. Готовить она не любила, да, в сущности, и не умела.
Всю предыдущую жизнь она прожила за бабушкой и дедом, как за каменной стеной. Где-то еще за границей обреталась и мамаша, но от нее только иногда приходили письма и посылки с красивыми вещами, которые в большинстве были Наташе малы или узки. Вероятно, мамочка не принимала во внимание то обстоятельство, что чадо растет и фигурой отнюдь не Твигги. Но потом и эти грустные посылки как-то прекратились. Из подслушанных бесед бабки и деда Наташа узнала, что у матери «проблемы с алкоголем», кажется, еще и проблемы с нынешним мужем. В общем, ей не до ребенка. Так что, оставшись одна, Наташа даже не стала писать матери. Вряд ли она даже узнала о смерти родителей своего первого мужа, а быть может, и сам факт существования дочери изгладился из ее отравленной алкоголем памяти. Впрочем, покинутое дитя на жизнь не жаловалось. После смерти родственников ей досталось неплохое наследство — долларовый счет в банке от бабушки и коллекция картин и скульптур от деда-искусствоведа. Можно было жить в свое удовольствие. Бабушка с дедом жили строго. Ночные клубы и рестораны — для бездельников и шалопаев. Алкоголь и никотин — смертельные яды. Внучка должна пойти по стопам бабушки, благо дорога для нее уже проложена. После института можно выйти замуж, благо жених уже есть. Скромный юноша, тоже сирота, племянник Марии Николаевны. Учится в университете на факультете компьютерных технологий. Жених с невестой дружат с детства. Что интересного в ее жизни должно случиться после свадьбы и окончания института, Наташа понимала смутно. Наука о психах? Кафедра в институте? Бред какой-то. Жених-сирота ей в общем нравился — смирный, из такого веревки вить можно. Хотя, если вдуматься, тоже не фонтан. Длинный и тощий, без намека на мышцы, глаза грязно-серые, на лбу и подбородке — прыщи. Наташа была уверена, что жизнь с ним будет столь же бессмысленна и безрадостна, как зазубривание латинских названий костей черепа, а их в черепе, с вашего позволения, двадцать девять!
Институт она бросила. Как-то само собой получилось. Выяснилось, что ночные клубы — не такое уж ужасное место, как толковала бабушка. Выяснилось, что вовсе не обязательно уметь готовить самой — в городе полным-полно чудесных кафе, где можно в любое время перекусить, а ужинать пойти в ресторан! Еще выяснилось, что отдыхать можно не в подмосковном санатории, куда бабка с дедом мотались каждый год всю жизнь, с завидным постоянством, и ее таскали с собой — а скука там была смертная, — но и за границей. В Турции, в Египте, на тропических островах, где золотые пляжи, синий океан, райская жизнь, как в рекламе дрянного шоколада «Баунти».
Друзья семейства Ренквист пытались, разумеется, принять участие в судьбе сиротки. Бабушкины знакомые отступились от Наташи после того, как она бросила институт. Все они были медиками, и для них отступничество от Эскулапа и Гиппократа выглядело предательством. Дедовы приятели — коллекционеры, ценители, художники — продолжали общаться с «маленькой Ренквист». Некоторые из них, как Наташа полагала, с не вполне бескорыстными целями. Ожидали, когда разгулявшаяся сирота начнет распродавать коллекцию Павла Карловича Ренквиста.
Но не дождались. До этого дело не дошло — Наташа вовремя очнулась. Огромный куш из бабушкиных денег был уже выброшен на ветер. Нужно было идти работать, искать средства на жизнь. Но куда податься? Младшая Ренквист подалась продавщицей в парфюмерный магазин, но там ей не понравилось. Из салона, где продавались сотовые телефоны, ее вежливо попросили через месяц. Психиатричка из районной поликлиники, узнав про бедственное положение дел внучки Анны Аркадьевны, устроила ее работать в регистратуру и сумела убедить в необходимости продолжить учебу. Наташа решила восстановиться в институте и, сидя в регистратуре, не ленилась открыть учебник… Но тут появился Егор.
Бледный ангел в кожаных джинсах, он появился в поликлинике рано утром, когда Наташа еще не успела подкрасить губы и потому чувствовала себя незащищенной. Здание поликлиники было с ее домом по соседству, она часто по утрам прибегала на работу без макияжа и успевала нанести «боевую раскраску» в промежутке между явлениями пациентов. Молодой человек попросил записать его к благодетельнице-психиатричке. Наташа отыскала его карту. Георгий Карев, двадцати девяти лет от роду, по знаку зодиака — Скорпион. Сиротка Ренквист влюбилась в Скорпиона с первого взгляда и теперь лихорадочно вспоминала — как там с гармонией между Скорпионами и Водолеями? Но так и не припомнила, потому что ее одолела другая мысль — бледный ангел сейчас посетит врача и упорхнет, и она больше никогда его не увидит!
Следовало что-то предпринять. Наташа заперла регистратуру и побежала к врачу с охапкой больничных карт. Георгия она увидела в очереди, перед дамой-истеричкой и печальным алкоголиком. Увидела — и впала в ступор. Так и стояла всем на посмешище примерно три минуты, пока ее не привела в чувство проходившая мимо по своим делам уборщица Ленка.
— Ты чего тут застыла? Медузу Горгону увидела?
Ленка закончила филфак, работала учительницей литературы, пока не начала пить и не попала в уборщицы, но в жизни разбиралась слабо. Какая ж это медуза? Это красивейший человек, какого только Наташе приходилось видеть!
И он обратил на нее внимание. Пока она стояла в больничном коридоре, на грязно-зеленых стенах которого тосковали плакаты «Случайные связи — путь к заразе» и «СПИД не спит!», он на нее посмотрел и сделал, вероятно, самые благоприятные выводы. Потому что, выйдя из кабинета, не прошествовал к выходу, а нагнулся к окошечку регистратуры.
— Кто-кто в теремочке живет? — поинтересовался он низким и томным голосом, от которого у Наташи сладко заныла душа и внизу живота стало горячо.
— Это я… Мышка-норушка, — ляпнула она, стараясь поддержать затеянную им игру.
— А прозвище у мышки есть?
— Наташа…
— А я Георгий. Егор.
— Я знаю…
Он демонически изломил бровь и щедро улыбнулся. Отвел с лица темную прядь — волосы были длинные, шелково-блестящие — кондиционером он пользуется, что ли?
— Ты во сколько заканчиваешь? — спросил он, Наташа даже не сразу поняла о чем.
— Я… А, в шесть.
— Я зайду.
Он не разрешения спрашивал, просто объявил о своем решении зайти, и все тут! Примите к сведению. Наташа приняла. Она упросила практикантку посидеть за нее в амбразуре регистратуры, сбегала домой, приняла душ, уложила волосы, переоделась. Просто и со вкусом — джинсовый костюм от Dolce&Gabbana и туфельки от Mia Mia. Все было куплено еще осенью, в Милане, где Наташа прогуливалась по Пьяцца Дуомо, а потом пила кофе и ела восхитительные маленькие сандвичи в кафе на Сант-Андреа. Как же оно называлось, это кафе? Не важно, уже не важно. Этой весной она поедет в Милан с Егором…
Она чуть не опоздала — мечты и воспоминания затягивали ее, как мед затягивает безмозглую муху. Но Егор, надо сказать, тоже особо не торопился — он вошел в двери, когда старомодные часы в холле показывали уже без пятнадцати семь, а Наташа устала отвечать на удивленные вопросы «коллег»-врачей. Раньше она свою работу таким вниманием не баловала.
Георгий приехал за ней на прекрасном серебряном автомобиле, и она все хотела спросить, как он называется, и все не могла решиться продемонстрировать свою отсталость. Разговор вообще не клеился. Наташе все никак не удавалось ввести себя в душевное состояние барышни, которая едет на свидание с очередным блестящим кавалером, а Георгий просто думал о чем-то своем, внимательно смотрел на дорогу и насвистывал мелодийку из фильма «Убить Билла» — ту самую, которую насвистывает жутковатая одноглазая медсестра, неся перед собой шприц, заряженный ядом.
На перекрестке перед кстати переключившимся светофором он, быстро наклонившись к ней, крепко и деловито поцеловал ее в сжатый, не ждущий поцелуя рот, и все как-то переменилось, словно деликатная рука убавила свет. Наташа разговорилась, она рассказывала Егору про Милан и Лондон, про рестораны, в которых ей случилось побывать, и про знаменитостей, которых удалось увидеть, а он внимательно кивал и улыбался.
Они поехали в китайский ресторан, где Егор учил ее есть палочками — только для того, чтобы прикасаться к ее руке, конечно! — а потом к Наташе домой. На следующий день Наташа взяла отгул, и через день — тоже. Когда же она все-таки пришла на работу, силой выпихнув себя из мятого, мягкого постельного тепла, уборщица Ленка прокомментировала это событие фразой из сборника диктантов Розенталя:
— Усталые, но довольные, возвращались ребята домой, — и заржала так, что перепугала даже видавших виды психов в очереди.
И жизнь пошла совсем хорошая, как у людей. Правда, в институте Наташа так и не восстановилась. У нее появились домашние дела, у нее появился семейный очаг, который нужно было поддерживать, пусть даже с помощью полуфабрикатов и растворимых супов. Через месяц Егор сделал Наташе предложение, преподнеся колечко с небольшим, но чистым бриллиантиком, и она настояла на том, чтобы познакомиться с его матерью. До знакомства со своей избранницей Георгий Карев жил на Васильевском острове в коммунальной квартире. Его дом опечалил Наташу с первого взгляда — на первом этаже какой-то хозяйственный склад, полуразрушенные, осевшие от груза времени стены скрывают отвратительный коммунальный хаос. Мать Егорушки оказалась худой и костистой бабой, с лицом застывшим в отвращении к окружающему миру. К встрече с невесткой она, очевидно, долго готовилась — в единственной комнате был накрыт шаткий стол. Вареная картошка, салат из отвратительных крабовых палочек, щедро залитый майонезом, бутылка подозрительной водки.
Впрочем, сама хозяйка вкушала огненную воду с энтузиазмом, даже не взглянув на бутылку мартини, принесенную парочкой в дар. Употребив больше половины бутылки, она растрогалась, стала слезливой и агрессивной одновременно — в русском алкоголизме эти две ипостаси сочетаются самым причудливым образом. Егорушка морщился и вздыхал, потом вообще встал и вышел «за сигаретами». Очевидно, в этот день на Васильевском острове объявили никотиновый мораторий, потому что не было его минут сорок. За это время Ольга Анатольевна успела исплакаться от любви и сочувствия к своей будущей невестке.
— Такая ты беленькая, такая нежная, — приговаривала она, обдавая Наташу запахом водки и тухлой рыбы, что было вдвойне удивительно, потому что никакой рыбы, ни тухлой, ни свежей, на столе не наблюдалось. — Погубит тебя мой охламон. У-у, весь в своего папочку окаянного, гуленого. Ну да ничего, авось остепенится с тобой-то рядом. Ты его — слышь? — во как держи, чтоб ни-ни… А так он парень хороший, башка у него варит, ты не смотри, что он в тюрьме сидел, сейчас все сидят…
От последнего сообщения Наташа так обалдела, что даже не заметила, как свекровь допила водку и заснула, как сидела, только голову откинула на спинку потертого кресла. Тут и Егор вернулся.
— Так и знал, — сухо заметил он, взглянув на утомившуюся родительницу. — Не сердись на меня, зайчонок.
— Ну что ты! — с готовностью отозвалась Наташа, понимая, как ему сейчас больно, и тяжело, и стыдно за такую мать, припомнив и свою мать тоже — бросившую ее двух месяцев, неизвестно куда пропавшую.
И только ночью, в постели, когда они распили бутылку шампанского и Наташа, сладко обессилев, лежала на мускулистом животе Егора, а тот курил и небрежно играл ее прядями, она решилась спросить:
— Скажи, а правда, что ты сидел в тюрьме?
— Мамаша сообщила? — усмехнулся Егор в темноте. — Во дает, уже успела. Было дело. Полтора года целых.
— А… За что?
— Менты подставили. Я проходил свидетелем по одному неприятному делу, а они мне подкинули героин и залистали. Не думай об этом, зайчонок. Все хорошо.
Они поженились в мае, даже несмотря на то, что Ольга Анатольевна Карева умерла за неделю до назначенного дня бракосочетания. Умерла, отравившись паленым спиртом, не вызвав особого сожаления даже у своего единственного сына. Наташа боялась переносить свадьбу, боялась до нервной дрожи и кошмарных снов, но этого и не пришлось делать.
— Она была больным человеком, она давно была алкоголичкой, — сказал Егор, когда они вернулись со скромных похорон и Наташа снимала черную блузку, чтобы повесить ее в шкаф, рядом с белоснежным свадебным платьем. — Но я думаю, то, что в ней оставалось от нормального человека, от моей матери, которую я помню с детства, радовалось нашей любви. И ее душа не будет против нашей свадьбы, и никто нас не осудит.
И Наташа охотно согласилась с женихом.
На свадьбу ей некого было звать, по свидетельница-то нужна? Невеста наотрез отказалась от приятельниц Егорушки в роли подружек невесты. Все они были вертлявые, нахальные, особенно раздражала Наташу одна готическая образина — черные волосы до пояса, пальцы, шея, уши увешаны черными опалами, радикально черный макияж и кружевное черное платье, сквозь которое просвечивали все ее соблазнительные прелести! Прозвище было образине — Эльвира, и ее Наташа возненавидела больше всех, а ведь именно ее Егор и прочил Наташе в свидетельницы!
Но тут, на счастье, она столкнулась с бывшей одноклассницей, старой подружкой Кирой Морозовой. Встретились они случайно, в маленьком бистро, где Кира задумчиво прихлебывала кофе без сливок и сахара, а Наташа поджидала ушедшего «по делам» Георгия в компании молочного коктейля и ломтя клубничного торта.
Подружки обрадовались, даже расцеловались и стали болтать о том о сем, как могут болтать только две двадцатилетие особы, встретившиеся после долгой разлуки. Конечно, болтала в основном Наташа. Кире же, которая так и не оторвалась за прошедшие годы от подола своей матери, рассказывать было, в сущности, нечего. Зато она отлично слушала, в нужных местах ахала и мечтательно улыбалась, и по ней видно было — завидует. Рассказ о своей невероятной любви и невероятном же счастье Наташа завершила просьбой — пусть Кира станет свидетельницей на ее свадьбе, потому что другой такой подруги у Наташи нет и не будет!
— Да и ты сама повеселишься, развеешься, — убеждала Наташа свою подругу, чувствуя превосходство над ней и готовясь теперь оказывать ей всяческую заботу и покровительство. Теперь, похорошевшая и счастливая, она имела на это право.
— Да уж, повеселюсь, — вздохнула Кира, болтая ложечкой в чашке. — Мама меня или не отпустит, или сама со мной пойдет. Сама вряд ли, у нее дел много, а вот Галю снарядит…
Наташа тоже вздохнула. Только тети Гали и не хватало на ее свадьбе, замысливавшейся как богемно-молодежное мероприятие! Будь там куча престарелых родственников и родственниц, еще куда ни шло…
— И никак не отвяжешься?
— Можно попробовать, — повеселела Кира. — Они ж меня только в театр спокойно отпускают, да в парикмахерскую, да вот еще по магазинам, как сегодня… Во сколько регистрация, в два? Так я скажу, что пойду в салон, потом в театр, а сама к тебе. В девять мне надо быть дома… Но тут уж ничего не поделаешь!
— Отлично, — отозвалась Наташа, выглядывая в окно. — О, а вот и Георгий!
Егорушка принес невесте красную розу, был представлен подруге и так элегантно склонился над ее рукой, что у Наташи неприятно екнуло внутри. Кира тоже не осталась равнодушна к явлению чернокудрого красавца. На ее лице ничего особенного не отразилось, но Наташа-то знала свою подругу с первого школьного звонка и изучила ее достаточно хорошо!
Но переигрывать ситуацию было поздно, и Кира пришла к Наташе утром в день свадьбы, чтобы помочь ей одеться. Ради подруги Кира изменила своему любимому белому цвету, нарядившись на этот раз в потрясающее светло-оранжевое платье — от Валентино, как она без малейшего оттенка хвастовства пояснила Наташе. Оранжевое шло Кире, на бледные губы и щеки ложились пламенные отблески, черные волосы струились но плечам, глаза блестели, и платье так нежно подчеркивало хрупкость ее фигуры, что невеста моментально почувствовала себя толстой коровой. Трепетно выбранное платье оказалось ворохом дурацких юбок, кринолин — антикварным излишеством, прическа — нагромождением глупых овечьих кудряшек. От нового видения самой себя и окружающего мира Наташа вдруг расплакалась и успокоилась только тогда, когда увидела, что Кира плачет вместе с ней. Оказывается, перед свадьбой невесте полагается плакать! Кира похвалила и платье, и туфли, и прическу и помогла Наташе с макияжем, и Наташа простила ей модную худобу, простила Валентино, потому что у нее-то, у Наташи, был Егор, а у Киры никого не было!
Свадьба прошла успешно, а вот дальше все переменилось. Наташа, теперь уже по мужу — Карева, принялась обустраивать свое семейное гнездо, не задумываясь до времени над тем, что супруг прилетает в вышеозначенное гнездо все позже, а червячков приносит все меньше. Наследство Наташино окончательно растаяло — его съели свадебные расходы, свадебное же путешествие на Мальдивы, покупка приданого (какая семейная жизнь без шелковых простыней?) и прочие мелкие радости. Супруга же эти временные трудности, как оказалось, не особенно напрягали — он продолжал жить своей таинственной жизнью, работать на таинственной работе и домой возвращаться все позже и позже. От него пахло виски и чужими роскошными духами, и он все чаще засыпал на шелковых простынях, отвернувшись носом к стенке.
Наташа долго сдерживалась, не желая плакаться в жилетку Кире, перед которой так щеголяла своим счастьем. Но Кира позвонила сама и показалась страдающей супруге такой близкой и родной, что Наташа не выдержала и рассказала ей о своих бедах.
— И к тому же я из-за этих неприятностей снова набрала четыре килограмма, потому что, когда я переживаю, я ем!
— Ты чувствуешь себя оставленной, потому что нигде не работаешь, — пояснила Кира. — Тебе нужно чем-нибудь заняться, понимаешь? Тогда у вас появится больше тем для разговоров, да и деньги тебе не помешают…
Наташа с трудом представляла себе, куда она может пойти работать. Обратно, в регистратуру? Вряд ли уже примут, лимит благотворительности исчерпан. Да и какие новые «темы для разговора» могут последовать из ее сидения перед крошечным окошечком, куда назойливо тычутся пациенты? Да скорее она сама закиснет в этой чертовой поликлинике, мимо которой ей и ходить-то неприятно, вряд ли ей удастся разнообразить таким способом свою семейную жизнь!
Но Кира неожиданно предложила свой вариант, и к этому варианту Наташа отнеслась более чем благосклонно.
— У мамы ведь цветочные магазины, так? — втолковывала Кира. — Туда то и дело требуются продавщицы. Внешние данные нужны хорошие, ну да это у тебя есть. Умение общаться с людьми тоже есть, ты же не зря в регистратуре своей сидела. Специальное образование — курсы флористов всего месяц…
— Постой, какие курсы? Я никаких курсов…
— Вот и закончишь, — перебила ее Кира. — Я знаю очень хорошие, с их дипломом тебя сразу возьмут. Правда, они платные…
Наташа загрустила — представила себе, сколько стоят эти «очень хорошие курсы» и как это скажется на захромавшем семейном бюджете. Придется, наверное, еще одну картину продать…
— Если у тебя проблемы, я тебя выручу, — обнадежила ее Кира. — Да ты даже не думай об этом! И потом помогу устроиться, не волнуйся.
Наташа взяла у Киры деньги на курсы со спокойной душой. Во-первых, у подруги денег куча, она их вообще не считает, да и тратить ей их, по большому счету, не на что. Во-вторых, ей частенько казалось, что весь мир ей как бы должен. За что? За сиротство, за скучное детство и не менее скучную юность. Да и потом — разве она, Наташа, такая красивая, умная и развитая, не стоит всего самого лучшего?
На курсах дело сразу пошло на лад. Наташе понравилась флористика, понравились цветы, и понравилась она сама себе в новой роли. В самом деле, что за глупость — медицина. Флорист — вот профессия для уважающей себя леди. Так тонко, так грациозно! Цветы в белых пальцах с идеальным маникюром, загадочное и нежное выражение глаз, шуршание и особенный запах оберточной бумаги, трепет атласных лент.
И в магазине ей понравилось. Директриса приняла ее не как искательницу места, а как Кирину ближайшую подругу, которой пришла в голову блажь поработать — для своего удовольствия исключительно. Конечно, как она могла отказать хозяйской дочери!
Но тем для разговора с Егорушкой у Наташи не появилось. Он, правда, обрадовался, когда узнал, что она устроилась на работу, расцеловал и назвал, как раньше, зайчонком, но поведения своего в корне не изменил. К тому же вскоре произошло событие, которое заставило Наташу пересмотреть все свои взгляды на жизнь. После работы она решила немного прогуляться. Егор все равно придет поздно, все равно от него будет пахнуть вином и такими чужими, такими роскошными духами, в которых заключено все — морские брызги, птичьи крылья, запах горячего песка и нежных объятий… Наташа пошла в «Адриатику» — недавно открывшееся кафе, где всегда можно было поесть креветок, устриц и прочих скользких морских прелестей. Там у нее был шанс забыть о своих таких постыдных неудачах и представить себя светской печальной дамой, скучающей над судками с невиданными соусами. Но даже этого невзрачного утешения ей не дано было получить.
Они сидели у окна — ее Егорушка и подлая, бесконечно подлая подруга! Согласно высочайшим канонам предательства она ужинала с ее мужем так, как будто это был абсолютно свободный молодой человек, сроду Наташу не знавший! Сухопарая красотка в стиле Твигги, в потрясающем вечернем туалете — конечно же в светлом! — кормила ее Егорушку мидиями с двузубой вилочки и смеялась. Щурились длинные серые глаза, влажно блестели идеальные зубы, так ослепительна была нежная ложбинка между грудей в вырезе жемчужно-серого платья!
Этого Наташа пережить не могла. Она опрометью кинулась вон из проклятого ресторана, куда ей так некстати пришла идея забрести. Она не помнила, как добралась до квартиры, и осознала себя только после того, как подушка промокла от слез насквозь, а в горле невыносимо засаднило. Тогда она пошла в кухню — попить — и долго стояла возле модерновой хромированной стойки, не помня, кто она и зачем пришла, а потом долго пила прямо из-под крана, чувствуя себя так, будто глотает не чрезмерно фторированную питерскую воду, а уксус и желчь.
Егорушка явился только в шесть часов утра. К этому моменту она порядком напилась — выкушала все, что стояло в изысканно-красивом баре. Полбутылки шотландского виски промелькнули незаметно, за ними последовал ямайский ром. Потом — итальянское вино в смешной плетеной бутылке. Потом Наташу долго и некрасиво тошнило, а еще потом она «догонялась» водкой и хорошо поставленным, но немузыкальным голосом спывала «Цвэтэ тэрэн, цвэтэ рясно», хотя украинской мовы сроду не знала.
— Да-а, вот это картина, — промолвил Георгий, взглянув с порога гостиной на свою благоверную. Та лежала на бело-розовом ковре в окружении пустых бутылок, разбитых стаканов и раскиданных закусок — сначала она еще пыталась закусывать, надо же! — полуголая, мокрая, зареванная.
— Я все знаю, — заявила ему Наташа. — Пошел вон отсюда, сволочь!
Господи, как она потом корила себя за этот отвратительный разгул и за эти кабацкие, скандальные выкрики! Куда, интересно, в тот момент подевался весь опыт, накопленный путем чтения статей в женских журналах — от «Работницы» до «Космополитена»? Вот если бы он никуда не делся, опыт этот, и Наташа смогла выдержать имидж благородно-сдержанной леди, оскорбленной и страдающей, но любящей жены… Но что толку вести речь о пролитом молоке? Пока она выкрикивала проклятия и неверному мужу, и подлой подруге, Егор быстро покидал в огромную дорожную сумку свои вещи, бросил ключи от квартиры с серебряным брелоком-зайчонком (Наташин подарок) на телефонный столик и ушел. Навсегда.
Она это пережила, разумеется. Она даже продолжала ходить на работу, сосватанную подлой Киркой-разлучницей, продолжала ходить только для того, чтобы доказать самой себе — она чего-то стоит и без протежирования, она сможет. Пару раз Наташа приезжала на Ваську — просто так, чтобы пройти мимо окон Егорушкиной квартиры. Разумеется, он жил здесь, куда еще ему было податься? Не к Кире же, под крылышко к ее мамочке и тетеньке.
В окнах комнаты, где жила когда-то Егорушкина несчастная мать, такая же брошенная им, как теперь Наташа, и в самом деле горел свет, двигались, как рыбы в аквариуме, призрачные силуэты. Но рассмотреть что-либо, конечно, было невозможно. Квартира располагалась на высоком втором этаже. Только раз Наташа заметила в окне фигуру соперницы — она вешала шторы. Подумать только — вешала шторы! Обживалась!
Когда в магазин нежданно-негаданно нагрянула хозяйка Александра Леонидовна, Наташа сориентировалась в ситуации моментально. Еще пока составляла букет для подруги какого-то молодящегося придурка, она все просчитала и приняла решение. Разумеется, Морозова пришла просить для своего будущего зятька свободы. Может быть, даже не просить, а требовать, чтобы Наташа дала Георгию Кареву развод. Повела себя хозяйка очень умно, хоть и непонятно — сделала вид, что не узнала Наташу. Или и вправду не узнала, ожидала увидеть за прилавком толстуху в очках? Но Наташа ее одернула, обратила на себя внимание невинным детским вопросом. И про мужа упомянула вскользь, очень кстати — пусть знает, что Наташа не намерена отказываться от своего единственного… Задаром.
Александра Леонидовна глазом не моргнув проглотила эту пилюлю. Пригласила Наташу на чай вечерком! Понятно, не в магазине же разговаривать в присутствии двух продавщиц, сверхлюбопытной директорши, уже показавшей острый носик из дверей своего кабинета, и покупателей, которые могут в любой момент прийти!
И Наташа решила твердо: если уж Егорушку не вернуть, то пусть Кире и ее мамаше он обойдется как можно дороже. Такой своеобразный обмен: семейное положение меняю на холостое. С доплатой.