И вот теперь ее ожидало такое потрясение. Наташа смотрела на Александру Леонидовну опустевшими глазами, которые сейчас благодаря стеклянному блеску линз, васильковому оттенку и неподвижности здорово смахивали на глаза пластмассовых кукол времен детства Морозовой-старшей.
Кира сбежала из дома! Наша послушная овечка улизнула с любовником от авторитарной мамаши, которая всю жизнь ее на поводочке водила! И тут Наташа снова проявила завидную реакцию и хватку. Она сообразила: если она сейчас сдаст явку на Васильевском острове, переполошившаяся мамаша, вероятнее всего, унесет оттуда Кирочку в когтях, и очень далеко. Варианты простираются от домашнего ареста до скоропалительного отсыла бедняжки на один из тех райских островов, которые так любит Наташа! Это раньше согрешивших дочерей в монастыри запирали, а теперь их отсылают на курорты. Кому средства позволяют, конечно. Разлучница отправляется на райский остров или садится под домашний арест, чтоб неповадно было уводить чужих мужиков, а Наташа ласковой лисичкой подкрадывается к Егорушке. Теперь она будет умнее. Никаких пьяных истерик и горьких упреков! Красота, благородство, сдержанная страсть и гордая нежность! Она завоюет его обратно — он же ее муж, наконец!
Воодушевившись идеей возвращения супруга к попранному семейному очагу, Наташа не без удовольствия съела пирожок, запила глоточком чаю, промокнула губы прохладной льняной салфеткой и сказала:
— Вы зря так расстраиваетесь, Александра Леонидовна.
— То есть? — насторожилась Александра. В этой фразе она, как и следовало ожидать, услышала не одно утешение — успокойтесь, мол, не принимайте так близко к сердцу, — но и колюченький намек. Наташа, девочка себе на уме, явно знала больше, чем можно было предположить.
— А то, что я знаю, где Кира. Ваша доченька сбежала с моим мужем. Нечего сказать — хороша подруга… Да вы не плачьте, Александра Леонидовна. Я вам дам адрес. Главное, увезите от него ваше сокровище, а там я уж как-нибудь разберусь. Хотя, конечно, я вас понимаю. Никто такого от Кирочки не ждал…
Александра плакала и не чувствовала, что плачет. Крупные слезы катились по щекам, повисали на подбородке, падали и оставляли некрасивые темные пятна на белоснежной скатерти.
«Переживает, что дочурка ее так кинула», — сообразила Наташа. Тут можно было бы со вкусом поделиться друг с другом соображениями о том, как Кира могла так поступить с матерью и единственной подругой, какая именно она зараза и как двум умным и опытным женщинам разрешить эту ситуацию без дополнительных потерь. Но Александра Леонидовна, несмотря на все утешения и увещевания (к Наташе присоединилась еще и Галина Леонидовна), продолжала тихо плакать и к дальнейшей беседе была явно непригодна. Поэтому Наташа наскоро начертила адрес на поданной Галиной бумажке и поспешила проститься, пообещав звонить. Теперь оставалось только набраться терпения и ждать, когда беглянка будет водворена на свое место, обеспечив Наташе свободу маневра. Вероятно, отплакавшись, мамаша тут же кинется на Васильевский остров, захватив с собой в качестве поддержки тетю Галю!
Но тут Наташа просчиталась. Александра никуда не поехала, просто физически не смогла. Сжав в кулак заветную бумажку с адресом, который она заучила наизусть — Васильевский остров, улица Нахимовцев, дом 16/7, квартира 3, — она заснула каменным сном смертельно уставшего человека.
Ошиблась Наташа и в том, что касалось отношения Александры к беглянке дочери. Не испытывала та ни горечи, ни обиды, ни материнской ревности. Только величайшее, ни с чем не сравнимое облегчение. Кира нашлась. Она не попала под машину, не стала жертвой похищения, не была увезена в питерские страшные болота маньяком-потрошителем. Она жива, ее можно увидеть в любой момент.
Дальше мысли Александры не шли. Сам факт присутствия Киры в мире живых наполнял ее такой огромной, ни с чем не сравнимой радостью, что она словно не помещалась внутри и выкатывалась наружу вместе со слезами. Она некоторое время плакала даже после того, как заснула…
«Мы шли по черной пустыне. Под ногами пересыпался, отвратительно скрипел черно-серый песок. Песок или пепел? Не знаю. Но во сне Кира была со мной. В этой жуткой пустыне среди черных барханов, под угольно-черным, совершенно беззвездным небом, она шла рядом и страдала от жажды и голода. И хотя я не могла ей помочь — я все равно была счастлива, что моя дочь вернулась и мы снова вместе, пусть даже в этом ужасном сне.
В пустыне бывают оазисы. Мы набрели на один такой — в бархатной зеленой траве пел неумолкающую песню ручеек, цвели небывалые цветы и порхали в кронах деревьев крошечные золотые птички. В кронах деревьев, сказала я? Нет, дерево было только одно. Невысокое дерево с могучим стволом, с гладкими, словно лакированными листочками, оно было увешано темно-багровыми плодами.
— Гранаты, мамочка!
Кира кинулась к дереву — я не успела ее удержать. Но эти плоды нельзя есть! Они растут слишком низко, слишком заманчиво, и в траве под деревом много паданцев, источающих тяжелый, приторный аромат. Они пахнут слишком странно, и в разлом лопнувшей кожицы видны не рубиновые зерна, а мертвая человеческая плоть.
— Не трогай их, Кора!
Я снова называю дочь чужим именем, по сейчас мне некогда над этим задуматься. Я кидаюсь к ней, но она уже сорвала с дерева один из плодов, и сейчас он с жутковатым скрежетом — как будто открывается заржавевшая дверь — лопается в ее руках. Из омерзительного плода хлещет не сок, а самая настоящая кровь. Ярко-алая, живая, дымящаяся, она заливает руки Киры и ее платье. Но моя дочь словно не замечает этого и подносит гранат к губам.
— Не ешь его, Кора!
Она поворачивается ко мне, и я вижу, что это уже не моя дочь. Ее платье сплошь красное, ее нежное лицо исказилось и стало прекрасным — но отвратительно-прекрасным, как и эти плоды. Гранат вызвал это преображение. Передо мной не Кира — жаждущая крови вампирша, волчица за секунду перед броском, демон, потерявший человеческое обличье.
— Кора!
Сновидение тает. Распадаются черные пески, раздвигается небесная тьма, образуя бешено крутящуюся воронку. И в эту воронку попадают и оазис, и дерево, и Кира.
Почему все же во сне я зову ее Корой?»