Она вдруг далеко ушла от меня, хотя не шевельнулась и не отняла руки.
— Всегда — нехорошее слово.
— Прости.
— Да нет, ничего. Но ты понимаешь, у меня никогда не было ребенка, и я никогда никого не любила. И я старалась быть такой, как ты хотел, а ты вдруг говоришь «всегда».
— Ну давай я отрежу себе язык, — предложил я.
— Милый! — Она вернулась ко мне издалека. — Не обращай внимания. — Мы снова были вместе, и настороженность исчезла. — Ведь, правда же, мы с тобой — одно, и не стоит придираться к пустякам.
— И не нужно.
— А бывает. Люди любят друг друга, и придираются к пустякам, и ссорятся, и потом вдруг сразу перестают быть — одно.
— Мы не будем ссориться.
— И не надо. Потому что ведь мы с тобой только вдвоем против всех остальных в мире. Если что-нибудь встанет между нами, мы пропали, они нас схватят.
— Им до нас не достать, — сказал я. — Потому что ты очень храбрая. С храбрыми не бывает беды.
— Все равно, и храбрые умирают.
— Но только один раз.
— Так ли? Кто это сказал?
— Трус умирает тысячу раз, а храбрый только один?
— Ну да. Кто это сказал?
— Не знаю.
— Сам был трус, наверно, — сказала она. — Он хорошо разбирался в трусах, но в храбрых не смыслил ничего. Храбрый, может быть, две тысячи раз умирает, если он умен. Только он об этом не рассказывает.
— Не знаю. Храброму в душу не заглянешь.
— Да. Этим он и силен..
— Ты говоришь со знанием дела.
— Ты прав, милый. На этот раз ты прав.
— Ты сама храбрая.
— Нет, — сказала она. — Но я бы хотела быть храброй.
— А я не храбрый, — сказал я. — Я знаю себе цену. У меня было достаточно времени, чтобы узнать. Я точно бейсболист, который выбивает двадцать два за сезон и знает, что на большее он не способен.
— Что это значит: «выбивает двадцать два за сезон»? Звучит очень важно.
— Совсем не важно. Это значит — очень посредственный игрок нападения в бейсбольной команде.
— Но все-таки игрок нападения, — поддразнила она меня.
— Кажется, нам друг друга не переспорить, — сказал я. — Но ты храбрая.
— Нет. Но надеюсь когда-нибудь стать храброй.
— Мы оба храбрые, — сказал я. — Когда я выпью, так я совсем храбрый.
— Мы замечательные люди, — сказала Кэтрин. Она подошла к шкафу и достала коньяк и стакан. — Выпей, милый, — сказала она. — Это тебе за хорошее поведение.
— Да мне не хочется.
— Выпей, выпей.
— Ну, хорошо. — Я налил треть стакана коньяку и выпил.
— Однако, — сказала она. — Я знаю, что коньяк — напиток героев. Но не надо увлекаться.
— Где мы будем жить после войны?
— Вероятно, в богадельне, — сказала она. — Три года я была очень наивна и надеялась, что война кончится к рождеству. Но теперь я надеюсь, что она кончится, когда наш сын будет лейтенантом.
— А может, он будет генералом.
— Если это столетняя война, он и до генерала успеет дослужиться.
— Ты не хочешь выпить?
— Нет. Ты от коньяка всегда веселеешь, милый, а у меня голова кружится.
— Ты никогда не пила коньяк?
— Нет, милый. Я ужасно старомодная жена.
Я потянулся за бутылкой и налил себе еще коньяку.
— Надо пойти взглянуть на твоих соотечественников, — сказала Кэтрин. — Может, ты пока почитаешь газеты?
— Тебе непременно нужно идти?
— Если не сейчас, то позже.
— Лучше сейчас.