— Ну, ну. Я знаю, вы хороший англосаксонский пай-мальчик. Я знаю. Вас совесть заела, я знаю. Я подожду, когда мой англосаксонский мальчик опять станет зубной щеткой счищать с себя публичный дом.
— Налейте коньяку в стакан.
Мы чокнулись и выпили. Ринальди посмеивался надо мной.
— Вот подпою вас, выну вашу печень, вставлю вам хорошую итальянскую печенку и сделаю вас опять человеком.
Я протянул стакан, чтобы он налил мне еще коньяку. Уже совсем стемнело. Со стаканом в руке я пошел к окну и раскрыл его. Дождя уже не было. Стало холоднее, и в ветвях сгустился туман.
— Не выливайте коньяк в окно, — сказал Ринальди. — Если вы не можете выпить, дайте мне.
— Подите вы знаете куда, — сказал я. Я рад был снова увидеть Ринальди. Целых два года он занимался тем, что дразнил меня, и я всегда любил его. Мы очень хорошо понимали друг друга.
— Вы женились? — спросил он, сидя на постели. Я стоял у окна, прислонясь к стене.
— Нет еще.
— Вы влюблены?
— Да.
— В ту англичанку?
— Да.
— Бедный бэби! Ну, а она вас тоже любит?
— Да.
— И доказала вам это на деле?
— Заткнитесь.
— Охотно. Вы увидите, что я человек исключительной деликатности. А что, она…
— Ринни! — сказал я. — Пожалуйста, заткнитесь. Если вы хотите, чтоб мы были друзьями, заткнитесь.
— Мне нечего хотеть, чтоб мы были друзьями, бэби. Мы и так друзья.
— Вот и заткнитесь.
— Слушаюсь.
Я подошел к кровати и сел рядом с Ринальди. Он держал стакан и смотрел в пол.
— Теперь понимаете, Ринни?
— Да, да, конечно. Всю свою жизнь я натыкаюсь на священные чувства. За вами я таких до сих пор не знал. Но, конечно, и у вас они должны быть. — Он смотрел в пол.
— А разве у вас нет?
— Нет.
— Никаких?
— Никаких.
— Вы позволили бы мне говорить что угодно о вашей матери, о вашей сестре?
— И даже о вашей сестре, — живо сказал Ринальди.
Мы оба засмеялись.
— Каков сверхчеловек! — сказал я.
— Может быть, я ревную, — сказал Ринальди.
— Нет, не может быть.
— Не в этом смысле. Я хотел сказать другое. Есть у вас женатые друзья?
— Есть, — сказал я.
— А у меня нет, — сказал Ринальди. — Таких, которые были бы счастливы со своими женами, нет.
— Почему?
— Они меня не любят.
— Почему?
— Я змей. Я змей познания.
— Вы все перепутали. Это древо было познания.
— Нет, змей. — Он немного развеселился.
— Вас портят глубокомысленные рассуждения, — сказал я.
— Я люблю вас, бэби, — сказал он. — Вы меня одергиваете, когда я становлюсь великим итальянским мыслителем. Но я знаю многое, чего не могу объяснить. Я больше знаю, чем вы.
— Да. Это верно.
— Но вам будет легче прожить. Хоть и с угрызениями совести, а легче.
— Не думаю.