— Вы разговаривали во сне, — сказал Пиани.
— Мне снился сон по-английски, — сказал я.
Дождь немного утих, и мы двигались вперед. Перед рассветом мы опять остановились, и когда совсем рассвело, оказалось, что мы стоим на небольшой возвышенности, и я увидел весь путь отступления, простиравшийся далеко вперед, шоссе, забитое неподвижным транспортом, сквозь который просеивалась только пехота. Мы тронулись снова, но при дневном свете видно было, с какой скоростью мы подвигаемся, и я понял, что если мы хотим когда-нибудь добраться до Удине, нам придется свернуть с шоссе и ехать прямиком.
За ночь к колонне пристало много крестьян с проселочных дорог, и теперь в колонне ехали повозки, нагруженные домашним скарбом; зеркала торчали между матрацами, к задкам были привязаны куры и утки. Швейная машина стояла под дождем на повозке, ехавшей впереди нас. Каждый спасал, что у него было ценного. Кое-где женщины сидели на повозках, закутавшись, чтобы укрыться от дождя, другие шли рядом, стараясь держаться как можно ближе. В колонне были теперь и собаки, они бежали, прячась под днищами повозок. Шоссе было покрыто грязью, в канавах доверху стояла вода, и земля в полях за деревьями, окаймлявшими шоссе, казалась слишком мокрой и слишком вязкой, чтобы можно было отважиться ехать прямиком. Я вышел из машины и прошел немного вперед, отыскивая удобное место, чтобы осмотреться и выбрать поворот на проселок. Проселочных дорог было много, но я опасался попасть на такую, которая никуда не приведет. Я все их видел не раз, когда мы проезжали в машине по шоссе, но ни одной не запомнил, потому что машина шла быстро, и все они были похожи одна на другую. Я только знал, что от правильного выбора дороги будет зависеть, доберемся ли мы до места. Неизвестно было, где теперь австрийцы и как обстоят дела, но я был уверен, что, если дождь перестанет и над колонной появятся самолеты, все пропало. Пусть хоть несколько машин останется без водителей или несколько лошадей падет, — и движение на дороге окончательно застопорится.
Дождь теперь лил не так сильно, и я подумал, что скоро может проясниться. Я прошел еще немного вперед, и, дойдя до узкой дороги с живой изгородью по сторонам, меж двух полей уходившей на север, решил, что по ней мы и поедем, и поспешил назад, к машинам. Я сказал Пиани, где свернуть, и пошел предупредить Аймо и Бонелло.
— Если она нас никуда не выведет, мы можем вернуться и снова примкнуть к колонне, — сказал я.
— А что же мне с этими делать? — спросил Бонелло. Его сержанты по-прежнему сидели рядом с ним. Они были небриты, но выглядели по-военному даже в этот ранний утренний час.
— Пригодятся, если нужно будет подталкивать машину, — сказал я. Я подошел к Аймо и сказал, что мы попытаемся проехать прямиком.
— А мне что делать с моим девичьим выводком? — спросил Аймо. Обе девушки спали.
— От них мало пользы, — сказал я. — Лучше бы вам взять кого-нибудь на подмогу, чтобы толкать машину.
— Они могут пересесть в кузов, — сказал Аймо. — В кузове есть место.
— Ну пожалуйста, если вам так хочется, — сказал я. — Но возьмите кого-нибудь с широкими плечами на подмогу.
— Берсальера, — улыбнулся Аймо. — Самые широкие плечи у берсальеров. Им измеряют плечи. Как вы себя чувствуете, tenente?
— Прекрасно. А вы?
— Прекрасно. Только очень есть хочется.
— Куда-нибудь мы доберемся этой дорогой, тогда остановимся и поедим.
— Как ваша нога, tenente?
— Прекрасно, — сказал я.
Стоя на подножке и глядя вперед, я видел, как машина Пиани отделилась от колонны и свернула на узкий проселок, мелькая в просветах голых ветвей изгороди. Бонелло повернул вслед за ним, а потом и Аймо сделал то же, и мы поехали за двумя передними машинами узкой проселочной дорогой с изгородью по сторонам. Дорога вела к ферме. Мы застали машины Пиани и Бонелло уже во дворе фермы. Дом был низкий и длинный, с увитым виноградом навесом над дверью. Во дворе был колодец, и Пиани уже доставал воду, чтобы наполнить свой радиатор. От долгой езды с небольшой скоростью вода вся выкипела. Ферма была брошена. Я оглянулся на дорогу. Ферма стояла на пригорке, и оттуда видно было далеко кругом, и мы увидели дорогу, изгородь, поля и ряд деревьев вдоль шоссе, по которому шло отступление. Сержанты шарили в доме. Девушки проснулись и разглядывали дом, колодец, два больших санитарных автомобиля перед домом и трех шоферов у колодца. Один из сержантов вышел из дома со стенными часами в руках.
— Отнесите на место, — сказал я. Он посмотрел на меня, вошел в дом и вернулся без часов.
— Где ваш товарищ? — спросил я.
— Пошел в отхожее место. — Он взобрался на сиденье машины. Он боялся, что мы не возьмем его с собой.
— Как быть с завтраком, tenente? — спросил Бонелло. — Может, поедим чего-нибудь? Это не займет много времени.
— Как вы думаете, дорога, которая идет в ту сторону, приведет нас куда-нибудь?
— Понятно, приведет.
— Хорошо. Давайте поедим.
Пиани и Бонелло вошли в дом.
— Идем, — сказал Аймо девушкам. Он протянул руку, чтоб помочь им вылезть. Старшая из сестер покачала головой. Они не станут входить в пустой брошенный дом. Они смотрели нам вслед.
— Упрямые, — сказал Аймо.
Мы вместе вошли в дом. В нем было темно и просторно и чувствовалась покинутость. Бонелло и Пиани были на кухне.
— Есть тут особенно нечего, — сказал Пиани. — Все подобрали дочиста.
Бонелло резал большой белый сыр на кухонном столе.
— Откуда сыр?
— Из погреба. Пиани нашел еще вино и яблоки.
— Что ж, вот и завтрак.
Пиани вытащил деревянную затычку из большой, оплетенной соломой бутылки. Он наклонил ее и наполнил медный ковшик.
— Пахнет недурно, — сказал он. — Поищи какой-нибудь посуды, Барто.
Вошли оба сержанта.
— Берите сыру, сержанты, — сказал Бонелло.
— Пора бы ехать, — сказал один из сержантов, прожевывая сыр и запивая его вином.
— Поедем. Не беспокойтесь, — сказал Бонелло.
— Брюхо армии — ее ноги, — сказал я.
— Что? — спросил сержант.
— Поесть нужно.
— Да. Но время дорого.
— Наверно, сучьи дети, уже наелись, — сказал Пиани. Сержанты посмотрели на него. Они нас всех ненавидели.
— Вы знаете дорогу? — спросил меня один из них.
— Нет, — сказал я. Они посмотрели друг на друга.
— Лучше всего, если мы тронемся сейчас же, — сказал первый.