Она ушла, и в комнату вернулась мисс Гэйдж.
— Зачем вы нагрубили мисс Ван-Кампен? — спросила она, после того как очень ловко сделала для меня все, что нужно.
— Я не хотел грубить, но она очень задирает нос.
— Она сказала, что вы требовательны и грубы.
— Ничего подобного. Но, в самом деле, что за госпиталь без врача?
— Он должен приехать. Ему звонили по телефону на Комо.
— А что он там делает? Купается в озере?
— Нет. У него там клиника.
— Почему же не возьмут другого врача?
— Шш. Шш. Будьте паинькой, и он скоро приедет.
Я попросил позвать швейцара, и когда он пришел, сказал ему по-итальянски, чтобы он купил мне бутылку чинцано в винной лавке, флягу кьянти и вечернюю газету. Он пошел и принес бутылки завернутыми в газету, развернул их, откупорил по моей просьбе и поставил под кровать. Больше ко мне никто не приходил, и я лежал в постели и читал газету, известия с фронта и списки убитых офицеров и полученных ими наград, а потом опустил вниз руку, и достал бутылку с чинцано, и поставил ее холодным дном себе на живот, и пил понемножку, и между глотками снова ставил бутылку на живот, отпечатывая кружки на коже, и смотрел, как небо над городскими крышами становится все темней и темней. Над крышами летали ласточки и летали ночные ястребы, и я следил за их полетом и пил чинцано. Мисс Гэйдж принесла мне гоголь-моголь в стакане. Когда она вошла, я сунул бутылку за кровать.
— Мисс Ван-Кампен велела подлить сюда немного хересу, — сказала она. — Не нужно ей грубить. Она уже не молода, а заведовать госпиталями — большая ответственность. Миссис Уокер слишком стара, и от нее очень мало помощи.
— Она замечательная женщина, — сказал я, — поблагодарите ее от меня.
— Я сейчас принесу вам поужинать.
— Не стоит, — сказал я. — Я не голоден.
Когда она внесла поднос и поставила его на столик у постели, я поблагодарил ее и немного поел. Потом стало совсем темно, и мне видно было, как по небу сновали лучи прожекторов. Некоторое время я следил за ними, а потом заснул. Я спал крепко, но один раз проснулся весь в поту от страха и потом заснул снова, стараясь не возвращаться в только что виденный сон. Я проснулся опять задолго до рассвета, и слышал, как пели петухи, и лежал без сна, пока не начало светать. Это утомило меня, и когда совсем рассвело, я снова заснул.
Солнце ярко светило в комнату, когда я проснулся. Мне показалось, что я опять на фронте, и я вытянулся на постели. Стало больно в ногах, и я посмотрел на них и, увидев грязные бинты, вспомнил, где нахожусь. Я потянулся к звонку и нажал кнопку. Я услышал, как в коридоре затрещал звонок и кто-то, мягко ступая резиновыми подошвами, прошел по коридору. Это была мисс Гэйдж; при ярком солнечном свете она казалась старше и не такой хорошенькой.
— Доброе утро, — сказала она. — Ну, как спали?
— Хорошо, благодарю вас, — сказал я. — Нельзя ли позвать ко мне парикмахера?
— Я заходила к вам, и вы спали вот с этим в руках. — Она открыла шкаф и показала мне бутылку с чинцано. Бутылка была почти пуста. — Я и другую бутылку из-под кровати тоже поставила туда, — сказала она. — Почему вы не попросили у меня стакан?
— Я боялся, что вы не позволите мне пить.
— Я бы и сама выпила с вами.
— Вот это вы молодец.
— Вам вредно пить одному, — сказала она. — Никогда этого не делайте.
— Больше не буду.
— Ваша мисс Баркли приехала, — сказала она.
— Правда?
— Да. Она мне не нравится.
— Потом понравится. Она очень славная.
Она покачала головой.
— Не сомневаюсь, что она чудо. Вы можете немножко подвинуться сюда? Вот так, хорошо. Я вас приведу в порядок к завтраку. — Она умыла меня с помощью тряпочки, мыла и теплой воды. — Приподнимите руку, — сказала она. — Вот так, хорошо.
— Нельзя ли, чтоб парикмахер пришел до завтрака?
— Сейчас скажу швейцару. — Она вышла и скоро вернулась. — Швейцар пошел за ним, — сказала она и опустила тряпочку в таз с водой.
Парикмахер пришел вместе со швейцаром. Это был человек лет пятидесяти, с подкрученными кверху усами. Мисс Гэйдж кончила свои дела и вышла, а парикмахер намылил мне щеки и стал брить. Он делал все очень торжественно и воздерживался от разговора.
— Что же вы молчите? Рассказывайте новости, — сказал я.
— Какие новости?
— Все равно какие. Что слышно в городе?
— Теперь война, — сказал он. — У неприятеля повсюду уши. — Я оглянулся на него. — Пожалуйста, не вертите головой, — сказал он и продолжал брить. — Я ничего не скажу.
— Да что с вами такое? — спросил я.
— Я итальянец. Я не вступаю в разговоры с неприятелем.
Я не настаивал. Если он сумасшедший, то чем скорей он уберет от меня бритву, тем лучше. Один раз я попытался рассмотреть его.
— Берегитесь, — сказал он. — Бритва острая.
Когда он кончил, я уплатил что следовало и прибавил пол-лиры на чай. Он вернул мне деньги.
— Я не возьму. Я не на фронте. Но я итальянец.
— Убирайтесь к черту!
— С вашего разрешения, — сказал он и завернул свои бритвы в газету. Он вышел, оставив пять медных монет на столике у кровати. Я позвонил. Вошла мисс Гэйдж.
— Будьте так добры, пришлите ко мне швейцара.
— Пожалуйста.
Швейцар пришел. Он с трудом удерживался от смеха.