— Три раза тяжело. У меня три нашивки за ранения. Вот смотрите. — Он потянул кверху сукно рукава. Нашивки были параллельные серебряные полоски на черном фоне, настроченные на рукав дюймов на восемь ниже плеча.
— У вас ведь тоже есть одна, — сказал мне Этторе. — Уверяю вас, это очень хорошо — иметь нашивки. Я их предпочитаю медалям. Уверяю вас, дружище, три такие штучки — это уже кое-что. Чтоб получить хоть одну, нужно три месяца пролежать в госпитале.
— Куда вы были ранены, Этторе? — спросил вице-консул.
Этторе засучил рукав.
— Вот сюда. — Он показал длинный красный гладкий рубец. — Потом сюда, в ногу. Я не могу показать, потому что это под обмоткой; и еще в ступню. В ноге омертвел кусочек кости, и от него скверно пахнет. Каждое утро я выбираю оттуда осколки, но запах не проходит.
— Чем это вас? — спросил Симмонс.
— Ручной гранатой. Такая штука, вроде толкушки для картофеля. Так и снесла кусок ноги с одной стороны. Вам эти толкушки знакомы? — Он обернулся ко мне.
— Конечно.
— Я видел, как этот мерзавец ее бросил, — сказал Этторе. — Меня сбило с ног, и я уже думал, что песенка спета, но от этих толкушек, в общем, мало проку. Я застрелил мерзавца из винтовки. Я всегда ношу винтовку, чтобы нельзя было узнать во мне офицера.
— Какой у него был вид? — спросил Симмонс.
— И всего только одна граната была у мерзавца, — сказал Этторе. — Не знаю, зачем он ее бросил. Наверно, он давно ждал случая бросить гранату. Никогда не видел настоящего боя, должно быть. Я положил мерзавца на месте.
— Какой у него был вид, когда вы его застрелили? — спросил Симмонс.
— А я почем знаю? — сказал Этторе. — Я выстрелил ему в живот. Я боялся промахнуться, если буду стрелять в голову.
— Давно вы в офицерском чине, Этторе? — спросил я.
— Два года. Я скоро буду капитаном. А вы давно в чине лейтенанта?
— Третий год.
— Вы не можете быть капитаном, потому что вы плохо знаете итальянский язык, — сказал Этторе. — Говорить вы умеете, но читаете и пишете плохо. Чтоб быть капитаном, нужно иметь образование. Почему вы не переходите в американскую армию?
— Может быть, перейду.
— Я бы тоже ничего против не имел. Сколько получает американский капитан, Мак?
— Не знаю точно. Около двухсот пятидесяти долларов, кажется.
— Ах, черт! Чего только не сделаешь на двести пятьдесят долларов. Переходили бы вы скорей в американскую армию, Фред. Может, и меня тогда пристроите.
— Охотно.
— Я умею командовать ротой по-итальянски. Мне ничего не стоит выучиться и по-английски.
— Вы будете генералом, — сказал Симмонс.
— Нет, для генерала я слишком мало знаю. Генерал должен знать чертову гибель всяких вещей. Молодчики вроде вас всегда воображают, что война — пустое дело. У вас бы смекалки не хватило даже для капрала.
— Слава богу, мне этого и не нужно, — сказал Симмонс.
— Может, еще понадобится. Вот как призовут всех таких лежебок… Ах, черт, хотел бы я, чтобы вы оба попали ко мне во взвод. И Мак тоже. Я бы сделал вас своим вестовым, Мак.
— Вы славный малый, Этторе, — сказал Мак. — Но боюсь, что вы милитарист.
— Я буду полковником еще до окончания войны, — сказал Этторе.
— Если только вас не убьют раньше.
— Не убьют. — Он дотронулся большим и указательным пальцами до звездочек на воротнике. — Видали, что я сделал? Всегда нужно дотронуться до звездочек, когда кто-нибудь говорит о смерти на войне.
— Ну, пошли, Сим, — сказал Саундерс, вставая.
— Поехали.
— До свидания, — сказал я. — Мне тоже пора. — Часы в баре показывали без четверти шесть. — Ciao, Этторе.
— Ciao, Фред, — сказал Этторе. — Это здорово, что вы получите серебряную медаль.
— Не знаю, получу ли.
— Наверняка получите, Фред. Я слышал, что вы наверняка получите ее.
— Ну, до свидания, — сказал я. — Смотрите не попадите в беду, Этторе.
— Не беспокойтесь обо мне. Я не пью и не шляюсь. Я не забулдыга и не бабник. Я знаю, что хорошо и что плохо.
— До свидания, — сказал я. — Я рад, что вас произведут в капитаны.
— Мне не придется ждать производства. Я стану капитаном за боевые заслуги. Вы же знаете. Три звездочки со скрещенными шпагами и короной сверху. Вот это я и есть.
— Всего хорошего.
— Всего хорошего. Когда вы возвращаетесь на фронт?
— Теперь уже скоро.
— Ну, еще увидимся.
— До свидания.
— До свидания. Не хворайте.
Я пошел переулком, откуда через проходной двор можно было выйти к госпиталю. Этторе было двадцать три года. Он вырос у дяди в Сан-Франциско и только что приехал погостить к родителям в Турин, когда объявили войну. У него была сестра, которая вместе с ним воспитывалась у американского дяди и в этом году должна была окончить педагогический колледж. Он был из тех стандартизованных героев, которые на всех нагоняют скуку. Кэтрин его терпеть не могла.
— У нас тоже есть герои, — говорила она, — но знаешь, милый, они обычно гораздо тише.