Была половина второго ночи. Я тихо и смирно сидел у себя в кабинете и пописывал плохую повесть. Ничто не мешало мне, и я писал бы до самого света, как вдруг… Умоляю вас, читатель, не имейте мамаш!
В передней звякнул звонок, заворчала кухарка, и ко мне в кабинет влетела мамаша. Щеки ее пылали, глаза блестели, губы дрожали и всё лицо было буквально залито счастьем. Не снимая шляпы, калош и ридикюля, вся мокрая от дождя и забрызганная грязью, она повисла мне на шею.
— Всё видела, — простонала она.
— Что с вами, maman? Откудова вы? — изумился я.
— Из «Эрмитажа». Всё видела, удостоилась!
— Что же вы видели?
— Всех! И турков, и черкесов, и туркестанцев…[50] всех! Халаты такие, чалмы! Всех иностранцев видела! Черные все такие, в шапках! Ах!
Я усадил мамашу в кресло, снял с нее шляпу и вытер ее мокрое счастливое лицо полотенцем.
— Я очень счастлива! — продолжала мамаша. — Все нации видела. В особенности мне понравился один иностранец… Вообрази… Высокий, чрезвычайно статный, широкоплечий брюнет. От его черных глаз так и веет зноем юга! На нем длинная-предлинная хламида темно-синего цвета, живописно спускающаяся до самых пят. У плеч эта хламида стянута в красивые складки…[51] О, эти иностранцы умеют одеваться! На голове красивая шапочка, на ногах ботфорты. А чего стоят брелоки! В руках его палка… Наверное, испанец.
— Мамаша, да ведь это Лентовский! — воскликнул я.
— Не может быть! Я за ним весь вечер проходила! Ни на кого не глядела, а только на него и смотрела! Не может быть! Он сел ужинать, и я всё время стояла недалеко от стола и не отрывала от него глаз!
Мамаша сильно встревожилась и еще раз описала мне костюм интересного иностранца. Не желая разочаровывать ее, я еще раз вытер ее мокрое лицо полотенцем, согласился с ней и пожелал ей спокойной ночи.
И турков, и черкесов, и туркестанцев… — В труппу Лентовского часто входили цирковые актеры разных национальностей.
Высокий, чрезвычайно статный, широкоплечий брюнет ~ хламида стянута в красивые складки… — Ср. в мемуарах С. И. Васюкова: «Во время „Эрмитажа“ и оперетки все его силы и способности уходили на внешность, обстановку, на рисовку и рекламу собственной особы тогда работала его фантазия, доходя до крайности, чтобы удивить, ошарашить москвичей» («Исторический вестник», 1907, № 4, стр. 108).