Декан факультета истории Гуннар Гествик брел по коридору института рукописей. Он рассеянно кивнул в ответ на приветствие шедшего навстречу студента. Юноша явно сконфузился, и это вновь напомнило Гуннару о его нынешней славе. Казалось, не только весь университет — вся Исландия знает, что именно на него свалилось тело Гунтлиба, из-за чего с ним, деканом, случилось нервное расстройство. Теперь он как никогда популярен, если можно так выразиться. Многие ходят вокруг него кругами, но точно не из дружеского расположения.
Конечно, со временем все рассосется, но, Боже правый, как его достали дурацкие вопросы! С души воротило, когда он очередной раз видел одно и то же выражение лица, неизменно появлявшееся у всякого, кто набирался храбрости задать ему вопрос. Предполагалось, что это выражение должно изобразить комбинацию скорби по поводу безвременной кончины молодого человека и одновременно сочувствие к Гуннару, но почти всегда результат был абсолютно другим. Лица коллег излучали только нездоровое любопытство и облегчение, что это произошло не с ними.
Может быть, ему следовало послушаться ректора и исчезнуть месяца на два? Как знать… За это время в университете, наверное, потеряли бы интерес к случившемуся, но все равно он разгорится с новой силой, как только дело передадут в суд. Взяв отпуск, можно лишь отложить неизбежное. Плюс ко всему это породит кривотолки: мол, нервный срыв, добровольно-принудительная реабилитация или чего похуже — запой например. Нет, правильнее остаться, и пусть шторм утихнет сам собой. Людям в конце концов это наскучит, и они снова станут его избегать.
Гуннар постучал в дверь кабинета Марии Эйнарсдоттир, директора института рукописей. Постучал скорее из вежливости, так как сразу открыл дверь и вошел, не дожидаясь разрешения. Она говорила по телефону и жестом пригласила его сесть, что он и сделал. Пришлось ждать, пока она закончит крайне важный разговор — похоже, речь шла о том, что ей до сих пор не сменили картридж для принтера.
Внешне оставаясь спокойным, Гуннар был весьма раздражен. Мария позвонила и в своей обычной манере потребовала, чтобы он как можно скорее пришел, потому что у нее к нему очень серьезное дело. В это время он составлял заявку на грант по программе «Эразмус» для своего факультета. Заявку надо подавать на английском, и Гуннар только-только втянулся. И тут эта Мария. Работу пришлось отложить. Если «серьезное дело» касается какого-нибудь картриджа, он взорвется. Гуннар только начал заготавливать «пару ласковых», когда директор наконец положила трубку и переключила внимание на декана.
Некоторое время она его задумчиво разглядывала и, видимо, подбирала слова. Побарабанила пальцами по столу. Вздохнула. И наконец произнесла:
— Мы в жопе…
Стало ясно, что все это время она не подыскивала в уме цитату из классиков. Гуннар полагал, что директору института рукописей негоже использовать подобные слова. Конечно, за сорок лет, прошедших с тех пор, когда он юным студентом переступил порог университета, все изменилось. Тогда люди гордились правильным произношением, а теперь это считается вульгарным и претенциозным. Даже такая женщина, как Мария, прекрасно образованная и далеко не девочка, выражается столь низкосортно. В его времена хотя бы говорили — «мы в заднице».
— Что случилось, Мария?
— Жопа, — повторила она, запустив обе руки в свои стриженые волосы. Блеснуло несколько серебристых нитей. Потом она встряхнулась и перешла к делу.
— Пропало одно из старинных писем.
Короткая пауза, и затем:
— Его украли!
Гуннар дернул головой. Новость действительно неприятная.
— Что значит «украли»? С выставки?
Мария тяжело вздохнула:
— Нет. Не с выставки. Отсюда. Свои.
Декан изумленно уставился на нее:
— То есть как?
— Правильный вопрос. Такое раньше никогда не случалось. — В ее голосе появились пронзительные нотки. — А вдруг пропало не только оно? Вы же знаете, у нас хранятся шестьсот манускриптов из величайшей коллекции Арне Магнуссона![1] Плюс собранные им старинные письма. А теперь еще и пятьсот пятьдесят рукописей из датской Королевской библиотеки. И еще семьдесят из разных мест. — Она замолчала и посмотрела Гуннару в глаза. — Конечно, мы перетряхнем здесь все по листочку и выясним, пропало ли что-то еще. Но прежде чем предавать это огласке, я хотела переговорить с вами персонально. Возможно, тогда я соображу, что мне делать дальше.
— Я-то вам зачем? — удивленно и несколько раздраженно спросил Гуннар. По своей работе он практически не пересекался с институтом рукописей, и дополнительных обязанностей у него здесь не было. — Надеюсь, вы не меня обвиняете в краже?
— Ради Бога, Гуннар… Спросите еще, не подозреваю ли я ректора. — Она взяла со стола письмо и протянула ему. — Это по поводу раритетов из Дании.
Гуннар кивнул. Время от времени институту одалживали экспонаты из иностранных коллекций — для исследований. Гуннар всегда был в курсе новых поступлений, но особо в голове не держал, если только документы не касались его научных интересов. Датская коллекция к ним не относилась. Он пробежал глазами написанное на датском послание от Карстена Йосефсона, заведующего архивным отделом Королевской библиотеки, — напоминание о том, что приближается срок возврата.
— Даже не знаю, что сказать. — Гуннар положил документ на стол.
Мария повернула письмо к себе.
— В прошлом году датчане прислали нам собрание писем к клирикам собора в Роскилле, датированных началом и серединой шестнадцатого века. Я понимаю, они здесь не вызвали большого ажиотажа, хотя некоторые, связанные с Реформацией в Дании, довольно интересны. Но пропавшее письмо не об этом.
— А о чем? — спросил Гуннар, все еще не понимая, при чем тут он.
— Поскольку письма нет, то и содержание его мне неизвестно. Знаю только, что оно датировано 1510 годом и написано Стефаном Йонсоном, епископом Скаульхольта. Это сказано в описи, приложенной к коллекции. Кстати, именно благодаря описи я и обнаружила, что письмо пропало. Во время сверки, когда начали упаковывать коллекцию для возврата.
— А может быть, вы его вообще не получали. Разве оно не могло исчезнуть раньше? — предположил Гуннар.
— Исключено, — последовал категорический ответ. — Я присутствовала при получении, мы очень внимательно сверяли по списку. Все сходилось.
— Тогда, может быть, его положили не туда? Оно могло случайно попасть к другим документам.
— Случайно — да, — сказала Мария, — но здесь не то. Есть еще одно обстоятельство. — Она сделала паузу, как бы подчеркивая важность того, что собирается сообщить. — Обнаружив пропажу, я немедленно сверилась с компьютерными данными. Хотела посмотреть, что это за письмо. Мы все без исключения документы сканируем, и наши, и чужие, вы же знаете.
Гуннар кивнул, и Мария посмотрела на него с каким-то странным торжеством.
— И, представьте себе, файл с этим письмом оказался уничтожен. Единственный.
Гуннар некоторое время осмысливал услышанное.
— Минуточку. Разве это как раз не доказывает, что письма не было изначально? Когда вы сканировали документы?
— На следующий день после распаковки. Письмо там было, и его точно отсканировали. Это видно по нумерации файлов. Вся коллекция получила заглавие, каждый отдельный документ — свой порядковый номер в соответствии с исходной датой раритета: от самого древнего и так далее. — Директор взъерошила волосы. — Так вот, один номер в последовательности отсутствует, тот самый, под которым должно находиться это письмо.
— Но должна оставаться резервная копия. Это входит в обязанность системных администраторов и делается автоматически. Так что можно найти резервный файл.
Мария кисло улыбнулась.
— Я уже узнавала. Системщики утверждают, что этого файла нет ни в одной из резервных копий. А их даже не одна, а несколько. Они проводят ежедневное копирование всего содержимого компьютеров, но эти копии хранятся всего неделю: за понедельник — до следующего понедельника, за вторник — до вторника, и так далее. Еще у них есть резервный реестр, который создается раз в месяц, но он и хранится только месяц, а потом замещается реестром следующего месяца. Таким образом, самая старая резервная копия месячной давности. Письма в ней нет. А это значит, что файл стерли более месяца назад. Существуют, правда, еще полугодичные резервные копии, но они хранятся не на сервере, а помещаются в особый сейф. Там я еще не проверяла, потому что до настоящего момента не понимала всю серьезность положения.
— Мне по-прежнему неясно, чем я могу помочь, — проговорил Гуннар. Компьютеры и базы данных, мягко говоря, были не его коньком.
— Я проверила, кто работал с коллекцией. Все же фиксируется. Последним человеком, который имел доступ к письмам, был студент вашего факультета. — Лицо Марии одеревенело. — Гаральд Гунтлиб.
Гуннар положил руку на лоб и закрыл глаза. Только этого не хватало! Когда-нибудь это кончится? Он вдохнул и попытался говорить медленно и спокойно, контролируя интонацию.
— Вероятно, коллекцию смотрел не он один. Почему вы думаете, что письмо взял именно Гаральд, а не кто-то до него? Там пятнадцать человек штатных работников, туда заходят преподаватели и студенты, есть посторонние посетители…
— Я в этом уверена, — твердо сказала она. — Человек, который смотрел коллекцию до него, — это я, и поверьте, все было на месте. А чтобы не привлекать внимание и не возвращать пустую папку, он вставил туда вот это… — Мария в гневе схватила лежащий на столе лист. — Этот документ рассеивает все сомнения окончательно!
Гуннару захотелось вскинуть руки и выскочить вон из кабинета, но вместо этого он смотрел на лист, которым Мария потрясала перед его носом: зачетная ведомость с перечнем сданных предметов и полученных баллов. Вверху ясно прочитывалось имя ее обладателя — Гаральд Гунтлиб.
— Надеюсь, вы понимаете, — не унималась Мария, — что только из уважения к вам и вашему факультету мы разрешаем студентам-историкам пользоваться нашими ресурсами. И вы, как декан, не можете уклониться от ответственности. Не хватало еще испортить репутацию института рукописей! Нельзя допустить, чтобы нас считали безответственными, способными запросто потерять ценные старинные документы. Мне даже подумать об этом страшно! Большая часть нашей работы основана на доверительном сотрудничестве со скандинавскими коллегами, и я не могу ставить под угрозу это сотрудничество из-за поступков ваших студентов.
— Если Гаральд украл письмо и подменил его, то он очень глупый вор. — Гуннар ткнул пальцем в ведомость. — Мог бы и сообразить, что по ней его вычислят в два счета.
Мария пожала плечами:
— Откуда мне знать, о чем он думал? Возможно, рассчитывал так же незаметно подложить письмо обратно. Уж кому, как не вам, известно, почему он не смог. Доступ к коллекции он получил примерно за месяц до того, как вывалился на вас из ксероксной комнаты. По регистрационному формуляру он понял, что коллекцией никто не интересовался уже более двух месяцев. Все, кому было нужно, к тому времени досконально ее изучили. Он прекрасно сознавал, что никто не спохватится и у него будет время вернуть документ на место. Что он собирался с ним делать — загадка. Но ему не хватило жизни, чтобы принести его обратно. Таково мое объяснение, ничего лучшего я придумать не могу.
— Что вы хотите от меня? Что мне делать? — кротко спросил Гуннар.
— Что делать? — язвительно повторила Мария. — Я позвала вас не ради моральной поддержки. Я хочу, чтобы вы нашли письмо. — Она обвела руками пространство. — Поищите, например, в аудиториях, у него дома, ну и везде, где он мог его хранить. Вам лучше знать, он ведь был вашим студентом.
Гуннар стиснул зубы. Он проклинал тот день, когда на университетском совете обсуждали прошение Гаральда о приеме, и припомнил, что он единственный возражал против его зачисления. Чувство неприязни возникло сразу, как только он узнал, что мюнхенская диссертация Гунтлиба посвящена охоте на ведьм в Германии. Он предчувствовал, что с этим студентом будут проблемы, но его возражения отвергли большинством голосов. И вот теперь он увяз в гуще неприятностей, несопоставимых с проблемами, которые создают обычные студенты.
— Кто об этом знает?
— Я. Вы. Я не обсуждала это ни с кем за исключением системного администратора, да и ему история до конца неизвестна. Он думает, что исчез только электронный документ. — Она замялась. — Я также обращалась к Бойи. Он работал с письмами, когда мы их только получили, и я попыталась выяснить, что ему известно. Он подозревает неладное, но, думаю, считает, что письмо не туда положили. Я даже не намекала, что его украли.
«Бойи — один из научных сотрудников. Он человек уравновешенный и вряд ли станет поднимать шум», — подумал Гуннар.
— Когда коллекция должна вернуться в Данию? Сколько есть времени на поиски?
— Я могу задержать отправку на неделю, но не больше. Если к тому времени письмо не найдется, мне останется только объявить, что оно исчезло. Но имейте в виду: я сделаю все от меня зависящее, чтобы случившееся считали вашим позором, а не нашим. Ваше имя будут трепать снова и снова. Кстати, одна маленькая птичка мне напела, что у вас на факультете уже пропадали документы… — Директор с прищуром посмотрела на декана.
Гуннар встал, его лицо пылало.
— Ясно.
Он был подавлен, ему было нечего сказать, больше всего хотелось выскочить из кабинета и хлопнуть дверью, однако, прежде чем выйти, он обернулся и задал беспокоивший его вопрос:
— Хотя бы приблизительно, о чем это письмо? Вы упомянули, что коллекцию досконально изучали… Ну кто-то же должен знать.
Мария покачала головой.
— Бойи чуть-чуть помнит, но смутно. Сам он исследует установление зеландского диоцеза в Дании и его влияние на исландскую церковную историю. Письмо же написано гораздо раньше, поэтому всесторонне он его не изучал. Там якобы упоминается про ад, чуму и смерть какого-то посланника. Вот все, что я смогла из него вытащить, не вызывая подозрений.
— Я буду держать вас в курсе. — Гуннар вышел и закрыл за собой дверь, не дожидаясь, пока Мария с ним попрощается.
Несомненно одно: письмо надо найти во что бы то ни стало.
В Институте исландских рукописей им. Арне Магнуссона хранятся саги и книги религиозного содержания XII–XIV вв. Арне Магнуссон (1663–1730) — исландский ученый, профессор Копенгагенского университета, собрал и спас множество рукописей, документов и редких книг по истории острова, которые затем пожертвовал датской Королевской библиотеке. В 1971 г. большая часть древних исландских рукописей, хранившихся в Копенгагене, была возвращена на родину.