К моменту, до которого дошло наше повествование, в лесу, вне морского побережья, существовало несколько общин, жавшихся к берегам рек и речек. Иногда они воевали между собой. Не за пищу, пищи в лесах хватало всем. Дрались за территорию. Большие части леса оказались заболоченными из-за Шума, свалившего громадное количество деревьев, гнивших в стоялой воде. Общины эти не были группками населения, они состояли из значительного числа людей. Вожди общин иногда затевали ссоры и схватки, влекущие за собой гибель людей, женщины протестовали. Конец раздорам положил Хорса. Мы знаем, что он был бравым воином, добрым вождем, но не знаем, сколько было вождей по имени Хорса, сменивших друг друга.
Тем временем на женском берегу правила Марона, правила не так сонно и вяло, как когда-то Старые Они, а энергично и зачастую, как предполагается, даже чрезмерно круто. Марона проделала путь мимо топей в ту часть леса, где правил Хорса, и устроила ему взбучку, в результате чего драки закончились. Есть предположения, что мужчины получали удовольствие от схваток, от процесса борьбы и от победы, ее результата. Если в схватках появлялись пострадавшие, их отправляли лечиться к женщинам.
Прежде чем Хорса пустился в путь, между ним и Мароной произошло столкновение. Каждая из хроник подает это столкновение как единичное событие, ссылаясь, соответственно, на «Мужской гнев» и «Женский гнев» каждая. От гнева никуда не денешься, но единичность его — неверное истолкование и представление событий. Помню свою великую радость, удовлетворенность, для историка ощущение несравненное, момент осознания истины. На самом деле имела место серия взаимных придирок при нежелании каждой стороны уступить, простить, забыть. Взаимные жалобы и обвинения, противоположность воззрения на одни и те же вещи, ненужное раздувание помянутого праведного «гнева». Разумеется, именно так и обстояло дело, и как только я этого раньше не заметил… Взор человеческий глубоко не проникает! Снова и снова те же обвинения, присланные с женщинами-гонцами, произнесенные своими устами. Мужчины бездумны, безответственные, им плевать на других, да и на себя тоже, а уж о безопасности маленьких мальчиков они вообще не способны помыслить. И, разумеется, то, что мы испортили, лишь женщины в состоянии выправить, спасти, загладить. Так излагает ситуацию мужская версия хроник.
«И решил Хорса покинуть эти места, найти место подальше от Мароны, чтобы не так просто было ей добраться по наши души».
Нижеследующее, как мне кажется, относится к теме.
Несколько дней назад мы с Феликсом, рабом моим, автором восхитительных копий Дианы и Артемиды, прогуливались по склону одного из холмов, и я заметил местечко, как нельзя лучше подходящее для сооружения дома. Да, у нас в поместье уже есть прекрасный дом, но мне нравится мечтать о доме еще лучшем. Мы все как следует рассмотрели, обсудили, разобрали плюсы и минусы приглянувшегося мне местечка — и больше к этому вопросу не возвращались. А сегодня Юлия прибыла в городской дом впопыхах, без предупреждения, заявив, что ей надо со мной поговорить. По лицу жены я понял, что новости не для чужих ушей. Лолла как раз убирала соседнюю комнату. Я взял Юлию под руку и повел во двор, где она сказала:
— Это очень серьезно. Где мы можем поговорить?
Я знал, что Лолла в доме мигом переместится к окошку, а здесь рядом сидел, привалившись к стене, старый раб. Мы прошли к фиговому дереву. Тут нас вряд ли кто-нибудь мог подслушать.
— Дорогой, ну до чего же ты неосмотрителен, весь город только и говорит, что о нашем новом доме. Даже думать об этаком сейчас безумие. — Я любовался своей милой женой, хотя и не мог вспомнить, когда видел ее столь возмущенной. Юлия всегда прелестна, даже, как оказалось, когда собирается закатить сцену.
— Но, Юлия, позволь, как может весь город кипеть слухами о доме, о котором было лишь вскользь упомянуто в нашей беседе с Феликсом?
Она недоверчиво сверлила меня взглядом, вся собранная, готовая к броску, однако несколько изумленная. Я хотел просто отмести такую возможность, но поразмыслил и нашел объяснение.
— Кажется, я понимаю, где корни этих слухов.
Отец мой освободил в свое время двоих любимых рабов. Один из них сейчас торгует требухой в портовой лавчонке, другой — мясными пирогами в гладиаторском квартале. Оба дружны с нашими рабами. Феликс, прибыв в городской дом несколько дней назад, наверняка обмолвился, что хозяин замышляет построить дом, и вот результат.
— Об этом все болтают. Поверь, это не самый мудрый твой поступок. — Юлия частенько — с иронией, а иногда и всерьез — называла меня «мудрым мужем».
Я объяснил супруге, насколько слухи раздуты, искажены и преувеличены, растолковал, что все это воздушные замки, построенные на основании пустячка.
— Ничего себе пустячок! — воскликнула она и пугливо огляделась. Затем обняла меня жестом любящей жены, жестом вполне естественным, если бы не его редкость, которая, конечно же, обратила бы на себя внимание любого наблюдающего раба. — Слушай, слушай внимательно. Опомнись. Ты забыл, в какое время мы живем? — горячо зашептала Юлия прямо мне в ухо. — Ты у нас мечтатель, может, ты и вправду не понимаешь. — И она начала перечислять мне имена известных людей, дома, имения, стада, серебро и золото которых конфисковал наш последний тиран. — Хочешь подарить дом Нерону? — завершила жена перечень именем, выдохнутым так тихо, что его можно было лишь угадать. — Он свирепеет с каждым днем. Пойми своей дурной старой головой, что начало строительства — приглашение к грабежу. — Юлия разжала объятия и принялась разглаживать мою помявшуюся тогу. Вынула серебряный гребень, расчесала мне волосы. Давно не видел я ее лица столь близко. Воспользовался случаем поискать в лице отпечатки распущенной жизни, которую она вела. Следов немного, лишь морщинки вокруг глаз. — Услышав вчера в городе эти толки, я решила, что пора тебя предупредить.
— А кто это обсуждает? — Вопрос излишний. И так ясно кто.
— Будь осторожна, Юлия, — прошептал я.
Она кивнула и улыбнулась.
— Спасибо. Иногда ты бываешь совсем старый дурачок, — прошептала Юлия и слегка меня встряхнула.
— Нигде, кроме как в моей голове, этот дом ничем не отмечен, — еще раз заверил я жену.
— Лучше скажи этой дуре Лолле, что ты хотел строить дом, да Феликс говорит, что ручей летом почти пересыхает. Нет-нет, не это. Лучше скажи, что денег нет, жаль, придется подождать годик-другой… третий… — Голос ее опять почти замер. — Не вечен же этот…
Она отступила на пару шагов.
— Да, подзапустила я тебя. Что это за безобразие! В следующий раз я привезу тебе новую тогу.
— Надеюсь, недолго ждать придется, — улыбнулся я, и она рассмеялась полудразнящим, полуупрекающим смехом.
Хочется думать, что Юлия иногда жалеет, что я для нее слишком стар. После всей этой дряни, с которой она проводит дни и ночи там, в их дворцах и имениях… Конечно, ей хотелось бы освежить себя контактом с порядочным человеком… Так мне думалось. Рука в руку мы с Юлией прошли к дому. Из окошка высунулась физиономия Лоллы.
— Вечно одна и та же песня, дорогой. Как только я хочу попросить у тебя денег, так у тебя пусто, — тоном упрека, надув губы, заныла Юлия. — А, Лолла, давно тебя не видела… — И еще громче: — Ты никогда не думаешь о последствиях. Надо было спросить меня. Уж я бы ни за что не посоветовала отправлять деньги с фессалийским рейсом. Судно затонуло со всем грузом, экипаж еле спасся.
Я проводил жену к наружной двери, возле которой ее ждали носилки-стул с рабами-лектикариями. Мы обменялись улыбками заговорщиков, и стул закачался над мостовой, удаляясь. Итак, к вечеру слухи о моей крайней бедности должны наводнить город. Я прошел в кабинет, вспоминая слова Юлии. Значит, таково ее мнение о «мудром муже»… Что ж…
Марона всегда читала Хорсе нотации, как ребенку. Кто их знает, может, он и в действительности был ее сын. Женщины никогда с мужчинами иначе и не разговаривали. Все время грызня да ругань. Да и как с ними иначе-то? Вот, мальчики погибли в схватке. Марона прибыла, естественно, во гневе праведном, набросилась на вождя. Они, мужчины, оставляют годы труда — роды, выхаживание, выкармливание, воспитание — женщинам, не интересуясь детьми, пока те малы, а потом забирают выросшего ребенка, хлоп — и нет его. Мгновенно перечеркнуты многие годы упорных трудов.
В наши дни от римских матрон публично таких речей не услышишь. Они восхваляют успехи своих сыновей на полях сражений. Ни разу я не слышал упреков такого рода, что, мол, вот, растили-растили, чтобы потом в легион, под вражьи мечи да стрелы… Но келейно римским мужьям подобное выслушивать приходится, в этом я тоже имел случай неоднократно убедиться.
— На чьем горбу эта неблагодарная работа? — кипятилась Марона. — Уж, конечно, не на вашем. Вы стараетесь от малых детей как можно дальше держаться.
Здесь уместны некоторые пояснения. Лет в семь, а то и раньше, мальчики пускались в лес на поиски Хорсы. Так продолжалось настолько долго, что можно было это явление объявить традицией. Между берегом и лесным поселением существовала тропа, обходящая болота и топи. Тропа достаточно безопасная, если ребенок не следовал по ней в одиночку. Женщины всегда путешествовали группами, детей сызмальства приучали к той же мысли. Однако много в лесу зверья хищного, и не один пацан, пустившийся в путь без сопровождающих, пал жертвой хищников. Марона нападала на Хорсу, требуя от него, чтобы он положил конец этому бегству тайком, чтобы он обеспечил безопасность детей, дабы избежать ненужных жертв… Хорса и его люди лишь смеялись. То, что она тут молола, обличало ее полное невежество в отношении как мальчиков, так и мужчин, их внутреннего мира. Разумеется, пацаны должны сбегать из переполненных пещер, где сплошные визг, плач да сопли, должны покидать их тайком, иначе весь смысл пропадает.
— Что тут объяснять? Неужто не ясно? — удивлялся Хорса и называл Марону дурой.
Малыши, которые чувствовали себя взрослыми, покинув материнский берег, отправлялись «в деревья». На берегу деревьев, почитай, вовсе не росло. Прибытие группы мальчиков, сбежавших из-под опеки мамаш, — прекрасное зрелище. Сами они с восторгом осматривались на большой поляне между двумя стенами деревьев. Лазить по деревьям — их любимое занятие. Леса покрывали весь остров, если это был остров, за исключением площадей, занятых болотами да топями. На деревьях к тому же безопасней. Не все хищники с легкостью могли по ним прыгать. Взрослые жили на земле. Сообщалось о некоторых группах мужчин, живущих исключительно на деревьях, но к племени Хорсы это не относилось.
Мальчики лет семи или около того почти все время проводили на деревьях. Какой пацан может устоять против приключений в ветвях и в листве? Жизнь — что надо! Вниз они спускались, чтоб поесть, на пиры да в походы. Вверху устраивали платформы, качели, ходы, подъемные приспособления. Жизнь учила выносливости, жизнь учила жизни. Не обходилось без несчастных случаев, добавлявших топлива в костры женского гнева. Ведь сломавших руку или ногу отсылали на берег для лечения и ухода. Неужели нельзя следить за детьми, чтобы не допускать падений, ведущих иной раз и к смерти? Эти требования поражали мужчин идиотизмом. Конечно, мальчики стремятся к опасности, разумеется, всегда будут несчастные случаи, даже гибели не избежать. Неужели этим дурам никак не дотумкать до этой очевидной истины своим куцым умишком?
Снова ругань, снова Марона пилит Хорсу, осыпает его обвинениями. И все без толку. Семилетние мальчики сбегали, сбегают, и впредь будут сбегать к лесам, к мужчинам. Каждый из мужчин когда-то оставил морской берег, у каждого в памяти сохранились детские впечатления: как там плохо и тесно в пещерах и на берегу, в загончиках для детей.
Хорса отметил, что берег велик, что можно расширить поселение, сменить место проживания. Да, пещеры удобны, у мужчин даже сохранились связанные с морем первые детские теплые воспоминания. Скалы там из мягкого песчаника, в котором нетрудно делать углубления. Хорса сказал, что мужчины готовы обустроить новый дом для женщин, ничем не хуже старого и намного просторнее. Но многовековые привычки нелегко изменить. Это их дом, возразили женщины, дом, в котором появились на свет все они, мужчины и женщины. И они не собирались этот дом покидать.
Марона узнала о предстоящей экспедиции не от Хорсы, а из болтовни собственных девиц. Куда они собрались? Далеко ли? Марона поняла, что мужчины отправляются уже совсем скоро, лишь когда одна из женщин спросила, пойдет ли она с ними. Наконец, слишком поздно, она поняла, что некоторые из ее женщин уходят, как и все мальчики, которые находились при Хорсе. Подумав, к чему это приведет, Марона ужаснулась. Она сразу поняла, что Хорса об этом совершенно не задумывался. Он вообще не любил загадывать надолго вперед. Ведь девицы и женщины неизбежно забеременеют. Каково им будет в походе, каково с ними будет в походе? Именно по этой причине Марона поначалу полагала, что путешествие задумано коротким.
Затем однажды несколько женщин поднялись на гору, посмотреть, что делается в долине, и увидели на реке молодежь, ловящую рыбу для орлов, чтобы попросить их о покровительстве в странствии.
Женщины тут же понеслись вниз, к парням. Некоторые из них орлов еще никогда так близко не видели. Дети пугались. Но парни громоздили рыбу в кучи и распевали во всю мочь:
— Мы дети орлов. Вы наши отцы!..
Много было «орлиных песен», в которых говорилось, что первые «мы» вылупились из орлиных яиц.
Да, орлы парят перед мысленным взором римлянина. В имении моем на скальном выступе многие годы существует гнездо орла, рабы носят туда пищу, жертвуют, должно быть, молятся. И в душе я с ними солидарен.
Где-то ведь должны корениться наши чувства к орлам. Возможно, мы ощущаем родство с теми легендарными орлами-прародителями? И мы «дети орла» в большей степени, чем подозреваем сами? Когда по улицам проплывают мимо увенчанные орлами значки легионов, слезы так и просятся на глаза…
Когда женщины и дети вернулись на берег, Марона поняла, что Хорса задумал более серьезное мероприятие, чем ей казалось. Она тут же призвала к себе женщин, потому что мальчиков, прослышавших о походе Хорсы, было никакими силами не удержать на месте. Кроме того, Хорса собирался взять с собой всех детей мужского пола, даже самых младших. Они хотели остановиться лагерем в лесу, дождаться возвращения Хорсы.
Мальчики понеслись вперед, остальные последовали за ними. Крепенькие, здоровенькие мальчики, много плававшие, бегавшие по берегу, закаленные. Да и девочки не хуже. Сколько мальчиков вышло в тот день? «Много», сообщает хроника. Они надеялись, что успеют перехватить мужчин, все наслышаны были о «деревьях, которые их ждут».
Деревья и обширное пространство под ними предстали перед прибывшими не в том виде, как ожидалось. Деревья оказались на месте, высокие, мощные, равнодушные. Но было и еще кое-что. Оставленные хижины и навесы оказались населенными, некоторые разбитыми. В покинутом лагере хозяйничали дикие свиньи. Крупные черные животные с острыми клыками рылись, ворчали, хрюкали, бегали вокруг. Эти свиньи не похожи на тех, которых мы разводим на мясо, они намного больше. Они не мягкие, розовые, неповоротливые животины, а дикие, опасные звери. Маленькие мальчики еще не умели лазить по деревьям и едва успели понять, какая опасность им угрожала. Окаменевшие от ужаса женщины попытались спасти детей, но вспугнутое стадо бросилось в атаку, и двое малышей исчезло вместе с удравшими хряками. Свиньи удовольствовались такой скромной добычей и больше не досаждали прибывшим. Однако они, казалось, предупредили: «Это наша земля. Убирайтесь».
Множество глаз следило за лесным лагерем из чащи. Желтые, зеленые огоньки глаз вспыхивали во тьме, зажженные лагерным костром.
Кроме свиней в лесу жили еще крупные кошки, способные убить взрослую свинью, жили и собаки, охотившиеся стаями. Все они наблюдали за жизнью людей. Медведи? Да, и медведи тоже.