Я задавался и иными вопросами, размышлял и искал литературу на эту тему. Следует ли ограничиваться лишь тем, что было сказано выше, рассматривая игры с дикими животными? В каждом из нас, созерцающем эти игры, сохранился элемент первобытного варварства. Но когда мы вопим, видя, как хлещет кровь из раны на шее льва, леопарда или еще какого-нибудь из многочисленных обитателей зверинцев при аренах, не испытываем ли мы и чего-то еще? Не ощущаем ли мстительности? Ведь как долго наши предки существовали в густых лесах рядом с львами, леопардами, кабанами, волками, стаями собак, — словом, с дикими зверями, готовыми в любой момент наброситься на двуногую жертву, разорвать ее и сожрать! Шаг в лес — и ты в зубах у хищника. Сколько наших предков окончили жизни в желудках диких тварей? Мы все это забыли. Может быть, забыли потому, что это столь ужасно. Память щадит человека, упускает ужасы прошлого. Та волчица, выкормившая наших прародителей, первых римлян, добрая и щедрая — не выдумали ли мы ее, чтобы приукрасить долгую историю преследования волками древних людей? Если подумать даже о гордых и величественных орлах, внешностью своей вызывающих восхищение, — и сейчас они воруют ягнят, нанося ущерб человеку; и сейчас, в наше время, они могут похитить брошенного без присмотра ребенка. Оставляем орлов, принадлежащих Юпитеру, вне критики, но вот мы вопим, приветствуя смерть льва, — не всплывает ли в глубине нашего подсознания сцена из далекого прошлого, из тех далеких времен, когда львы и другие гигантские кошки кормили нами своих детенышей?
Мы восседаем в безопасных рядах арен, чавкаем и хлюпаем, наслаждаемся разносимыми по рядам лакомствами и зрелищем, смертью опасных зверей по заранее заготовленному графику, но когда-то все они несли нам смерть. Мы, римляне, народ гордый, слабостей своих признавать не любим, но, возможно, наши вопли и аплодисменты на аренах выдают нас. Мы наслаждаемся безопасностью в рядах арены, а перед нами умирают животные, доставленные из Африки, из восточных пустынь. Никто не сбежит из клеток
внизу, на арене, каждый умрет под нашими взглядами, нам на потребу — но мало кто из зрителей вспомнит о том, что когда-то все было наоборот. Когда я представляю себе, как в густом лесу, где разбил лагерь Хорса, за детьми, которых он выращивал в мужчин, из леса наблюдали глаза хищников, отражая огонь большого костра, стараясь обмануть бдительность охраняющих лагерь мужчин и юношей, кровь моя стынет в жилах. Неужели мы забыли долгие века, на протяжении которых мощный хищник в любой момент мог спрыгнуть с ветки над головой или выпрыгнуть из кустов и одним ударом лапы оборвать жизнь жертвы? Когда мы вопим на арене, мы издаем вопль мести. Так, во всяком случае, думаю я, стараясь представить себя на месте тех древнейших людей, которых мы называем дикарями, наших родственников, наших предков — нас. Одни лишь легионеры, которых служба Римской империи завела в далекие германские леса, могут хоть в какой-то степени представить себе, что чувствовали наши предки, отваживаясь проникнуть в гущу деревьев.
Марона, женщины и мальчики бежали, пока не увидели мужчин, разжигающих вечерние костры на обширном пляже.
Женщины сходу завопили на мужчин, выкрикивая обвинения и оскорбления, мужчины не остались в долгу. Они кричали, что только такие тупые дуры, как эти дырки, могут пустить детей вперед без защиты. Это обвинение, конечно, было притянутым за уши и облыжным, ибо мужчины прекрасно знали, насколько трудно женщинам удержать мальчиков. Хорса легко мог сообразить, что мальчики, прослышав о его предполагаемом походе, рванутся за ним. Почему он не оставил в лагере нескольких молодых людей для охраны? Сказать правду, Хорса и сам был ошарашен. Он, конечно, знал, что в лесу рыскали дикие звери, что они постоянно подползали по ночам к лагерю, но что они так скоро после отбытия мужчин отважились занять их территорию — да еще не кто-нибудь, а эти поганые свиньи! — это его поразило до глубины души.
Двух мальцов украли и съели свиньи, остальные испуганно жались к женщинам.
Ругань еще долго возносилась к небесам, догоняя дым и искры от костров.
Эти события переданы в обеих хрониках, мужской и женской. Марона описана как высокая, сильная, с длинными волосами, заплетенными в косы и уложенными на голове гнездом. Очевидно, она старалась выглядеть выше.
Что означало для древних людей понятие «высокий», мы не знаем. Может быть, великий охотник Хорса был сухоньким малорослым мужичонкой, жилистым и сильным, хотя мы, конечно же, представляем себе его гигантом вроде преторианского гвардейца.
Это единственное место во всех хрониках, где упомянуты волосы. Какого они цвета — неясно. Может быть, рыжие, как у некоторых племен галлов. Или светлые. Что маловероятно. Скорее всего — волосы и глаза были темного цвета.
Сообщается, что Хорсу его собственный промах взбесил. Марона не упустила случая подробно растолковать ему и всем далеко в округе, по которой разносились ее вопли, в чем и как вождь мужчин провинился. Он еще не понимал, как ему не хватает дара предвидения, тщательного планирования следующего хода. К примеру, на эту свару Хорса никак не рассчитывал. Он занимался подготовкой пира для женщин, когда они внезапно на него обрушились.
Марона орала и рыдала, бессильно опускала руки и закатывала глаза. Она устала, ибо путь женщины проделали немалый. Она заявила, что женщины немедленно уходят. Женщинам это заявление не понравилось. Они лучше бы остались при мужчинах, гостьями на пиру. Хорса заявил ей, что никуда они не уйдут, потому что это слишком опасно. Неужели Марона этого не понимает?
А разве ты не понимаешь, что женщины, которые пойдут с тобой, скоро забеременеют и будут задерживать тебя, камнем повиснув на шее?
Нет, об этом он не подумал. Такая мысль как-то даже не приходила ему в голову.
— Тебе, видно, нет до нас дела, Хорса? Ты не думаешь о нас?
И опять это мучительное для Хорсы обвинение. О чем он вообще думал?
Марона сказала ему:
— Ты знаешь, что без нас новых детей не будет, ты прекрасно знаешь это. Но ты уходишь — и кто наполнит наши чрева? Никто, Хорса. И новые дети не родятся.
Женщины, слышавшие Марону, вынуждены были с нею согласиться, хотя они сами все только что поняли. Женщины стояли неподвижно, глядели на мужчин, каждый из которых был чьим-то сыном, однажды рожденным из их тел. Я часто думаю, глядя на римскую толпу, что каждый присутствующий рожден какой-то женщиной, и если существуют какая-то судьба или предопределение, то они базируются именно на этом факте.
Стоявшие рядом с Мароной женщины все были матерями, и каждый из мужчин когда-то сосал женскую грудь, лежал на руках у кого-то из них, каждого шлепали, ласкали, мыли женские руки, каждого обучали они, о каждом заботились… Мысли весомые и убедительные, удивительно, что они не часто посещают наши головы.
— Что же теперь делать, Хорса? Ты об этом подумал?
Нет, об этом он не подумал. Значит, ему до них дела нет и ему на них наплевать. Но сам Хорса так не считал. Он не подумал — да, согласен. И все. Но раз он уходил со всеми взрослыми мужчинами, со всеми производителями, значит, Марона оказалась права.
Хорсу это смущало: грубая сила принуждения, необходимости. Необходимость думать, необходимость признать свое легкомыслие, свою безответственность, согласиться с ней. Но эти ее обвинения всегда делали его упрямым, вызывали сопротивление. И все же не мог Хорса сегодня заявить Мароне, что он ее не слушает и что она все время напрасно зудит и жалит, ибо не видеть ее правоты он не мог.
Сцена эта описана весьма красочно. Женщины стояли в полутьме, вероятно, в прохладе. На них рыбья кожа, блестящая, но не греющая. Рядом с ними мужчины: бородатые, в звериных шкурах разного происхождения и покроя. Порывы ветра с моря трепали неразбери что: то ли это были бороды, всклокоченные волосы на мужских головах, то ли мех звериных шкур…
Сообщается, что Марона и Хорса «примирились» этой ночью. Очень мне интересно, каким словом обозначалось это «примирение» первоначально. Ведь вопросы, вызвавшие споры, вопли и взаимные обвинения, никто не разрешил.
Мы знаем, что они пировали, пили изобретенный мужчинами алкогольный сироп, ели лесные фрукты. Трудно во время пира сохранять злобность. Включало их примирение и половой контакт? Сообщается, что Хорса восхищался
Мароной, но ничего не сказано о том, нравился ли он Мароне.
Мы, римляне, разумеется, не видим иного финала сцены, как сексуального. Не наступит ли время, когда кто-нибудь обвинит Рим в чрезмерном увлечении сексом? Полагаю, такое время придет. Но это мнение старика.
В какой бы форме ни проходили переговоры, мы можем быть уверены, что обе стороны сознавали значение детей и связанной с ними проблемы. Обе хроники отмечают, что ночь эта прошла бурно, младшие мальчики, как спящие, так и не заснувшие, требовали внимания. Мальчики, которым разрешено было идти с Хорсой, перевозбудились от бахвальства и переполнявшей их гордости, может быть, потому, что им не давали заснуть пришедшие с Мароной, которых мучили кошмарные видения свирепых свиней. Мальчики, жившие в деревьях, их высмеивали и утверждали, что свиньи им привиделись. Однако всем было известно, что двое малышей похищены и убиты свиньями. Кошмары, вскрики, плач, ссоры, шум… Женщины, желавшие ночью играть с мужчинами, особенно зная, что экспедиция отвлечет тех надолго, вынуждены были проводить время, утешая детей.
Утро выдалось безрадостное, дети вели себя как дети. Хорса вроде бы пытался убедить Марону, растолковать ей свои цели и идеи, и она согласилась осмотреть его «флот», приготовленный к отплытию.
Женщину настолько потрясло увиденное, что она набросилась на Хорсу с кулаками, вопя, что он сумасшедший. «Флот», который готовили уже несколько месяцев, состоял из пестрого набора плотов, связанных из бревен лесными веревками, долбленок, круглых лодок из шкур, натянутых на плетеные каркасы из гнутых веток, каноэ из березы. Все эти средства передвижения по воде, надо признать, успешно использовались для рыбной ловли в прибрежных водах и показали себя довольно надежными — во всяком случае, для не слишком претенциозных целей. Что Марона увидела, можно себе лишь представить, но воскликнула она следующее:
— Ты хочешь их убить! Ты хочешь убить наших детей!
Чьих детей? Нехороший пункт, неудобный.
— Тебе плевать на нас!
На кого? На женщин? На маленьких будущих мужчин, без которых у народа нет будущего?
— Не смей брать с собой детей! — слова Мароны. Мужская хроника подает их как «истерические», женская — как произнесенные с возмущением. Самое интересное — кроткое согласие Хорсы в ответ на этот запрет.
Он, оказывается, просто не задумывался о том, какого внимания требуют к себе дети малые. Виною этому особые условия лесной жизни.
Мальчики, сбежавшие с берега из-под женской опеки, обычно с девочками, пьяные от радостного возбуждения, сразу же бросались на деревья. В их распоряжении были полянка и удобный мелкий ручей, совершенно безопасный. Деревья тоже считались безопасными, хотя постоянно велось наблюдение на случай возможного приближения хищника-древолаза. Большие кошки, разумеется, не упустили бы случая полакомиться ребенком. Были ли среди них жертвы? Хроники жертв не зарегистрировали. Из этого краткого объяснения понятно, что следить за детьми в условиях леса — задача несложная. Несколько подростков вполне справлялись с этим. Соблюдать следовало лишь одно правило. Как только свет дня угасал, каждый ребенок должен был вернуться на землю, в круг костров, а на ночь они прятались в укрытии. Хорса ими не слишком и интересовался. А если кто-то из детей что-нибудь ломал, его отправляли к женщинам на лечение и поправку.
Эту ночь под бдительной луной дети провели столь беспокойно, что не заметить их оказалось невозможно. У Хорсы вдруг как будто открылись глаза.
Когда Марона подвергла уничижительной критике его «флотилию» и его самого, Хорса отказался от идеи взять с собой всех детей, решив захватить лишь старших. Почему он вообще не отказался от мысли взять с собой детей? Полагаю, гордость не позволила. Полная капитуляция — ни в коем случае. И сделанная-то им уступка была встречена взрывами саркастического смеха. Кто из нас, мужчин, не слышал адресованных ему взрывов презрительного женского смеха?
Малыши, которым сказали, что они никуда не поедут, взбунтовались, пообещали сбежать в лес и там дожидаться возвращения мужчин.
Мужчины не собирались связывать себя обещаниями возвращения. Но прежде чем отъехать, следовало что-то сделать, чтобы отпугнуть детей от леса. И вот собрали всех мальчиков, как возвращающихся с Мароной на женский берег, так и тех, которых Хорса брал с собой, и приставили к ним вооруженных охотников. До лесного лагеря путь неблизкий, все в тот день устали, выдохлись, а мальчиков было много. Такое слово — «много» — используют летописи. Чтобы выйти к вечеру на берег, предстояло поднажать. Мальчики узнали место в лесу, раздались радостные возгласы, но тут же смолкли. В самой середине поляны разлеглось семейство больших хищных кошек. Детей доставили туда, чтобы они полюбовались на этих убийц. Увидев их, дети замерли от ужаса. Куда девались свиньи, которые за пару дней до этого украли двух мальчиков? Большая свинья лежала поперек ручья, поблескивая клыками и зубами. Она запрудила ручей, расплескивающийся лужами по обе стороны от нее. Для кошек свинья была великовата, не взять им ее. Что за животные могли спугнуть стадо быстрых, сильных свиней? Возможно, стая собак.
Дети молча смотрели на свой потерянный рай, некоторые заплакали. Оставаться там было опасно, даже и с охотниками. Марона с младшими мальчиками отправилась на женский берег. Мальчиков отбирали произвольно, по росту и размеру. Ребятишки побольше — звучит так, как будто их было около десяти, — в сопровождении молодых охотников отправились обратно к мужчинам. Перевалило за полдень. Засветло не вернуться. Команда мальчиков вышла на берег. Сколько? — «Немало». Они остановились на отдых на плоском пляже, ночь провели голодными, все время испуганно озираясь, а незнакомые волны грохотали рядом, отступая все дальше вместе с отливом.
Так завершился день, в который Марона и Хорса «примирились». И женщины вернулись к своей размеренной жизни. Хроника сообщает об их беспокойстве за судьбу Хорсы, о неопределенности его планов, а больше всего — об ушедших с ним детях.
Детям, которых Хорса взял с собой, сообщили правила поведения: их следовало запомнить и неукоснительно выполнять. За нарушения обещали наказывать. Мальчиков пытались приучить к послушанию. Если Хорса и раскаивался в том, что взял с собой детей, он в этом так и не признался.
Первый же день показал, что Хорса не имел представления о том, за что брался.
Представьте себе возбуждение детей, каждый со своим плотом, лодкой из тростника или даже из древесного ствола, только что отваливших от берега в самом начале путешествия. Одурев от радости, мальчики бешено гребли палками и связками палок, иногда просто ладонями, ничего перед собой не видя, путаясь на пути взрослых, попадая под более крупные суда, падая в воду. За ними прыгали, вытаскивали. Все они, разумеется, отлично плавали, никто не боялся, что они утонут, но из-за них продвижение «флота» Хорсы невероятно замедлилось. Дети требовали непозволительно много внимания. К концу первого дня стало ясно: чтобы сохранить хоть какую-то надежду на успех экспедиции, следует избавиться от этой обузы. Чтобы войти во «флот», надо сначала вырасти. Означало ли это достижение половой зрелости? Или возраст? Во всяком случае, это означало толпу мрачных мальчиков, плачущих, жалующихся на несправедливость.
Но Хорса остался неумолим. Младшие мальчики были списаны на берег под охраной молодых охотников и следопытов и составили сухопутную часть экспедиции Хорсы, в задачу которой входило следовать по берегу параллельным курсом. Вечерами они должны были воссоединяться для пира и ночлега. Да, слишком много хитросплетений подготовила жизнь Хорсе, проявившему себя этим «эдиктом» как вождь, ожидающий, что трудности сами собой рассосутся.
Береговая линия оказалась изрезанной заливчиками, в море впадали ручьи и речки, иные весьма немалого стока. Болота и солончаки, скальные россыпи и заросли — даже при поддержке парней постарше путь для мальчиков оказался весьма нелегким. Встречались и дикие звери. Всех мальчиков вооружили. Каким оружием? Упоминаются ножи из раковин и заостренной кости, пращи, луки и стрелы. Мальчики оказались вполне способны к самозащите. Но очень скоро они утомились, принялись ныть и капризничать, плакать и жаловаться. Пожаловались и сопровождавшие их, порядок смягчили. Чтобы следовать параллельно флоту, береговая партия не обходила препятствия, углубляясь в прибрежный ландшафт, а преодолевала болота и заросли, заставляя основные силы болтаться у берега в ожидании, выслушивая стоны и жалобы с берега. Все эти стенания, слезы да хлопоты породили сардонические песни того времени, повествующие о том, как бравые воины, оставив свое ремесло и приключения, превратились в нянек, принялись подтирать сопливые носы желторотой малышне.