Томительные двадцать секунд ожидания, и его ответ, заставивший меня едва не заскулить от уже требовательной боли внизу живота:
«В двенадцать спустись на подземную парковку»
Я аж заерзала от нетерпения. Переговоры закончила именно тем самым «крайним вариантом». Когда выходили из зала, мне позвонил папа и поинтересовался как дела. Нервничая и на ходу читая подаваемые Тимуром Сергеевичем бумаги, ответила что-то внятное о выборе подрядчиков и сроках контрактов, что папу напрягло, и я поняла, что вообще-то думать надо, когда я с ним разговариваю. Торопливо изобразила привычную тупость и заныла, что ничего не понимаю, что все очень плохо и я тупая и «папа забери меня к себе, пусть Кир в этом аду работает!».
Заметила быстро скользнувшую улыбку по губам Тимура Сергеевича и сделала страшные глаза, он тут же извинился и, заходя в мой кабинет, взвалил стопки документов на мой стол уже с непроницаемым лицом. Папа стандартно ответил, чтобы я и думать об этом не смела, зачем-то поинтересовался о сегодняшних переговорах, а я, зарывшись в бумаги, взяла да брякнула, что переговоры перенесены, ибо вообще неофициальны, мы же выбираем кто у нас потом конкурс возьмет. Брякнула и тут же прикусила язык, думая что я не просто тупая, а ебанутая ведь «я же ничего не понима-а-аю, па-па!», и быстренько вошла в привычный репертуар на тему какой же Лисовской сука. Папа слушал молча, что мой куриный мозг должно было бы напрячь, но я слишком увлеклась сметами и мой язык жил отдельно от разума. Папа спросил на всех же совещаниях Лисовский присутствует, мозг подвис потом выдал что не всегда. Мы поговорили о еще чем-то отдаленном от работы, мой мозг, перегруженный поступающий инфой не отпечатал это в памяти и мило распрощавшись, завершили разговор.
День был в разгаре, когда папа прислал мне пару бумажек с требованием их подписать. И я совершила окончательную и просто фатальную ошибку — подписала не глядя. Отложила на край стола и снова углубилась в работу. Тимур Сергеевич вообще озверел, я еще прежний завал не успевала разгрести, как он новый приносил.
Оповещение на телефоне сработало за пять минут до двенадцати, я сначала не сообразила, а когда до меня дошло, зачем я это сделала, весь мой настрой пошел к чертям.
Выбегая из кабинета, я сказала секретарю, что я на обед и помчалась на подземную парковку, уже ощущая как горячеет кровь.
Я вылетела на парковку, жадно рыская взглядом по рядам машин в поисках серебристого Леванте. Подняла зазвонивший телефон, не глядя на экран, интуитивно чувствуя, кто это:
— Ты где? — в моем голосе тихо рычал голод.
— Блок С, рядом с красным Ровером, сюда камера не дотягивается. Топай шустрее.
Он еще и про камеры подумал, оператор хренов. Нашла быстро, едва не бегом кинулась к черному Леванте, стоящему передом к стене.
Рухнув в салон, едва не заскулила от серебряных улыбающихся глаз. Набросилась с поцелуем жадно, ответил тем же. Сжимая, стискивая мое тело, едва ли не перетаскивая меня на свое сидение. Подалась было вперед — прикусил мне губу в знак порицания за то, что я неверно поняла движения его рук на моем теле, вынуждающих встать на колени на пассажирском сидении. Исправилась торопливо, дрожащими пальцами потянувшись к пуговицам его рубашки, снова не позволил. Улыбнулся в ответ на мой разочарованное шипение, и медленно заскользил правой ладонью по внутренней стороне моего бедра вверх. Отодвинул безнадежно намокшую ткань и я застонала, ощутив его палец.
— Р-р-ром… — уткнулась ему в плечо, тихо произнесла я, крепче обнимая его за шею и плечи, ощущая, как мир осыпается в горечи его парфюма и перерождается в буйство, кипящее в крови.
Свободной рукой мягко отстраняет меня и поворачивает мое лицо к себе. Фантастически красивая полуулыбка мне в губы. И еще один палец.
Тело задрожало, напряглось от дикости происходящего и ощущения жара вспыхнувшего под кожей. Снова обвила его шею руками, вжалась лицом в его плечо, чувствуя что сердце вот-вот пробьет грудную клетку.
— Тишина-то какая… — утробное мурлыканье в его сниженном от удовольствия голосе. — Да, чудо? Тишина, а я так люблю твой голос.
И резкий почти удар пальцами, вырвавший из спазмированного горла полустон-полувскрик.
— Еще… — его требование, хриплое от удовлетворения.
Снова удар. Снова безумство моего тела от его пальцев, извращающий мой мир. Хаос, беснующийся в разуме, рушил сознание при каждом движении его пальцев, порождающих упоительное горячее безумство, сжигающее вены.
Каждое движение — мой стон, которые он с непередаваем удовольствием слизывал с моих губ, всякий раз ударяя еще резче и не оставляя мне ни единого шанса против набирающей силы и мощи волны, уже накрывшей тенью вяжущего удовольствия.
— Снова тишина, моя… Хочу твой голос…
— Р-р-ром… — я ошиблась и с интонациями и с тембром, ставшим умоляющим, напомнив ему правила его игры и частота движений пальцев спала. — Пожалуйста, нет…
— Еще.
Удар, но за ним не последовал еще один, что обязан был продать все мое дрожащее существо темным и тянущим водам оргазма.
— Пожалуйста!.. — отчаянным почти всхлипом.
Кончик его языка скользил по моим губам. Интенсив пальцев растет. Сильнее. Глубже. Жёстче. С моими стонами в его улыбку. Становящимися громче с каждым ударом его пальцев.
— Еще. — Его требование тихим утробным рыком. И особо сильный рывок пальцев пустивший меня под откос.
И он выпивает мой накрывший оргазм. Выпивает, одной рукой обхватив за затылок, мешая отстраниться от его жадного языка, скрадывающего стоны, и от его пальцев внутри, так мистически точно угадывающие моменты ослабления, и запускающие волну по новой.
Я сорвала голос, а он выпил каждый мой стон до дна. Каждый. До дна.
Откинулась на сидении. Внутри пустошь, теплая южная ночь и прохладный бриз, напитывающий успокоением разгоряченную его зноем кожу. Сожжённую скорее. И кожу, и то, что под ней.
Ватная слабость, желание сжаться и сохранить так это все.
— Чудо… — сладкая улыбка, и он кончиком языка скользит по среднему пальцу, слизывая с кожи оставшийся от меня влажный след. — Я вообще-то тут тебе сливки предоставить хотел на пробу и все дела.
— Да, Лисовский. Кофе-брейк, же да? — Слабо улыбаюсь, следя за его языком и пальцем.
Пауза. Затягивается. Мой непонимающий взгляд на его профиль, кажущийся ровным и спокойным, когда он произносит такие глупые слова:
— Я бы настаивал. Но оставлю право выбора.
— А ты настаивай. — Придвигаюсь, соблазнительно улыбаясь ему в губы. — Настаивай, Ром. Я же вижу, ты любишь пожестче. Так давай. Заставь меня.
Заставил. Но не так как я ждала, и как он хотел. Гребанный Лисовский самоконтроль, сплошной лед и заморозки на любое проявление кипящего внутри себя горячего хаоса. Он брал меня за волосы, но не у корней, придвигал мою пытающуюся отстраниться голову к своему лицу, но на всякое мое сопротивление, способное вызвать боль из-за натяжения волос, тут же ослаблял хват, чтобы поменять его, давить на затылок пальцами, свободной рукой почти оставляя следы на коже груди, и прикусив мою нижнюю губу — скользить по ней горячим языком. Начинаю сопротивляться — из него почти прорывается. Почти. Но нет. Я знаю, что ему моя покорность нахер не сдалась, но и вытащить то, что он держит в тисках не могу. Это отравляет нарастающее во мне возбуждение.
Краткая борьба. Заставил. И это просто охеренно, когда тебя за волосы вот безапелляционно, без права на отступление прижимают к паху. Знаю, что если по-настоящему испугаюсь и начну сопротивляться — он тут же отступит. Это чувствуется, потому что все еще веет его самоконтролем, ориентированном на меня, мои желания, происходит анализ каждой секунды, чтобы не нагрубить в тактике. Оттого и эта аккуратность, медлительность. Гребанный контроль себя. Мне он не нужен. Я хочу его настоящего.
— Фальшивишь. — Уперевшись руками в его бедра и отстраняя голову, прищурившись вглядываюсь в плавленое серебро. — Оставляешь шанс. Контролируешь. Ведешь себя как жалкая дворняга, а не вожак.
О нет, он бы не подался на эту откровенную провокацию, если бы кончил первым, а так ему знатно туманило разум возбуждение. Его короткая твёрдая попытка. Мой ехидный смешок. Его звериный оскал — то, что надо.
И все. Его накрыло.
Рванул меня за голову вниз уже без всякой осторожности. Жестко, как ему хотелось с самого начала. Пробно подаюсь назад, не отпуская загипнотизированным взглядом длинные пальцы, щелкающие бляшкой ремня — в ответ сразу же склоняет еще жестче и еще ниже. Заставляет, сметает любую попытку неповиновения. Горит от каждого протестующего напряжения моих мышц. И сжигает этим меня. Шелест ткани, мое последние сопротивление, чисто механическое, потому что ему этого хотелось, и… заставляет.
Не могу не улыбнуться, довольно и победно, размыкая губы и с наслаждением касаясь языком. Вот оно — вздрагивает. Сильно. Мышцы его тела сжимаются. Лисовский утратил контроль, он на эмоциях, на ощущениях… Из-за меня. Не помню, когда у меня в последний раз так сильно наслаждением стягивало все в груди от простой мысли, что я вывела на потерю самоконтроля. Без злости, без ярости, просто удовольствием вывела на потерю себя.
Спускаюсь губами и языком почти до конца, почти, потому что сука у меня нет таких физических возможностей. А он надавил на затылок, требуя взять еще глубже. Пытаюсь сдержаться, знаю, что кашель все испортит, но с рефлексом не поспоришь. Отстранилась чуть-чуть, уже понимая, что он снова взял себя в контроль, понимая, что все насмарку до его едва слышного:
— Извини.
Злость берет, наотмашь бью ладонью по щеке. Расчет верный — его царское величество трогать нельзя, тут же звереет. Сжимает волосы до боли, рывком снова склоняет к паху и заставляет. Кровь в венах кипит от удовольствия, так и пытаясь выдать из меня покорность, послушание, все свои желания, а мне хочется совсем другого — хочется ощутить, как он с ума сойдет рядом со мной, подо мной и для меня. И это желание гораздо сильнее потребности в собственном удовольствии. Поэтому порыв отдать ему инициативу тут же гасится.
А он определённо теряет уже себя — сам выбирает ритм. Гневно рыкнул и сжал волосы до боли, когда я чуть ошиблась с зубами. Воздуха не хватает, язык устал, губы ноют, но я не могу остановить, а он остановиться. Он уже был близко, подавался вперед, дыхание шумное, участившееся и я, едва сдержав усмешку, резко отстранилась.
Его глаза темные почти до черноты, кожа бледна, губы пересохли. Он пьян от эмоций от жажды, дикого голода и безумно в этом красив. Это был он, настоящий, без маски. И демоны пели внутри.
— Да ладно? Возвращайся на базу! — рыкнул почти зло, рывком притягивая меня к себе.