— Ксю.
— Иди на хуй.
— Слушай меня. Мы пытались. Правда. Но в том его признание пиздец. Ему предъявлено обвинение по восьми статьям. Тебя не выпускали… Ксю, он об этом просил. Сказал, чтобы не…
— Лезла. Чтобы не вмешивалась. Я всегда порчу его планы. Ага, теперь верю. План бы попортила, когда он решил сесть. За меня. Из-за тебя. Ты ему хоть спасибо сказал, а, Киря? Ты ему хоть спасибо сказал за то, что случайно едва меня не засадил, а он взял удар на себя? Хули молчишь, родной? — Усмехнулась, играя плеском бренди в бокале и чуть склонив голову задумчиво смотрела в напряженное лицо своего брата.
— Здесь дело не во мне, как оказалось. — Негромко ответил он, откидываясь на спинку кресла и отвечая мне долгим взглядом. — Сильным мира сего не нравилось, что «Радон» и «Легроим» теперь не соревнуются кто больше денег даст, чтобы выхватить жирный кусок. «Тримекс» появился и больше мы не грызлись, просто отстегивая столько, сколько они хотят, чтобы куски «Тримексу» падали. ФАС сказали «фас» за неделю до того, как я явился с людьми разговаривать.
Я похолодела с неверием глядя в его глаза. Я знала, когда он врет. Сейчас он не врал.
— То, что Лисовский сделал… Он узнал обо всем раньше нас всех. Он знал, что рано или поздно его тоже на дно потянут и вывел так, чтобы ты сухая осталась. Это, конечно, благородно… Да только вариант первый — его все равно бы задели, и второе… это нормальная реакция, благодарить тут не за что.
— Чего? — Хрипло переспросила я, думая, что ослышалась.
— Ксю… ты себя на его место поставь — твою женщину могут засадить вообще ни за что, а ты можешь на свободе остаться, ну помнут может, ограбят сильно… только она сидит, а ты на свободе, да? Выбор адекватного человека здесь как бы очевиден. Я бы на его месте тоже так поступил. Тут благодарить не за что. За адекватность не благодарят.
— Мне что на это ответить, Кир?
— А ты промолчи.
Не промолчала. Рассмеялась. Смех перешел в скулеж, потому что… всё. У меня всё.
***
— Сними.
Не подчинилась. Посмотрела на кольцо на безымянном и усмехнулась.
Лисовский совсем не изменился. Мне кинули подачку с барского плеча — позволили с ним встретиться. Не знаю с чьего именно барского плеча, моих родных или Ромкиного плеча, но позволили.
Все было почти решено. Два суда уже позади. И его списали со счетов. Моя семья, органы, какие-то еще фигуры, пытающиеся вытянуть его. Все. Самое ужасное — что Лисовский против этого не возражал. Он принял удар и готов был принять последствия. Когда с меня сошел шок, я начала соображать. И понимать. Что я его не отдам. План был прост до безобразия, но очень, оче-е-ень действенен. Мужчины рановато решили, что знают исход этой битвы. Я еще ход не сделала, а моя очередь настала. Благодарна была за то, что они научили играть меня грязно, когда есть цель. Такая цель, ради которой плюешь на последствия.
Задумчиво глядя на свою ладонь, накрывающую мою вторую руку, чуть повела ею. Свет от люминесцентной лампы под невысоким потолком красиво заиграл на гранях бриллианта и платины.
— Ты дур… скудоумная. Тебе двадцать пять, мне тридцать. Найдешь себе мальчика. — О, он прекрасно отыгрывал этот свой въевшийся образ глыбы льда. И прекрасно понял, что я не куплюсь, когда я насмешливо фыркнув, откинулась на спинку стула и с иронией приподняла бровь. Ромка недовольно повел уголком губ и уже с совсем другой интонацией произнес, — слушай, чудо, это сейчас романтика, розовые сопли расставания, препоны романа и так далее. — Выдох сигаретного дыма в сторону и серебро в глазах. — Не давай мне повода. Ты умна, красива, охуенна, ты недолго будешь одна. У меня десятка маячит, и это по минималке. Итог будет один. Нахуй меня мучить? Сними. И забудь.
Усмехнулась. И швырнула кольцо. Почти миллион деревянных звучно прокатились по столешнице ударились о его руку с зажатой сигаретой и остановились на краю стола. Медленно поднялась со стула, неотрывно глядя в глаза цвета предгрозового неба. А там, на дне, быстрая тень горького облегчения. Сука. Так и знала.
Мои пальцы тянутся и цапают кольцо нахлобучивают его на безымянной правой руки.
— Да хуй тебе, Лисовский. — Мрачно выдохнула я глядя в его чуть побледневшее лицо с убито прикрытыми глазами. — Что-то я тебя не узнаю совсем. Вообще не понимаю. Ты чего на себе крест поставил, что ли? Да хуй тебе, я с этим не согласна. Ищи давай себе мотивацию.
— Иди на хуй, дура ебанутая. — Последняя попытка отогнать меня от себя, и я едва сдержала улыбку. — На хуй иди, сказал. Не люблю я тебя. К папаше твоему подобраться хотел, «Радон» нагнуть и отыметь, трахая тебя во всех позах, поняла? Поняла реальный расклад? На хуй пошла отсюда.
— И снова нет. Нет стимула в тебе, Лисовский. — Склонила голову, задумчиво глядя в его лицо. — Сам не нашел, хочешь я тебе его дам?
— Ты совсем ебанулась?
— Так хочешь?
— Ксень… тебе двадцать пять… малыш, не порти себе жизнь. Не порти, прошу. Я сяду. Это сейчас кажется, что все это пиздец романтика какая, а пройдет время… ты здесь, я там… Чудо мое, поверь взрослому дядьке…
Звучная, сильная, до исступления пощечина. Мои дрожащие пальцы цепляют его подбородок, заставляя его лицо повернуться ко мне. Зло выдыхаю, прищурено глядя в потемневшие глаза:
— Ты… сучара… ты из-за меня сядешь. Двадцать пять мне, пятнадцать, пятьдесят, мне похуй. Ты взял на себя удар, который и предназначался тебе, но по ошибке его взяла я. — Сглатываю слезы отчаяния. — Взял молча, чтобы не истерила и не сопротивлялась, гонишь отсюда, отнимаешь кольцо, врешь, что не любишь и не любил, и ты действительно ждешь, что я поверю? Поступки важнее слов. Ты ими все сказал. И чего же ты ждешь сейчас? Что поверю? Что отступлюсь от тебя? Никогда. Никогда не отступлюсь. — Краткий миг и моя беспощадная ложь во спасение. — Сука, я беременна от тебя. Захотелось меня так же морально убивать, чтобы отогнать? Ну, чего молчишь-то, козел?
— С… ср… срок?..
— Три недели.
— Ксюш… Прости меня…
Еще одна пощечина. С ненавистью и злостью. Он все еще не понимает. Все еще не понимает!
— Чудо ты мое… Ну-ну… успокойся, моя… Все. Все хорошо. Да хорош меня пиздить, скудоумная!
Прокатило. Стимул появился, это было заметно в серебре глаз.
А потом и в смене адвокатов.
Предстояло самое тяжелое — повторить ложь моей семье. Я около часа сидела в машине возле дома и собиралась с силами. Кирилл позвонил, сказал не дымить так в открытую. Легко так сказал, почти весело. Они списали его со счетов. Придется записать обратно. Я заставлю.
Когда я вошла на кухню, где Кир пил кофе и рассказывал папе перебирающем документы о делах в «Радоне», я села на стул напротив них и негромко, но твердо попросила их уделить мне пару минут. Они напряглись. Понимали, что что-то сейчас пойдет не так. Понимали по моему бледному лицу, и напряженному взгляду в глаза отца. Первым нарушил паузу папа.
— Замуж за него не выйдешь. Не позволю.
И меня вдруг отпустило. Волна горячего протеста внутри смешалась с внутренними страхом и осела пеплом. Я смотрела на него уже очень спокойно, когда негромко проронила:
— Не позволишь? Оставишь внука без отца?
Папа побледнел. Кир, сидевший с ним рядом, убито прикрыл глаза и тихо выругался сквозь зубы. Почему-то повеселило все это. Расслабило окончательно, придало уверенности мне и еще больше спокойствия моим словам:
— Ребенок будет под его фамилией и отчеством. И рожден будет в браке. И он будет знать, кто его отец. Причину того, почему папа в тюрьме, разумеется, не скажу. Когда повзрослеет и сам узнает… Врать не стану. Когда Ромка выйдет, он явно своего ребенка не оставит и препятствовать я этому не буду. Воспротивитесь хоть где-то — не прощу никогда. Здесь же еще одно предупреждение — если с Лисовским «случайно» что-то произойдет, пока он будет мотать срок, моя семья ограничится моим ребенком. Потащите на аборт, хоть заикнетесь — меня больше не увидите.
Ну, последнее было лишним. Но прозвучало очень весомо, этакой точкой. С папы сходил шок медленно. Кир тихо простонал, убито покачав головой, убрал руку от лица и пронзил взглядом таких похожих глаз:
— Ты уверена?
Я достала из сумочки фальшивое заключения врача, за которое утром отстегнула неплохую сумму и положила перед папой на стол. Он смотрел в бумаги невидящим взглядом.
Прости пап, но я его я не отдам. Он заложил свою жизнь и свободу за меня. И тебе придется его принять.
***
Лисовский Роман Вадимович сел. На двенадцать лет и восемь месяцев. Из зала суда прямо по этапу отправили. Коренастого, рябого мужика. Папа и Кир не спал трое суток и расстались с… килограммами денег, чтобы это провернуть, при содействии местных лиц обремененных властью, избранного Легроимовского зверья, его армии адвокатов и приближенных, ну и Ромки, внезапно очень захотевшего на свободу.