Придет конец мечтаньям былым:
Они развеются, словно дым,
Коль доживешь до сорока.
Любой ровесник мой, вот те крест,
Готов слова мои подтвердить:
Прелестнейшая из невест
Нам через месяц надоест
И даже раньше, может быть,
Льняные кудри, и алый рот,
И глазок лазоревых нежный взгляд,
И стройный стан, и бровей разлет,
Еще и месяца не пройдет,
До чертиков нам надоедят.
Прах Джиллиан землей одет,
А Марион - верная жена!
Я ж хоть и сед, но забот мне нет,
Я бодр и весел в сорок лет
И пью гасконское до дна.
{Перевод В. Рогова.}
- Кто научил тебя этой веселой песне, Вамба, сын Безмозглого? вскричал Ательстан, стуча чаркой о стол и повторяя припев.
- Один святой отшельник, сэр, известный вам причетник из Копменхорста. Он немало проказничал с нами во времена короля Ричарда. Славное то было время и славный священник.
- Говорят, этому святому человеку определенно обещана ближайшая епископская вакансия, - сказала Ровена. - Его Величество очень к нему милостив. А лорд Хантингдон отлично выглядел на последнем балу; не пойму только, что он нашел в графине! Вся в веснушках, растолстела. Ее называли Дева Марион, но скажем прямо, после того, что у нее было с майором Литлджоном и капитаном Скарлеттом...
- Ты и эту ревнуешь, ха, ха! - захохотал Ательстан.
- Я выше ревности и презираю ее, - промолвила Ровена, величаво выпрямляясь.
- Ну, что ж, песня была хорошая, - сказал Ательстан.
- Нет, гадкая, - возразила Ровена, по обыкновению закатывая глаза. Высмеивать женскую любовь! Предпочитать противное вино верной жене? Женская любовь неизменна, милый Ательстан. Усумниться в ней было бы кощунством, если б не было глупо. Высокородная женщина, воспитанная в подобающих правилах, если уж полюбит, то навсегда.
- Прошу у леди прощения, мне что-то неможется, - сказал монах, вставая со скамьи и неверными шагами спускаясь с помоста. Вамба кинулся за ним, зазвенев всеми своими бубенцами; обхватив ослабевшего монаха за плечи, он вывел его во двор.
- Немало живет на земле мертвецов, немало и живых давно уже мертвы, шепнул он. - У иного гроба посмеешься, а на иной свадьбе поплачешь. Не так ли, святой человек?
А когда они вышли на пустынный двор, откуда вся челядь тана ушла пировать в залу, Вамба, убедившись, что они одни, встал на колени и, целуя край одежды монаха, сказал:
- А ведь я сразу узнал тебя, господин.
- Встань, - с усилием произнес сэр Уилфрид Айвенго. - Одни только шуты и хранят верность.
И он направился в часовню, где был погребен его отец. Там монах провел всю ночь, а шут Вамба сторожил снаружи, недвижный, точно каменное изваяние на портале часовни.
Наутро Вамба исчез; но так как за ним водилась привычка бродить где вздумается, никто его не хватился, - хозяин и хозяйка, не обладая чувством юмора, редко в нем нуждались. А сэр Уилфрид, как человек тонко чувствующий, не мог оставаться в доме, где все оскорбляло его чувства; поклонившись могиле своего старого отца Седрика, он покинул Ротервуд и поспешил в Йорк; там он во всем открылся семейному поверенному, весьма почтенному человеку, хранившему у себя весь его наличный капитал, и взял достаточно денег, чтобы обзавестись кредитом и свитой, как подобало рыцарю с положением. Но он сменил фамилию и надел парик и очки, так что стал совершенно неузнаваем; преобразившись таким образом, он мог ходить, где хотел. Он присутствовал на балу лорд-мэра в Йорке - танцевал "Сэра Роджера де Коверли" визави с Ровеной (возмущавшейся тем, что Дева Марион прошла впереди нее), видел, как маленький Ательстан объелся за ужином, и распил с его отцом по кружке вина с пряностями. На миссионерском собрании он встретился с достопочтенным мистером Туком и поддержал одно предложение, выдвинутое сим почтенным служителем церкви, - словом, увиделся со многими старыми знакомцами, и никто из них не узнал в нем воителя Палестины и Темплстоу. Имея много денег и досуга, он путешествовал по стране, помогая бедным, убивая разбойников, выручая людей из бед и совершая бранные подвиги. Драконов и великанов в его время уже не водилось, иначе он и с ними наверняка померялся бы силой; ибо, сказать по правде, сэр Уилфрид Айвенго несколько устал от жизни, возвращенной ому отшельниками из Шалю, и чувствовал себя таким одиноким, что без сожаления расстался бы с ней. Ах, милые друзья и проницательные английские читатели! Не он один скрывал печаль под маской веселости и был одинок среди шумной толпы. Листон был меланхоликом, у Гримальди были чувства, а есть и другие, - что далеко ходить? - но довольно, перейдем к следующей главе.
Глава V. Айвенго, на помощь!
Гнусное поведение жалкого преемника Ричарда Львиное Сердце по отношению ко всем партиям страны, к родичам, к знати и к народу хорошо известно и подробно изложено на Страницах Истории; и хотя, по моему мнению, ничто кроме разве удачи - не может оправдать неверности Государю и вооруженного мятежа против него, благонамеренный читатель, наверное, сделает исключение для двух из главных лиц моей повести, которые в этой главе предстанут в одиозном виде мятежников. Дабы отчасти оправдать Ательстана и Ровену (которые и без того жестоко поплатились, как вы сейчас услышите), следует напомнить, что король изводил своих подданных всеми возможными способами, что до убийства им его царственного племянника, принца Артура, права его на английский престол были весьма сомнительны, что его поведение в качестве дяди и семьянина было способно оскорбить чувства любой женщины и матери, словом, что есть немало оправданий тем поступкам Ровены и Ательсгана, и которых мы вынуждены поведать.
Когда Его Величество прикончил принца Артура, леди Ровена, состоявшая при особе королевы в качестве фрейлины, немедленно отказалась от придворной должности и удалилась в свой замок Ротервуд. Некоторые ее слова, содержавшие осуждение монарха, вероятно, были ему доложены кем-либо из пресмыкающихся, которыми, на свою беду, всегда окружены короли; и Иоанн поклялся зубами святого Петра, что расквитается с надменной саксонкой, - а такие обеты он никогда не нарушал, как ни мало он заботился о выполнении других своих клятв. Однако прошло несколько лет, прежде чем он сумел осуществить это намерение.
Будь Айвенго в Руане в ту пору, когда король замыслил гибель своего племянника, мы не сомневаемся, что сэр Уилфрид помешал бы его замыслам и спас мальчика; ибо Айвенго ведь был героем романа, а всем джентльменам этой профессии положено быть свидетелями всех исторических событий, участвовать во всех заговорах, присутствовать на всех королевских аудиенциях и при всех достопримечательных происшествиях. Вот почему сэр Уилфрид наверняка спас бы юного принца, если бы это гнусное деяние застало его где-либо поблизости от Руана; но он в то время находился близ Шалю, за двести лье, привязанный к кровати, точно пациент Бедлама, и не умолкая бредил на еврейском языке которому научился во время прежней своей болезни, когда за ним ухаживала девушка этой нации - о некой Ревекке Бен Исааке, о которой никогда и не помыслил бы, пока был в здравом рассудке, ибо был женат. Когда он лежал в бреду, ему было не до политики, а политике было не до него. И король Иоанн, и король Артур безразличны для человека, который заявлял своим сиделкам, добрым отшельникам из Шалю, что он - маркиз Иерихонский и намерен жениться на Ревекке, царице Савской. Словом, он узнал о всех событиях, лишь когда вернулся в Англию и снова был в здравом уме. Не знаю только, что было для него лучше и чего ему больше хотелось - быть в здравом уме и жестоко страдать (ибо кто не стал бы страдать, увидя столь образцовую жену, как Ровена, замужем за другим?) или быть безумцем, женатым на прекрасной Ревекке.
Так или иначе, поступки короля Иоанна вызвали у сэра Уилфрида столь сильную неприязнь к этому государю, что он не пожелал ему служить, не захотел быть представленным ко двору Сент-Джеймса и ничем, кроме угрюмого молчания, не признавал власть кровавого преемника своего возлюбленного повелителя Ричарда. Надо ли говорить, что именно сэр Уилфрид Айвенго побудил английских баронов сговориться и вынудить у короля прославленный залог и щит наших свобод, ныне хранящийся в Британском музее, по адресу Грейт-Рассел-стрит, Блумсбери - а именно, Великую Хартию. Разумеется, его имя не фигурирует в списке баронов, ибо он был простым рыцарем, да к тому же переодетым; не находим мы на документе и подписи Ательстана. Во-первых, Ательстан был неграмотен, а во-вторых, ему было наплевать на политику, пока ему давали спокойно пить вино и охотиться без помех.
Только когда король стал чинить препятствия каждому джентльмену-охотнику в Англии (а Страницы Истории сообщают нам, что негодный монарх именно так и поступал) - только тогда Ательстан взбунтовался вместе с несколькими йоркширскими сквайрами и лордами. Летописец говорит, что король запретил людям охотиться на их собственных оленей, а чтобы обеспечить повиновение, этот Ирод решил взять к себе первенцев всех знатных семей в залог хорошего поведения их родителей.
Ательстан тревожился об охоте, Ровена - о сыне. Первый клялся, что будет по-прежнему гнать оленей назло всем норманнским тиранам, а вторая вопрошала: как может она доверить своего мальчика злодею, убившему родного племянника {См. у Юма, Giraldus Cambrensis, Монах из Кройдона и Катехизис Пиннока.}. Об этих речах донесли королю, и тот в ярости приказал немедленно напасть на Ротервуд и доставить ему хозяина и хозяйку замка живыми или мертвыми.
Увы! Где же был непобедимый воин Уилфрид Айвенго, что же он не защищал замок от королевского войска? Несколькими ударами копья он проткнул бы главных королевских воинов, несколькими взмахами меча обратил бы в бегство всю Иоаннову рать. Но на сей раз копье и меч Айвенго бездействовали. "Нет уж, черт меня побери! - с горечью сказал рыцарь. - В эти распри я мешаться не стану. Не дозволяют элементарные правила приличия. Пусть этот пивной бочонок Ательстан сам защищает свою - ха, ха, ха! - жену! Пусть леди Ровена защищает своего - ха, ха, ха! - сына!" И он дико хохотал; и сарказм, с каким вырывались у него слова "жена" и "сын", заставил бы вас содрогнуться.
Но когда, на четвертый день осады, он узнал, что Ательстан сражен ядром (теперь уже окончательно и больше не оживет, как это с ним было однажды), а вдова (если так можно назвать невольную двоемужницу) сама с величайшей отвагой обороняет Ротервуд и выходит на стены с малюткой сыном (который орал как зарезанный и совсем не стремился в бой), сама наводит орудия и всячески воодушевляет гарнизон, - в душе Айвенго победили лучшие чувства; кликнув своих людей, он быстро надел доспехи и приготовился ехать ей на выручку.
Два дня и две ночи он, не останавливаясь, скакал к Ротервуду с такой поспешностью и пренебрежением к необходимости закусить, что его люди один за другим валились замертво на дорогу, и он один доскакал до сторожки привратника. Окна в ней были разбиты, двери выломаны; вся сторожка - уютный маленький швейцарский коттедж с садиком, где в былые мирные дни миссис Гурт сушила на крыжовенных кустах фартучки своих детишек - представляла собой дымящиеся развалины; хижина, кусты, фартучки и детишки валялись вперемешку, изрубленные разнузданными солдатами свирепого короля. Я отнюдь не пытаюсь оправдать Ательстана и Ровену в их неповиновении своему государю, но, право же, такая жестокость была чрезмерной.
Привратник Гурт, смертельно раненный, умирал на обугленном и разоренном пороге своего еще недавно живописного жилища. Катапульта и пара баллист оборвали его жизнь. Узнав своего господина, который поднял забрало и второпях позабыл надеть парик и очки, верный слуга воскликнул: "Сэр Уилфрид, милый мой господин - слава святому Валтеофу - еще не поздно, наша дорогая хозяйка... и маленький Атель..." Тут он опрокинулся навзничь и больше ничего не сказал.
Бешено пришпоривая коня Бавиеку, Айвенго поскакал по каштановой аллее. Он увидел замок; западный бастион был охвачен пламенем; осаждающие ломились в южные ворота; стяг Ательстана с изображением вздыбленного быка еще развевался на северной сторожевой башне. "Айвенго! Айвенго! - загремел он, покрывая шум битвы. - Nostre Dame a la Rescousse!" {Помоги, матерь божья! (старофранц.)} Поразить копьем в диафрагму Реджинальда де Браси, который упал с ужасным криком; взмахнуть топором над головой и снести тринадцать других голов - было для него делом минуты, "Айвенго! Айвенго!" - кричал он, и при каждом "го" падал кто-нибудь из врагов.
"Айвенго! Айвенго!" - откликнулся пронзительный голос с северной сторожевой башни. Айвенго узнал этот голос: "Ровена! Милая! Я иду! - крикнул он. - Негодяи! Троньте хоть один волос на ее голове, и я..."
Тут конь Бавиека с жалобным ржаньем подпрыгнул и повалился, подмяв под себя рыцаря. В глазах у него потемнело; в мозгу помутилось; что-то с треском опустилось ему на голову. Святой Валтеоф и все святые саксонских святцев, защитите его!
Когда он очнулся, над ним склонились Вамба и лейтенант его уланского полка с бутылкой эликсира святых отшельников.
- Мы подоспели сюда лишь на другой день после боя, - сказал шут. - Так уж мне, видно, суждено.