- И, однако же, - ха-ха! - может статься, что скоро у меня не будет сына.
Маркграф опрокинул за обедом не один кубок вина, и сэр Людвиг, разумеется, подумал, что его доблестный друг сильно захмелел. В этом: старался он от него не отстать; ибо суровый боец тех времен не отступал ни пред нечестивым, ни пред пенной чашей, и не одну буйную ночь провел наш крестоносец в Сирии с Ричардом Львиное Сердце, с его соратником Готфридом Булъонским, - какое! - с самим неустрашимым Саладином.
- Знавал ли ты Готфрида в Палестине? - спросил маркграф.
- Знавал.
- Отчего же тогда ты его не приветил как подобает теплым дружеским объятьем? Уж не оттого ль, что Готфрид беден? Ведь тебе известно, что знатностью рода он не уступит и тебе, мой сиятельный друг!
- Что за дело мне до его рода и до его бедности! - отвечал честный рыцарь. - Как это сказано у миннезингера? Ух, черт, вроде "богатство штамп на золотом, а сами мы - золотая монета". Так знай же, Карл Годесбергский, что сей Готфрид - неблагородного металла.
- Клянусь святым Буффо, ты клевещешь на него, милый Людвиг.
- Клянусь святым Буго, милый Карл, то, что я говорю, - истина. Малый был известен в стане крестоносцев, и известен постыдно. До того как пристать к нам в Палестине, завернул он в Константинополь и научился тамошним уловкам. Он плутует в кости, - да-да! - и он конский барышник. Он обыграл на пять тысяч марок простосердечного Ричарда Английского в ночь пред штурмом Аскалона, и я поймал его на месте с краплеными козырями. Он сбыл гнедую кобылу Конраду Монт-Серра, а сам запалил ее, негодяй.
- Как? Ты хочешь сказать, что сэр Готфрид нечист на руку? - вскричал сэр Карл, сдвинув брови. - Ну, клянусь святым заступником Буффо Боннским, всякого, кроме Людвига Гомбургского, я б за такие слова вспорол от черепа до самого брюха!
- Клянусь святым Буго Катценелленбогеном, я готов подкрепить свои слова кровью сэра Готфрида, но только не твоей, старый боевой собрат. И надо отдать плуту должное - он малый не промах. Святой Буго! И ведь он отличился под Акром. Но такая уж у него была слава, что, невзирая на доблесть, его выгнали из войска и даже капитанский патент не разрешили продать.
- Про это я слыхал, - сказал маркграф. - Готфрид мне обо всем поведал. Вышла какая-то глупая пьяная стычка, - глупейшая штука, поверь мне. Гуго Броденельский не пожелал, чтобы на столе была черная бутылка. Готфрид разгневался и, говоря по правде, просто-напросто запустил этой бутылкой в сиятельную голову. Отсюда его изгнание и нежданное возвращение. Но ты не знаешь того, - продолжал маркграф, тяжко вздыхая, - какую услугу оказал мне достойный Готфрид. Он раскрыл мне глаза на изменника.
- Ну, пока еще нет, - отвечал Гомбург с усмешкой.
- Клянусь святым Буффо! Трусливого, гнусного обманщика, коварного изменника! Скопище изменников! Гильдербрандт - изменник, Отто - изменник, и Теодора (о, благие небеса!), она - она тоже. - При этих словах старый рыцарь разразился слезами и чуть не задохнулся от охватившего его волненья.
- Что значит эта вспышка, друг мой? - вскричал не на шутку встревоженный сэр Людвиг.
- Примечай, Людвиг, примечай за Гильдербрандтом и Теодорой; погляди на Гильдербрандта и Отто. Словно, словно, говорю я тебе, словно две капли воды... О святые заступники, привелось же мне дожить до такого! Вырвать всех близких из своего сердца и встречать одинокую старость! Но чу! Съезжаются гости. Ежели тебе не угодно осушить еще бутылочку кларета, пойдем в гостиную к нашим дамам. А там - примечай за Гильдербрандтом и Отто!
ГЛАВА III
Празднество
И точно - празднество уж началось. Верхами и в каретах к замку съезжались знатнейшие рыцари и дамы и входили в залитую огнями парадную залу Годесберга. Слуги в дорогих одеждах (они были облачены в камзолы небесно-голубого ипрского сукна и штаны богатейшей золотой парчи - цвета знамени Годесбергов) разносили на серебряных подносах угощенья. Лепешки только что из печей, плавающие в масле; ломтики хлеба, смазанные той же восхитительной приправой и столь тонко нарезанные, что, казалось, у них вот-вот прорежутся крылышки и они вспорхнут под потолок; кофе, введенный в обычай Петром-пустынником после его поездки по Аравии, и отличнейший чай, поставляемый лишь Богемией, - все разносилось в чашах среди праздничной толпы и с охотой поглощалось гостями. Никого не занимало уныние маркграфа, поистине, сколь мало знает веселящееся собранье о муках, таящихся в груди того, кто созвал его на пир! Маркграфиня была бледна, но женщина умеет таить свои чувства; она лишь стала еще любезней и смеялась, хоть смех ее был не весел, и болтала, хоть беседа была ей в тягость.
- Вот они оба, - сказал маркграф, сжимая плечо друга. - Гляди же!
Сэр Людвиг глянул на танцующих кадриль, - в самом деле - рядышком в соседних парах там стояли юный Отто и сэр Гильдербрандт. Два яйца не более схожи меж собою! Сэра Людвига пронзила страшная догадка о причине ужасных подозрений его друга.
- Все ясно, как апельсин, - понуро вымолвил несчастный маркграф. - Брат мой, покинем это место; сыграем лучше партию в крибедж! - И, удалясь в будуар маркграфини, наши воины уселись за игру.
Но хотя игра эта интересная и маркграфу шла дарта, внимание его было рассеянно - так неотступно волновала его ум зловещая тайна. Посреди игры явился раболепный Готфрид и шепнул на ухо своему благодетелю нечто, приведшее последнего в такую ярость, что оба свидетеля этой сцены опасались апоплексического удара. Однако маркграф совладал со своими чувствами.
- В какое время, говоришь ты? - спросил он Готфрида.
- Едва забрезжит рассвет, у главного входа.
- Я там буду.
"И я тоже", - подумал про себя сэр Людвиг, славный рыцарь Гомбургский.
ГЛАВА IV
Погоня
Сколь часто человек в великой гордыне своей загадывает о будущем и полагает себя в силах склонить неумолимую судьбу! Увы! Мы всего лишь игрушки в ее руках! Сколь часто говорим мы "гоп", прежде чем перепрыгнем через пропасть! Сколь часто, имея довольно сидений, покойных и уютных, мы оказываемся меж двумя из них; и тешимся мыслью, будто зелен виноград, коль скоро нам не дано его сорвать; или, еще хуже, пеняем на других, сами будучи во всем виноваты. Когда забрезжил рассвет, сэра Людвига, рыцаря Гомбургского не было у главного входа.
Он проспал до десяти часов. Вечерние возлияния были изобильны, долог и труден дневной путь. Рыцарь спал, как спал бы всякий воин, который не привык к пуховым перинам и пробуждается лишь при зове утренней трубы.
Проснувшись, он открыл глаза. У его постели сидел маркграф. Долгие часы провел он тут, глядя на почивающего друга. Глядя? О нет, всего лишь бодрствуя у его изголовья, предаваясь несказанно печальным мыслям, невыразимо горьким чувствам.
- Который час? - было первое невольное восклицание Гомбурга.
- Полагаю, что пять, - отвечал его друг. Было десять. Могло быть двенадцать, два, половина пятого, двадцать минут шестого, маркграф все равно сказал бы: "Полагаю, что пять". Несчастные не знают счета времени, для них поистине неравны взмахи его крыл.
- А завтрак готов? - осведомился крестоносец.
- Спроси у дворецкого, - отвечал маркграф, безумно тряся головой, безумно вращая глазами, безумно улыбаясь.
- Буго милостивый, - сказал рыцарь Гомбургский, - что с тобою, друг мой? По моим часам уж десять. Ты встаешь всегда в девять. Ты... ты (о, святые небеса!), ты не брит! На тебе трико и шелковые чулки еще со вчерашнего пира. Воротник на тебе весь измялся - он вчерашний. Ты не ложился? Что приключилось, о брат мой, что приключилось?
- Приключилось обычное, Луи Гомбургский, - молвил маркграф, - то, что всякий день приключается. Неверная женщина, неверный друг, разбитое сердце. Вот что приключилось. Я не ложился.
- Что это значит? - вскричал граф Людвиг в глубоком волненье. Неверный друг? Но разве я неверный друг? Неверная женщина, - но ужели прекрасная Теодора, твоя супруга...
- Нет у меня более супруги, Луи; нет у меня ни супруги, ни сына.
Почти не в силах говорить от горя, маркграф поверил другу печальную тайну. Донесение Готфрида оказалось слишком верно! Сходству Отто и сэра Гильдербрандта была причина; роковая причина; Гильдербрандт и Теодора сошлись на рассвете у главных ворот. Маркграф их видел. Они долго гуляли; они поцеловались. Ах, как мучительно отозвался этот поцелуй в сердце отца, в сердце мужа! Они простились; и тогда маркграф, выступя вперед, холодно оповестил свою супругу, что она будет заточена в монастырь до самой смерти, а что до мальчика, то ему тоже надлежит принять монашеский обет.
И то и другое было исполнено. Отто в лодке, под охраной отцовских; людей, отправлен в кельнский монастырь святого Буффо. Леди Теодора в сопровождении сэра Готфрида и слуги была на пути к Ноненвертской обители, которую видели многие из наших читателей,прелестной обители на зеленом островке, омываемом ясными водами Рейна!
- Какой же дорогой отправился Готфрид? - спросил рыцарь Гомбургский, скрежеща зубами.
- Его уж не догнать! - сказал маркграф. - Мой добрый Готфрид - ныне единственная моя утеха, - он мне родня и станет моим наследником. Он вскоре воротится.
"Ах вот оно что! - подумал сэр Людвиг. - Скажу-ка я ему несколько теплых слов, покуда он не вернулся". И, соскочив со своего ложа, он принялся немедля облачаться в обычный свой утренний наряд - в полные доспехи; и после поспешного омовенья надел не камилавку, но боевой шлем. Он мощною рукою позвонил в звонок.
- Чашку кофе, да поживее, - сказал он явившемуся на зов слуге, - вели повару завернуть Мне в пакет хлеб с колбасой, а конюшему седлать Жеребенцера; путь будет неблизкий.
Все повеления были выполнены. Привели скакуна; позаботились о припасах; по двору, удаляясь, застучали копыта; но маркграф не замечал ничего и сидел, погруженный в немую печаль, подле опустелого ложа.
ГЛАВА V
Кара изменнику
Гомбург пустил своего коня по извилистой тропе, что сбегает с холма, где стоит Годесбергский замок, в прелестную зеленую долину. Кто не видал этой пленительной долины, а увидав ее однажды, не полюбил навек? Тысячи залитых солнцем виноградников и колосящихся нив. раскинулись вокруг в покойном изобилии; могучий Рейн катит мимо свои ясные воды, а на другом берегу вздымаются семь вершин, облаченных в царственный пурпур, владычествуя над сим величавым местом.