И, будто через розовый бокал, Твое лицо, попорченное болью, Смотрело на меня, и я молчал, Раздавленный вернувшейся любовью.
Нас разделял не шаг и не обман. Мы честно исполняли обещанье Публично плюнуть в собственный роман И чуть не разрыдались на прощанье.
Но, к сожаленью, римский лаконизм Не беотийский. В этом эпизоде Пошел ко дну испытанный трюизм, Опасно удлинившись в переводе
И всхлипнув, как начищенная сталь В аранжировке было безобразно. Я нагло распинался про мораль, Оттягивая торжество соблазна.
И вот, дождался. Смотрит, как убить. Не то, чтобы не узнавала вовсе, Но как я мог тебя предположить В ощерившемся красноглазом мопсе!
Мы мерзко обожрались беленой, И с юных лет толкуем сновиденья. А все равно - завидев привиденье, Невольно упираешься спиной.
II
Надев пижаму, я меняю цвет, Как камбала. Когда достанет духа На ночь с тобой. За все один ответ Кончается язвительно и сухо.
Твои часы показывали два. Я встрепенулся, сделал предложенье, И бедная больная голова Рассыпалась от головокруженья.
Накрыть в постели, в собственном дворце Красавицу, известную в столице, С застенчивой улыбкой на лице И, кажется, занозой в ягодице,
И повторять, что никакой не врач И вообще совсем не в этом стиле И дьявольски боюсь таких удач, Хотя они мне, безусловно, льстили!
Куда податься? Разве что взаймы. Отстукав тридцать в поисках опоры, А в пятьдесят уехав с Колымы, Пожалуй, поздно метить в Пифагоры.
Я выудил как новый Вавилон Москву и в ней - московское плененье За три столетья до конца времен, В кольце бульваров и под настроенье,
Так что с любовью лучше не шути, И кто еще за перса в Вавилоне! И если затеряться в десяти, То отчего не в первом миллионе,
Где близко и, пожалуй, горячо? Пока она расчесывает гриву, Ругнуться вслух и руку на плечо Совсем не поздно, хоть и щекотливо.
В урочный час неловко уступать. Но, как красавец, проданный в Египет, Я выкручусь. Он специально сыплет Остротами - и брюки под кровать.
А посреди старинного пруда У лилиями схваченной осоки Волшебная холодная вода Размешивает хоть и недалекий
От истины, но утерявший цвет И все-таки немеющий от сходства Твой голубой смеющийся портрет И мокрую эмблему пароходства,
Как заметают старые следы. И вообще - не очень-то хотелось Бессмысленно кружить вокруг воды В которую ты сдуру погляделась.
III
Но что же делать? Всякому дерьму В свой час на чей-то вкус припишут сладость. Я задрожал. Неведомо кому В конце концов выходит боком слабость.
Бессовестно мириться от тоски. Но пить помаду, млеть от поцелуев И, обводя, хотя бы и всухую, Ехидный контур, потирать виски?
IV
В конце концов и наши города Всецело слиплись. Став одной из многих, Студеная московская вода Нашла себе других членистоногих.
И, как среда для мертвых и живых, Развившись животворно и смертельно, В итоге стала общей на двоих И никакой для каждого отдельно.
Еще добро бы город на Неве А то опять с позором носом в Вислу! И оставаться собственно в Москве Мне не было ну никакого смысла,
А спас меня обычный почтальон. И рано утром, вспухши от натуги, Я все-таки допер про Вавилон, И то - с подачи собственной супруги.
V
От жидких будней царского сераля Впадая в полноводную тоску, Расплачешься, как уличная краля По мужу и надежному куску,
Тем более, что по пути из плена Через пустыню вдоль и поперек Мы к празднику имели непременно Двухдневный, а не суточный паек,
И стало быть, еще посожалеем О рыбе-хек и хрусте огурца. Не так ли было голодно евреям, Отлившим самоварного тельца?
VI
Шаг следующий - аж по полю боя. Дуэль сошла с классических картин За двадцать пять шагов нас было двое, Но гоготал и злился я один.
Он не дышал. Я не без содроганья Схватил запястье. Ты была права. Плащ с бахромой, как пылкое признанье, Так и лежал, всплеснувши рукава.
Его качали. В плотной гуще снега Блеснула кровь. По кружеву следов Пошли назад. Я продавил с разбега Небесно серебрившийся покров
В шести местах. Влепив двенадцать оспин В нетленный до дуэли идеал. Он больше смял. С женою в эту осень Нам вечно не хватало одеял.
Что это значит, выяснилось к лету Я идиот к взаимному стыду. Когда он выбрал эти пистолеты, Я знал, что непременно попаду.
VII
Вздох - шаг. Стон тоже. С самого рожденья Без задних ног. Не шевельнуть рукой. Невиннейшие наши похожденья Проносятся над шахматной доской,
Сшибая пешки. Живо бросив карты, Заговорю по-датски о любви. Из всех, открытых в середине марта, Там будет радикальнее. Увы,
Столпотворенье тоже. По привычке, К себе в постель. До состоянья риз. От счастья, что ли? От зашейной лычки К предплечию - и непременно вниз,
И далее - к известному моменту Успеть родиться и обзавестись Судьбой, любовью, веским аргументом И с первою женою развестись.
VIII
Я столько зим скучал по снегопаду! Немного скиснув рано поутру, Никчемные осадки были радыРадехоньки растаять на ветру.
Мне оставалось только жать плечами. Немножко обобщая гололед И все, что было раньше между нами, Я вписывался в календарный год,
Треща в суставах. Что мне делать дома? Так превосходно в лучшем из миров! Из кислосладкой ледяной истомы Я не спешил под утепленный кров,
Где все, что совершается - фатально, Не то, что тут - почистился и встал. И рукотворным утешеньям в спальне Чего я только не предпочитал!
И вовсе не числом, как хлопья снега, А тактикой. Я обходил квартал, И от попытки суетного бега Сначала зуб на зуб не попадал,
Но скоро стало весело и жарко. И, направляясь к станции метро И поскользнувшись на аллее парка, Я повредил четвертое ребро.