- Есть!
Вахнач такой же сморчок: из-под шапки чуть знать, клеш ему хоть под горлом застегивай, на шее свистулька, цепочка медная, кортик по пяткам бьет.
- Кто тут авралит? Ваши документы.
- Почему такое, бога мать...
- Штык в горло, имеет ли данные?
* * *
В это же время в боцманской каюте старик Федотыч мирно беседовал с выучениками машинной школы Закроевым и Игнатьевым. Завернули они к нему на деловую минутку да и застряли: любили старика, ласковее кутенка было сердце в нем.
Бойкими гляделами по стенам, по цветным картинкам.
- Товарищ боцман, а это што за музыка?
Гонял Федотыч иголку, бельишко латал, - зуд в руках, без дела минутки не посидит, - гонял боцман иголку и укачивался в зыбке воспоминаний.
- Это, хлопцы, англейский город Кулькута, в расчудесной Индии помещается... Город ничего, великолепный, только жалко, сляпан на деревенскую колодку: домов больших мало.
Оба-два:
- И чего торчим тут? Сорваться бы поскорее в дальнее...
- Расскажите нам, Лука Федотыч, что-нибудь из своих впечатлений.
Обметан быльем, глаз старика легок.
- Впечатлениями заниматься нам было не время... Неделю две треплет-треплет тебя, бывало, в море: моги-и-и-ила... Бьет и качает тебя море, как ветер птицу... Ну ж, дорвешься до сухой пути - пляши нога, маши рука, г-гу-ляй!.. Мокни, сердечушко, мокни в веселом весельице... Раздрайкаграздрайка, бабы-бабы...
Оба парня в думе, ровно в горячей пыли:
- Эх-ба...
- А волны там большие бывают?
Отложил боцман работу, плечо развернул, кремнистым глазом чиркнул по молодым лицам, перемазанным олеонафтом и жирной копотью.
- Дурни...
Помолчал, пожевал губами, строго и торжественно поднял руку.
- Окиян...
Обмяк старый боцман:
- Местечки там есть глыбиной на сотню верст... Можа, и больше, убедительно сказать не могу, сам не мерил, зйающие люди сказывали... Одно слово: окиян...
Молодые языки россыпью смеха, молодые языки бойки:
- Ого.
- Эге.
- Страны, народы... Интересно, комсомольцы у них теперь есть?
- Понятно, - подсказал Закроев. - Тянет ветер от нас, ну и там волну разводит...
Старик разохотился, свое высказывает:
- Этого не знаю и врать не хочу... А бабы вот у них е-е-есть... Прямо, надо сказать, проблинатические бабы: за милу душу уважут, так уважут чуть уползешь. В наших некультурных краях ноги на нет стопчешь, а таких баб не сыщешь...
И год пройдет, и два пройдет, и пять годов пройдет, а она тебе, стерва, все медовым пряником рыгается...
От хорошей зависти зачесался Закроев, ровно его блохи закусали: сосунок, волос густой, огневой отлив - метелка проса спелого, по дубленому лицу сизый налет, в синеющих глазах полынь сизоперая. Пахло от Закроева загаром, полынью и казенными щами.
Наслушался парень, защемило в груди, разгорился:
- Хренова наша службишка... Сиди тут, как на цепи прикованный...
- Хуже каторги...
Старик на растопыренных клешнях разглядывал латки, выворотил подсиненные голодовкой губы:
- Не вешай, моряк, голову...
- Да мы ничего...
- Разве ж не понимаем, разруха. Ничего не во пишешь, разруха во всероссийском масштабе.
- Про берег думать забудь... О марухе, о свате, о брате, о матери родной - забудь... К кораблю льни, его, батюшку, холь...
Так-то, ребятушки, доживете и вы, все переглядите, перещупаете... А пока вникай и терпи. Служба, молодцы, ремесло сурьезное. Где и так ли, не так ли - молчок... И навернется горька солдатская слеза - в кулак ее да об штанину, только всего и разговору. Дисциплинка у вас форменная, это верно, да и то сказать, для вашей же пользы она: жир лишний выжмет, силой нальет.
Игнатьев сказал, ровно гвоздь в стенку вбил:
- Дисциплина нам нет ништо, с малых лет к ней приучены.
- Советские начальники ваше деликатное обращение уважают. Чуть што, счас с вами за ручку, в приятные разговоры пустятся, выкают... С матросом и вдруг за ручку, это дорогого стоит... Эх, коммунята вы, коммунята, ежли бы знали, сколько мы, старики, бою вынесли...
- И мы, Лука Федотыч, не из робких... И мы мяты, терты, на всех фронтах полыскались.
- Ну мы-ста, да мы-ста, лежачей корове на хвост наступили, герои, подумаешь! Говорено - слушайте, жевано - глотайте.
- Вари-говори.