Теперь-то мне было понятно, зачем в клинику прилетел Мишель Зубавин и что нужно его боссу, господину Шиманскому. Вовсе не проснувшиеся отцовские чувства, не встреча с дочерью, не запоздалое раскаяние, а дневник и пленки Лены Стаховой! Очевидно, он также был ее клиентом-любовником и в пылу страсти делился какими-то «экономическими секретами». Самцы во время гона особенно тупы и беспечны, это аксиома. Сколько государственных мужей погорело на этом деле! Не счесть. Возможно, Владислав Игоревич хотел воспользоваться компрометирующей информацией, собранной Еленой Глебовной, на прочих ее высокопоставленных «прихожан». Вся комедия — какой-то якобы праздник в Барвихе По случаю дня рождения Анастасии, требования пилота забрать ее — лишь для отвода глаз, хорошо разыгранный спектакль. Главная цель — иная. Ведь все, по существу, у господина Шиманского сводится к коммерческим интересам, к выгоде, которая может быть либо упущена, либо приобретена. А ведь сверток с документами Стаховой лежал в полуметре от ног Мишеля, в искусственном камине!.. Нужно его немедленно забрать и перепрятать. А заодно, пожалуй, и почитать. Сейчас я был уверен, что он поможет мне решить некоторые загадки.
Я покинул кабинет, но сначала заглянул в комнату слева, где только что манипулировал зажигалкой-фотоаппаратом Сатоси. Потрепанная дерматиновая тетрадь лежала на столе. Я тоже начал ее листать, все больше убеждаясь в правильности своих предположений. Хотя и ничего не мог понять из написанного. Это был не почерк — а какие-то куриные каракули: обрывки фраз, цифры, схемы, стрелки, физические формулы, даты… Причем некоторые даты перемежали цифровой и словарный ряд и явно относились к будущему. Например, мне удалось прочесть всего одну полузашифрованную фразу: «Апрель 2007 года. Испыт. пуш. ЭМБ-4. Где? Гибл. Австр. Или Яп. Еще нея. Мощн. ураг. Колосс, взрыв». Все это могло означать следующее: в апреле 2007 года пройдет испытание той самой электромагнитной пушки с биологическим ресурсом, о которой мне рассказал Тарасевич сегодня утром, а в результате последует «гибл.» (гибель) Австралии (или Австрии?) либо Японии, что «еще неясно»; затем «мощный ураган», «колоссальные взрывы».
Что же это означает в реальности? Параноидальный бред, вылившийся в «новую хронофутурологию» физика, или черновик его вполне трезвых мыслей, научных разработок, заметки «на полях шляпы», как говорится? В том, что потрепанная тетрадь принадлежала Тарасевичу, я не сомневался. И меня уже не удивляла сумбурность записей, их обрывистость, неряшливость изложения. Некоторые гениальные умы совершали свои великие открытия на бумажных салфетках в ресторане. Существует ли эта «ЭМБ-4» на самом деле — я не знал. Может быть, в своей секретной лаборатории Евгений Львович, действительно, занимался чем-то подобным. А вот что маленький японец фотографировал эти исчерканные страницы далеко не случайно — неоспоримый факт. Если только Сатоси сам не является параноидальным больным. Но непохоже, чтобы это было именно так. Скорее он просто искусно притворяется, а сам выполняет задание. Не из тех ли он людей, которые, по словам самого физика, окружили его в последнее время плотной «заботой»? Охотятся за его научными разработками? Похоже, я не ошибаюсь.
Но если дело обстоит таким образом, то все гораздо серьезнее и… опаснее. «Целее останетесь, если ничего не будете знать», — примерно так сказал мне накануне Тарасевич. И был прав. Как врачу-психиатру мне тут делать в общем-то нечего. Не мой профиль. Здесь замешаны государственные интересы, стратегические, да еще и возня спецслужб. Любого постороннего и шибко любопытного просто прихлопнут как муху. Сейчас я был уже готов поверить Тарасевичу, что он вынужденно скрывается в моей клинике. Как «прячется» здесь же и Сатоси, преследуя свою цель. А может быть, и еще кто-то, который отслеживает уже самого японца? Голова у меня, признаться, немного пошла кругом. Шпионские страсти не по мне.
— А вы не видели тут… — раздался за спиной голос Евгения Львовича, — ах, вот она где!
Я протянул ему дерматиновую тетрадь.
— Ваша?
— Конечно. Черновичок-с! Никогда не расстаюсь, а сегодня забыл здесь. Это моя новая хронофутурология.
Тарасевич сунул тетрадь в боковой карман лапсердака.
— Да не только, — сказал я.
— Что? — переспросил физик.
— Не только хронофутурология ваша, не только. Ею вы лишь намеренно прикрываете другое, более важное. Словно напяливаете на изысканный смокинг дурацкий балахон. Чтобы никто посторонний не догадался. Я не прав?
Тарасевич усмехнулся, повеселел.
— Ну, правы. Вы сегодня уже второй раз «ловите меня за руку». Экий же вы проницательный человек! Уважаю. Понимаете, вокруг меня слишком много охотников за моими мыслями. Так всегда было. А в последнее время — особенно. Но я же не могу все держать в памяти? Свихнусь и попаду к вам в клинику уже по-настоящему, всерьез. Вот и приходится порой разбавлять черновик всякой глупостью.
— Но в нем, как я полагаю, и много ценного, того, что может заинтересовать научные центры из других стран?
— Разумеется, — кивнул физик. — Не только научные центры, но и целые военно-промышленные комплексы, если точнее. Так-то вот, Александр Анатольевич. Однако у меня много черновиков. — И он похлопал себя по другому карману. — По одной тетрадке выводов не сделаешь. Общей картины не увидишь. Нужна совокупность знаний. — Тут уж он постучал себя по лбу: — Все же главные секреты я держу здесь.
— Но и тетрадками своими особо не разбрасывайтесь, — посоветовал я. — А то один человек тут уже совал нос между страницами.
— Да? — беспечно хмыкнул Тарасевич. — Я даже догадываюсь кто. Он как-то пытался вывести меня на нужную тему. Большой любитель сашими и суши. А также электромагнитного и биологического оружия. Угадал?
— Будьте с ним осторожнее, — сказал я. — Мне кажется, Сатоси — очень опасный человек.
— А другие-то ко мне и не лезут! — вздохнул Евгений Львович, словно уже давно привык к этому.
Судьба порой собирает в одном месте и в одно время людей, которые зачастую против своей воли начинают фонтанировать негативным излучением, аккумулировать отрицательную энергию, вокруг них происходит цепь событий и происшествий, подобных снежному кому, превращающемуся в стремительную горную лавину, что было бы невозможно в ином пространстве и отрезке времени. Почему так случается и в чем причина этой образующейся «черной дыры», готовой поглотить всех и вся, — я не знаю. Но всегда ощущаю эту концентрацию страстей, чувств, идей, мыслей и даже каких-то полумистических звуков, шорохов, запахов, зрительных миражей. И мне постоянно хочется докопаться до истины — что и кто за всем этим прячется? Вот и сейчас мне предстояло решить много психологических ребусов, число которых начинало достигать предела, попросту зашкаливать.
Я вытащил из искусственного камина сверток Елены Стаховой и направился в свой кабинет. В коридоре мне встретился Левонидзе, который искал меня. Вид у него был не самый лучший.
— Я вот что придумал, — громко прошептал он. — Надо провести у всех без исключения обыск! Ты не возражаешь?
— Конечно, возражаю, — ответил я, пряча сверток за спину. Но Георгий не заметил этого — его мысли были поглощены другим, — новой навязчивой идеей.
— Обыск необходим! — настойчиво повторил он, взявшись за пуговицу на моем пиджаке. — Как ты не поймешь? Это существенно расширит доказательную базу. Во-первых, у нас нет орудия преступления. Я еще раз осмотрел грот и лаз в катакомбы. Ничего нет. Наверное, убийца нож не выбросил, а оставил у себя. Видно, он чем-то ему дорог, раз не решился расстаться. А может быть, это не первое его преступление, совершенное именно этим орудием. И не последнее, — добавил Левонидзе, задумавшись.
— Хорошо, а что во-вторых? — спросил я, сам начиная нервничать.
— Серьги, колье, часики Ползунковой, — отозвался он. — Ежели убийца украл их, то где-то прячет. Поэтому… давай санкцию на обыск!
— Я же не прокурор, — усмехнулся я.
— Не важно. Мне просто нужно твое согласие. Сейчас самое удобное время. Все наши клиенты и гости разбрелись по парку, сидят в беседках, катаются на лодках. Я пошурую в их номерах и — уверен! — найду что требуется.
Левонидзе уже едва не оторвал мне пуговицу. Желая сохранить ее и стремясь поскорее остаться наедине с дневником Стаховой, я скрепя сердце сказал:
— Ладно, валяй. Только поаккуратнее.
— Профессионала учишь? А не хочешь со мной, за компанию?
— За компанию, знаешь, кто удавился? Нет уж, работай самостоятельно. О результатах докладывай немедленно.
— Яволь, — кивнул Георгий и побежал на «задание».
Я же вновь заперся в своем кабинете и стал развязывать шелковую ленточку на свертке. Внутри лежали три видеокассеты, пачка фотографий в желтом конверте, несколько диктофонных микрокассет и — пожалуй, самое главное и интересное — личный дневник Елены Стаховой, среднего формата изящный блокнот в кожаном переплете. Почерк у нее оказался гораздо каллиграфичнее, чем каракули Тарасевича. Я уже во второй раз за последние полчаса углубился в чтение чужих мыслей. Но вначале бегло просмотрел фотографии. Они были довольно откровенного характера (если не сказать больше!). Женщина везде одна и та же — Лена Стахова. Мужчины менялись. Среди них — известные политики, депутаты, бизнесмены, продюсеры и прочая публика. Был там и Владислав Шиманский, мой тесть. Все фигуранты, насколько я знал, люди семейные. Словом, те, у кого можно было при желании постричь шерстку. Видеокассеты, судя по всему, представляли то же самое, только «в действии».
Дневник, исписанный мягко и убористо, покуда я читал его в течение часа, поразил меня еще больше — четкой и педантичной откровенностью, резкостью суждений и мыслей, предельным натурализмом и саморазоблачением. Автор не боялся выставить напоказ не только себя, но и своих любвеобильных партнеров, которые с экранов телевизоров казались такими мудрыми и честными, радетелями за народ, а на деле, в постели со Стаховой, оборачивались моральными уродами, к тому же зачастую и с садомазохистскими наклонностями. Целый паноптикум оборотней, пустых болтунов, извращенцев, импотентов, самовлюбленных идиотов, считающих себя кукловодами, но в действительности — жалких марионеток и петрушек на базарной площади! И это — элита общества?! Высшие управленцы, создатели рыночной экономики, генералы без армии, банкиры-жулики, нефтяные магнаты, либеральные идеологи, политические проходимцы, прошедшие стажировку в Штатах? У меня, пока я бегло читал, признаться, волосы на голове вставали дыбом.
Лена Стахова обладала несомненным даром подмечать характерные черты у своих клиентов, кроме того, все они были очень разговорчивы… у нее было замечательное чувство юмора: она давала им убийственные оценки. Галерея портретов для учебника по психиатрии. Находка для врача-сексопатолога. Мина с часовым механизмом для самих фигурантов дневника. Сенсационный материал для журналистов. И кладезь для работников прокуратуры. Поскольку там было много того, что могло бы заинтересовать добросовестного и честного следователя. Ежели, конечно, таковые еще не вывелись на государевой службе.
Но меня, разумеется, привлек в первую очередь раздел на букву «Ш» (материалы в дневнике были размещены в алфавитном порядке). «Шиманский Владислав Игоревич». Ознакомившись с этим своеобразным досье на моего тестя, я схватился за голову. Прочитанное превзошло все мои ожидания. Да-а… это действительно «бомба». Теперь понятно, почему ему так нужен этот дневник с видеоматериалами и диктофонными кассетами! Многие хотели бы заполучить их в руки. Волков-Сухоруков, обмолвившийся об этом, был прав. Здесь собран компромат не только на моего горячо любимого тестя, но и на несколько десятков других лиц из «первого эшелона». Мало не покажется. Особое внимание привлекли два факта из биографии господина Шиманского.
Первый касался непосредственно мужа Ползунковой, который был застрелен «по заказу» Владислава Игоревича (он сам в пьяном угаре признавался в этом Леночке Стаховой, хвастаясь новым приобретенным капиталом). Второй факт также был неким косвенным образом связан с моей клиникой. По крайней мере, с одним из ее нынешних обитателей. Это заставило меня крепко задуматься, посмотреть на события, происходящие в Загородном Доме с иного ракурса: откуда можно было увидеть пятнадцатый камень в этом «саду Рёандзи», заселенном людьми, животными и оборотнями.
Очнулся я от громкого стука в дверь.
Быстро убрав дневник с кассетами в сейф, я выглянул в коридор. Там стоял с трубкой в зубах Волков-Сухоруков, а за его спиной — Левонидзе с целлофановым пакетом. Уже с первого взгляда мне стало ясно, что старые приятели-следователи объединили свои усилия. И даже что-то нашли.
— Что же вы сразу не поставили меня в известность? — с долей возмущения спросил меня Волков-Сухоруков. — У вас тут в клинике, видите ли, трупы валяются, а вы молчите! Это называется — укрывательство. Преследуется по закону.
— А нельзя ли не так громко? Вы еще по внутреннему радио объявите, — ответил я. — Чтобы ввести всех пациентов в панику.
— Ладно. Где нам можно поговорить?
Я посторонился, пропустив обоих сыщиков в кабинет. Левонидзе положил целлофановый пакет на стол.
— Пришлось ему все рассказать, — произнес он, кивнув на подкручивающего рыжие усы следователя ФСБ. — Да он и сам побывал в гроте после нас, видел на стенах и потолке кровь. И надпись.
— Да, надпись, — повторил Волков-Сухоруков. — Она-то меня и заинтриговала. Дело в том, что я забыл вам об этом упомянуть: в доме Лазарчука, распятого Бафометом, мы обнаружили точно такую же надпись, сделанную кровью: «Врата ада»… Вот так-то, друзья, это существо прячется где-то здесь, в клинике.
— Еще не факт, — несколько огорченно заметил я. — Мало ли всяких «бафометов» по России бродит! И даже, пожалуй, в кремлевских палатах сидит.
— А вот этот «факт» вам о чем-нибудь говорит? — С этими словами Волков-Сухоруков вытащил из кармана серебряную зажигалку с монограммой «БББ». — Я нашел ее под скамейкой в гроте. Была втоптана в землю. Ее, несомненно, потерял убийца.
— Это зажигалка Бижуцкого, — сразу сказал Георгий, едва взглянув на нее. — Он всегда вызывал у меня сильное подозрение. А монограмма может означать не его инициалы, а троекратное повторение имени «Бафомет». Ларец открывается просто.
— Слишком просто, — возразил я. — Не вижу у него мотивов убивать мадам Ползункову.
— На ритуальной почве, — предположил Волков-Сухоруков. — Это вам не причина?
Я промолчал, поскольку мне нечего было возразить. Зажигалка — сильный аргумент.
— Однако это еще не все, — продолжил Левонидзе. — Я произвел обыск в номерах. И вот что мне удалось обнаружить. Новые улики подозрение, падающее на Бижуцкого, несколько размывают, но зато появляются другие подозреваемые.
Он вытащил из целлофанового пакета шлепанцы, измазанные глиной и известью. Положил их на стол.
— Это обувь Антона Андроновича Стоячего, — сказал Георгий. — А грязь на них явно из грота, тут и экспертиза не нужна. Причем он засунул их далеко под кровать и закрыл газетой. Словно хотел избавиться при удобном случае. Но я его опередил. Теперь эти шлепанцы — важное доказательство. Стоячий был в гроте и мог убить Ползункову.
— Он мог быть там и вчера, и на прошлой неделе, — вновь возразил я. Будто был сейчас адвокатом своих пациентов. — Слабая улика, косвенная.
— Хорошо, — почему-то очень уж легко согласился Левонидзе. — Пусть так. А вот это тебе о чем-нибудь говорит?
И он вынул из пакета длинный нож с костяной ручкой. На лезвии были отчетливо видны следы крови.
— Таким баранов хорошо резать, — заметил Волков-Сухоруков. — А ножичек-то с дорогой инкрустацией. Сам по себе ценная штуковина. Где взял?
— В бельевом шкафу. У Олжаса Сулеймановича, — довольно ответил Левонидзе.
Еще один человек из моей «первой группы» подозреваемых. Выходит, я и сам оказался неплохим сыщиком. По крайней мере, с аналитическими способностями. Открыть, что ли, частное сыскное бюро вместо клиники неврозов?
— Так! — произнес Волков-Сухоруков. — Это круто меняет дело.
— Олжас может оказаться Нурсултаном, — сказал Георгий. — А тот — маньяк-каннибал, сбежавший из психлечебницы в Чимкенте. В таком случае, все сходится. Он мог убить, зарезать Ползункову и даже, извините, полакомиться какой-нибудь филейной частью ее тела. Мы же не осматривали труп столь тщательно?
— Н-да-а… — глубокомысленно изрек Волков-Сухоруков. — Вот что. Нужно срочно послать запрос в Чимкент, в тамошнее отделение милиции.
— Нет, лучше связаться по телефону, — сказал Георгий. — Это будет быстрее и продуктивнее. С запросами упустим время, а здесь может произойти еще одно убийство. Аппетит, знаете ли, приходит во время еды. Кроме того, у меня есть друзья в казахстанской прокуратуре. И в их посольстве тоже. Я сейчас же позвоню и попрошу, чтобы они навели справки. Думаю, не откажут.
— Правильно, — одобрил его Волков-Сухоруков. — Действуй. Но ведь у тебя же еще что-то есть в этом пакете? Слышу, позвякивает.
— Есть, — кивнул Левонидзе. И вытащил на свет золотой «ролекс», жемчужные бусы и серьги с изумрудами. Торжествующе положил их рядом с грязными шлепанцами и окровавленным ножом. — Вот. Эти улики дорогого стоят.
— Тянут на несколько десятков тысяч баксов, — согласился Волков-Сухоруков.
— Кого обшмонал? — уже профессионально, спросил я.
Левонидзе посмотрел на меня с уважением и ответил:
— Твоих ассистентов. Подумал: почему бы и персонал не проверить? И попал в самую точку! Часики нашел в сумочке у Жанны, а бусы и серьги — за зеркалом в комнате Жана.
— Зачем мужику женские украшения? — спросил Волков-Сухоруков.
— Он гей, — пояснил Георгий. — Падок на всякие цацки и брюлики. Да и Жанка жадна до предела. Они оба могли заманить Аллу Борисовну в грот и там прикончить. Мотив ясен. Давайте решать, господа сыщики, что будем теперь делать?
— Итак, — подытожил Волков-Сухоруков. — В наличии у нас пять главных подозреваемых: Бижуцкий, Стоячий, Олжас и парочка ассистентов. Что-то уж больно много. Но это лучше, чем ни одного.
— С меня подозрения уже сняты? — спросил Левонидзе.
— Не торопитесь, — взглянул на него следователь ФСБ и начал раскуривать трубку. — Я еще ничего не решил. Но прежде всего мне нужно допросить главных обвиняемых. Где это можно сделать, доктор, чтобы никто не мешал?
— В оранжерее, — подумав, ответил я. — Но только в моем присутствии.
— Я вам их сейчас туда приведу, — добавил Георгий.
Левонидзе запускал в оранжерею подозреваемых по очереди. Вот только Олжаса нигде не могли найти. Наверное, опять поперся к цыганам. Там продолжалась дикая оргия, праздник жизни, какофония чувств, словно музыкальное оформление к происходящим в клинике событиям. После допросов я решил непременно побывать в таборе…
Первыми сломались мои ассистенты. Перед неопровержимыми уликами, когда Волков-Сухоруков устроил им очную ставку и перекрестный допрос, предъявил часики, бусы и серьги, они пустили явно фальшивую слезу и признались. Но не в убийстве Аллы Борисовны Ползунковой, а в том, что действительно были в гроте, гуляли, заглянули, зашли. Увидели страшную картину преступления. Испугались. Но вот кто из них первым предложил обобрать труп? — этого не могли сказать, не вспомнили. Виноваты, соблазнились дорогими украшениями. И снова ненатурально заплакали.
— Мародеры! — с презрением произнес Левонидзе. — В военное время вас надо было бы расстрелять.
— И прикопать где-нибудь в лесу, — добавил Волков-Сухоруков. — Это еще не поздно сделать. Я подумаю над вашей дальнейшей судьбой. Видели кого-нибудь возле грота?
— Каллистрата! — хором ответили Жан и Жанна. — Он там крутился.
— В понедельник получите расчет, — сказал я. — А пока идите. И никому ни слова.
Левонидзе отправился за Каллистратом, а в оранжерею запустил Антона Андроновича Стоячего. Волков-Сухоруков выложил перед ним грязные шлепанцы.
— Ваши? — спросил он.
— Мои! — обрадовался грибоед. — А я их несколько дней искал! Очень удобные для моих мозолей. Другие башмаки пятки трут. Где нашли-то?
— Да у вас под кроватью, — ехидно отозвался сыщик. — Сами туда спрятали, и не помните? Странно.
— Рассеян больно.
Стоячий тотчас же снял свои туфли и надел шлепанцы. Прошелся по оранжерее, словно гарцуя. Выглядел очень довольным. Волков-Сухоруков многозначительно посмотрел на меня. Я понял, что он хочет сказать: убийца себя так вести не станет. Либо Стоячий дьявольски хитер и обладает железными нервами, либо он ни в чем не замешан.
— Вы заходили сегодня в грот? — все же спросил сыщик.
— Да я даже не знаю толком, где он находится! — ответил Антон Андронович. А вот это уже была ложь. Характерная известь на шлепанцах говорила об обратном. Но прижать его сейчас было невозможно. Нужна экспертиза.
— Ладно, свободны, — проворчал Волков-Сухоруков. — Позовите там Бижуцкого, он за дверью.
В оранжерею вошел Борис Брунович. В своей неизменной пижаме малинового цвета. Он понюхал гладиолусы и безмятежно взглянул на нас.
— Давайте признаваться, — строго произнес Волков-Сухоруков. — Вы были сегодня утром в гроте. И потеряли там зажигалку.
— Да, совершенно верно, — ответил Бижуцкий, продолжая нюхать другие цветы. Просто наслаждаясь этим.
— А вы не заметили ничего необычного… на скамейке? — напряженно спросил следователь.
— Заметил, — все так же безмятежно и ровно отозвался Борис Брунович. — Там сидел труп Аллы Борисовны Ползунковой.
— Вот как? — несколько разочарованно сказал Волков-Сухоруков. А что он ожидал услышать? — Так прямо и сидел?
— Ну… полулежал, если точнее.
— И вы этому не удивились, не испугались.
— А чего ж бояться-то, чему удивляться? После того как я заглянул однажды ночью в окно к моему соседу Гуревичу — и увидел там та-а-кое!.. — Бижуцкий понизил голос, оглянулся: — Все остальное теперь кажется семечками, уверяю вас! Вот у Гуревича было действительно страшно, удивительно. Настоящий бал сатаны. Бафомета.
— Бафомета? — ухватился за это слово сыщик. — Что вы о нем знаете?
— Только то, что он правит бал в этом мире. А Гуревич — его правая рука. Или левое копыто.
— Оставьте Гуревича в покое! — разозлился Волков-Сухоруков. — Отвечайте по существу. Что вы сделали после того, как увидели труп в гроте? И почему никому не сообщили?
— Я не вмешиваюсь в земные дела, — подчеркнуто-презрительно сообщил Бижуцкий. — Это прерогатива людей мелких, суетных. А после шабаша у Гуревича…
— Заткнитесь! — совсем уже грубо взъярился следователь. Привык там у себя в подвалах орать. Пришлось мне вмешаться.
— Спокойнее, спокойнее, — произнес я. — Мне кажется, Борис Брунович, что вы нам еще не все сказали. Это вы оставили ту надпись на потолке в гроте? Не так ли?
— Я, — кивнул Бижуцкий. — «Врата ада». И стрелку нарисовал. Мела у меня под рукой не было, пришлось воспользоваться кровью.
— Но зачем?! — схватился за голову Волков-Сухоруков. — Вы что, идиот?.
Борис Брунович не обиделся. Он пояснил, понюхав еще один цветок — красную розу:
— Душа ее, как я полагаю, должна была отлететь в Аид. И чтобы она не заплуталась, я указал стрелкой, в каком направлении надо двигаться — в катакомбы. Поскольку ад, как мы все хорошо знаем, находится в центре Земли.
В логике ему, по крайней мере, отказать было нельзя.
— А кроме того, — продолжил Бижуцкий, — точно такую же надпись — «Врата ада» — я видел в доме моего соседа Гуревича…
— Все, хватит! — остановил его сыщик, запыхтев трубкой. — Ступайте прочь.
Когда Борис Брунович удалился, сорвав тайком флокс, Волков-Сухоруков посмотрел на меня.
— У вас тут все такие? — сердечно спросил он.
— Разные, — уклончиво отозвался я.
В это время Левонидзе ввел в оранжерею Каллистрата.
— В гроте сегодня были? — уже как-то вяло спросил сыщик.
— Прохаживался мимо, — ответил профессор-бомж. — А что случилось?
— Ничего подозрительного не заметили? — задал вопрос Георгий.
— Как же! Заметил. Навстречу мне шли — знаете кто? Наша актриса с этим молодым парнем, Парисом. Они не только держались за руки и ворковали, но и… Вы только представьте себе: целовались!
— Целовались? — устало переспросил Волков-Сухоруков. — Почему? — И посмотрел на меня. Словно я должен был немедленно принять какие-то меры. Может быть, посадить обоих в карцер. Или расстрелять.
— Потому что у них, наверное, чувства-с! — ответил вместо меня Левонидзе. И усмехнулся.
— Позор! — с возмущением произнес Каллистрат. — Она ему в прабабки годится!
— Ну и клиника… — пробормотал сыщик
Левонидзе решил вступиться за честь мундира.
— Нормальная клиника, — возразил он. И добавил: — Для ненормальных.
Когда мы отпустили Каллистрата восвояси, я спросил:
— Ну что, будем теперь вызывать Харченко и Гамаюнова?
— Пустой номер, — сказал Волков-Сухоруков. — Эти тоже наверняка ничего не знают, а если и видели кого-то, то таких же круглых болванов, как предыдущие. Зря только время теряем. Цепочка здесь замкнулась.
— Но у нас еще остается Олжас, — напомнил Левонидзе. — Я, кстати, уже звонил в казахское посольство и в Чимкент. Скоро должны дать ответ по этой личности.
— А где же он сам? — произнес сыщик — Проводите, проводите меня к нему, я хочу видеть этого человека!
— Пошли к цыганам, — сказал я, подводя жирную черту под начальным этапом следствия.
Табор расположился в десятке метров от ворот клиники. На поляне были разбиты разноцветные шатры-палатки, стояли вереницы иномарок, горели костры. Пахло шашлыками, острыми приправами, разлитым вином. Звенели гитары и бубны. Пели и хором, и поодиночке. Звучали оживленные голоса, смех, шутки. Народу было столь много, что я уже не разбирал — где «свои», а где — «чужие», приехавшие неизвестно откуда и зачем. Некоторых, очевидно, привлекла зажигательная музыка и огни костров. А между тем уже наступил вечер, на небе высыпали звезды, появилась круглоликая луна, и ничто не предвещало вчерашней ночной грозы — лишь безудержное веселье было разлито в воздухе, как терпкое донское вино, которое оказалось сгружено на траву целыми ящиками.
— На территорию клиники никого постороннего не пропускать! — еще раз предупредил я охранника Геннадия, дежурившего у ворот. — И вызовите на всякий случай Сергея, для подмоги. Обещаю двойную оплату за этот день.
Вместе с Левонидзе и Волковым-Сухоруковым мы прошлись по табору. На нас мало кто обращал внимание — все были заняты своим делом: либо слушали цыганские песни и, в зависимости от своего настроения, печалились или веселились, либо просто поглощали в немереных количествах спиртное. А некоторые уже находились в полной отключке и спали прямо на земле, как братья Топорковы, обнявшись в мучительной любви-ненависти друг к другу.
Главные затейники и организаторы этого цыганского шоу — Николай Яковлевич и Маркушкин находились в центре внимания, за самым ярким костром. Вернее, на гребне славы и внимания пребывала царственная красавица Нина, которая к этому времени уже проснулась и сомнамбулически покинула свой номер, угодив прямиком в табор, а эти двое изо всех сил обхаживали ее. Старались и ромалы, стремясь угодить повелительнице праздника изо всех сил. Нина издали увидела меня и погрозила пальчиком, а затем намеренно отвернулась к своим «мужьям». Я подумал, что здесь катастрофически не хватает в противовес им Сергея Владимировича Нехорошева с его, теперь уже мусульманскими, женами.
Но зато я заметил некоторых своих нынешних обитателей Загородного Дома. Обнимал за талию Леночку Стахову и что-то нашептывал ей на ушко блистательный пилот Мишель Зубавин. (В телефонном разговоре со своим боссом Шиманским он обещал «аккуратно вытрясти из нее душу» ради бумаг; как бы тут не произошло еще одного убийства, подумалось мне.) В полном одиночестве прохаживалась и грустила поэтесса Зара Магометовна Ахмеджакова; должно быть, сочиняла вирши, «цыганские напевы» или что-то в этом роде. Увлеченно беседовали возле дальнего костерка Тарасевич и Сатоси. Надеюсь, речь у них шла не о перепродаже секретного оружия в Страну Восходящего Солнца. С вызывающе гордым видом, будто окаменев, сидела старая актриса Лариса Сергеевна Харченко, а ее ненавидящий взгляд был устремлен на еще одну парочку: Париса-Гамаюнова и черноволосую женщину пожилого возраста с восточным типом лица. Я узнал ее по постоянному мельканию в телеящике. А сам плейбой тотчас же и представил мне свою даму, облобызав ее в щечку:
— Это Марина Харимади, депутат и все такое прочее. Вот, приехала меня навестить, соскучилась. У вас найдется еще одна гостевая комната?
— А мы и в одной поместимся, в твоей! — со смешком сказала Харимади, а меня окинула цепким колючим взглядом.
— Приятно познакомиться, — вынужденно произнес я, хотя ничего «приятного» для меня в этой пустомельной и довольно лживой особе не было.
Наконец мы разыскали Олжаса Сулеймановича в одном из шатров. Он дрых на атласных подушках, как казахский бай, а рядом валялся бурдюк с рисовой водкой.
— Вы только поглядите на эту скотину! — шепотом проговорил Георгий. — Зарезал женщину, как овцу, а сам нализался до потери пульса!
— Может, это не он, — проворчал Волков-Сухоруков, пытаясь растолкать Олжаса.
— Не он — значит, Нурсултан, — истолковал его слова по-своему Левонидзе. Он пнул сначала пустой бурдюк, а потом и округлый зад дородного бая.
Но все попытки разбудить Олжаса кончались безрезультатно. Он лишь что-то мычал, сопел, хрюкал, а потом вновь раздавался мощный богатырский храп.
— Пошли отсюда! — сказал наконец с огорчением Волков-Сухоруков. — Придется допросить его утром, когда протрезвеет.
— Он не протрезвеет никогда, — с сомнением отозвался Георгий. — Цыгане пробудут здесь еще минимум неделю. Я их знаю. Пока все деньги у гусар не кончатся.
Еще раз с видимым удовольствием пнув пьяную тушу в зад, Левонидзе первым вышел из шатра. Вслед за ним выбрались и мы. Тут я увидел возле главного костра, в центре представления… мою жену Анастасию! Да еще под ручку с Леонидом Марковичем Гохом.
Цыгане, окружив Анастасию, запели ей «Величальную», а пианист замахал мне ручками, зазывая присоединиться. Дождавшись, когда ромалы окончат, я подошел к ним.
— Вот! Вот, Александр Анатольевич! Это — она! — горячо зашептал мне Леонид Маркович. — Та самая девушка, художница, о которой я вам рассказывал! Моя Муза, Настя, она нашлась… Она шла по аллее парка, в вашей клинике… просто чудо, правда?
— Это моя жена, — сухо произнес я. — Чудо, что она не сказала вам об этом раньше.
— Ва… ва… ва-ша… же… — пытался выговорить господин Гох, но у него плохо получалось. На него, честно говоря, было больно смотреть. Только что человек находился на седьмом небе, и вдруг — такое падение на землю! Может быть, и не стоило его так сразу огорашивать? Но каким образом Анастасия вновь (уже в который раз!) покинула свои запертые апартаменты? Тем более что у дверей должна была дежурить Параджиева? А мимо нее муха не пролетит.
Об этом я и спросил супругу, отведя ее подальше от кострища. Глаза Анастасии ярко блестели, все лицо было воодушевлено. Она, судя по всему, наслаждалась этим теплым осенним вечером, песнями цыган, их волей, передающейся и ей самой.
— Я… просто уговорила Параджиеву, — скромно сказала она. — Попросилась прогуляться. И она согласилась.
— Что? — не поверил я. — Этого не может быть.
— Может, Саша, — ответила Настя. — Параджиева — тоже человек. У нее есть душа. И понимание. А ты во всех видишь какие-то механические манекены. Но манекены мертвы. И ты можешь со временем превратиться в такое же бездушное существо. Чем ты огорчен? Что я пришла сюда и счастлива?
— Нет, конечно… — пробормотал я невразумительно. Должно быть, я сам сейчас выглядел не лучше Леонида Марковича, который стоял в сторонке и не спускал с нас глаз. Но какова Параджиева! Уж если Настя действительно смогла уговорить эту «железную леди» наперекор моим приказаниям, то… То все и в самом деле летит в моем Загородном Доме в тартарары! Или же я попросту ничего не смыслю ни в психиатрии, ни вообще в жизни…
— Пойдем лучше послушаем цыган! — предложила жена. — Ты же знаешь, как я люблю их напевы?
— Знаю, — кисло улыбнулся я. — А как же Леонид Маркович?
— Он хороший и милый друг, но… все это в прошлом. Понимаешь, это не было настоящим. Иллюзия от одиночества, от расшатавшихся нервов. Я просто увидела в пустыне мираж и пошла к нему, к этому оазису, но оказалось… Не то. Реальность, Саша, настоящая реальность, колодец с водой для меня — это ты. Неужели ты до сих пор этого не понял? Как же ты тогда глуп!
— Я… да… колодец… надо бы попросить у тебя прощения… — снова замямлил я. И вдруг твердо добавил: — Давай слушать цыган! И лети оно все к черту!
Мы сели с Настей возле одного из костров, кто-то нам подносил терпкое донское вино, над головой звенела семиструнная гитара, луна и звезды изливали таинственный серебристый свет, свет любви и жизни, и я впервые был по-настоящему счастлив за долгие месяцы и, возможно, годы. Счастлив вместе со своей женой.
…А потом мы незаметно ушли, чтобы остаться наедине друг с другом.
Ночью я вдруг очнулся от какого-то странного чувства. Будто на меня кто-то неотрывно смотрел. В помещении было темно. Но я даже не представлял, где нахожусь? В каком-то подвале, котельной, что ли? Голова гудела. А руки и ноги словно онемели. Кажется, были намертво связаны. Прикручены к чему-то. Или это наручники? Я вообще не мог пошевелиться. Такое ощущение, что мне на грудь положили тяжеленную могильную плиту. Ерунда какая-то! Меня что, паралич разбил? Единственное, что я мог сейчас делать, — это вспоминать… Мы ушли с Анастасией из табора, очутились в ее апартаментах, любили друг друга… Исступленно, как в первый раз. Но почему мне и тогда казалось, что на меня кто-то «незримо» смотрит? Прячась за амальгамой фальшивого зеркала, в окне? Из моего кабинета-лаборатории. И будто бы это я сам, второй, чуждый мне человек. Словно бы я раздвоился в самом себе. А в Библии сказано: «Дом, раздвоившийся в самом себе, не устоит». Этот Дом, Загородный, Клиника. Не о ней ли и сказано?
Потом, кажется… я снова пошел в грот… Нет, зачем? Что мне там было нужно? Посмотреть, не появился ли новый труп? Или поглядеть на… прежний? Какая чепуха лезет в больную голову! Нет, потом был ужин. При свечах. Я сходил в столовую и принес нам с Анастасией омлет с копченым угрем и авокадо, мясо краба под майонезом и вино. Да, да! Мы с аппетитом ели и смеялись. Но почему при свечах? Потому что в Загородном Доме вдруг отключилась электроэнергия. Что-то произошло на местной подстанции, я сам звонил туда. Какая-то авария. Вся клиника погрузилась в темноту, лишь огоньки свечей — в коридорах и на лестницах, лучи фонариков. Самое удобное время для очередного преступления. Если кто задумал его. Час Бафомета.
— Час Бафомета… — повторил я громко, чтобы лишь услышать свой голос в темноте. И услышал его. А кто-то, как мне опять показалось, хихикнул. Даже вроде бы две красные точки сверкнули. Глаза? Конечно. В помещении явно кто-то находился. Я чувствовал тихое дыхание. И вспомнил, что, выйдя от Анастасии и заперев дверь в ее комнату, я пошел по коридору в свой кабинет. Держал в руке свечку. Должно быть, где-то было отворено окно. Порыв ветра задул слабый огонек, густая, вяжущая темнота. Холод. Затем — удар. Мрак. И это — все?
— Нет, это не все, — раздался надо мной тихий вкрадчивый голос.
Возможно, я «вспоминал» вслух? Или мне мерещится?
— Это далеко не все, — повторил тот же человек. — И тебе ничего не мерещится. Ты покуда еще жив. Чувствуешь. Но это скоро пройдет.
«Ну вот, — подумал я. — Теперь за слуховыми галлюцинациями последуют зрительные, а потом всякие неприятные тактильные ощущения…»
Так оно и произошло: где-то далеко в темноте появился слабенький огонек свечи. Он поднимался и приближался снизу, будто бы двигался из подземелья. Может быть, я нахожусь не в подвале, а в гроте? Вот почему тут так сыро и холодно. И не в гроте даже, а в самих катакомбах? Перетащили меня сюда, что ли?..
Огонек свечи между тем продолжал плыть ко мне. Его прикрывала от сквозняка восковая рука с иссохшими пальцами.
Я даже различил желтые обкусанные ногти. А вскоре увидел и лицо. Это была женщина с уродливой выпяченной губой. Параджиева!
— Тс-с! Тихо!.. — отчетливо произнесла она.
Значит, она разговаривает? А как долго притворялась глухонемой! С какой целью?
Параджиева поправила у меня под головой подушку. А затем пребольно щелкнула своими костяными пальцами по лбу и засмеялась.
— Сейчас все соберутся, тогда и начнем, — сказала она. — И подушка потом пригодится. Люблю это дело…
— Нечего ждать, — раздался все тот же вкрадчивый мужской голос. — Будем начинать без них. Когда подойдут — подключатся.
Его фигура выплыла из темноты. Он был облачен в зеленый балахон и маску: не то свиное, не то козлиное рыло, с паклевидной бородой, розовым пятачком и винтообразными рожками.
— Все должно быть по правилам, — продолжил этот урод с венецианского карнавала. — Итак, имя, фамилия, профессия? А вы записывайте!
В ногах у меня уселись неизвестно откуда вынырнувшие Жанна и Жан, с бумагой и карандашами в руках. Изготовились вести протокол.
— Да что, черт возьми, тут происходит? — слабо проговорил я. У меня было так мало сил, что я даже не мог как следует возмутиться.
Не обратив на мои слова никакого внимания, козлохряк забубнил, как лжепономарь на паперти:
— Вы обвиняетесь в следующих преступлениях… В убийстве Аллы Борисовны Ползунковой. С целью скорейшего получения завещанных вашей клинике десяти миллионов долларов. Разработав хитроумный план, вы произвели это злодеяние с особой жестокостью, что усугубляет вашу вину.
— Не я, ложь! — вылетело у меня из горла.
— Молчи! А то положу подушку на лицо, — предупредила меня Параджиева.
— Вы довели свою жену Анастасию Владиславовну Тропенину, урожденную Шиманскую, до безумия, подбросив ей перед открытием выставки собачью голову в кровать, — продолжил бубнить человек в маске. — Все с той же целью — завладеть ее капиталами.
— Нет, нет! — запротестовал я. — Все не так!
— Так, Саша, так, — мягко сказал Левонидзе, выдвигаясь из темноты. — Я же знаю. Только не хотел говорить.
— Вы довели до самоубийства одного из своих пациентов с Рублевского шоссе, который спонсировал клинику и оставил вам прощальное письмо-стихотворение: «Не горько ли тебе?..» Вспоминаете?
— Нет! — крикнул я.
— Нет? Кошкин жакет! — передразнил меня человек в маске и вдруг резко сорвал ее, приблизив свое лицо к моему. Это был Волков-Сухоруков.
— А мою дочь тоже не ты убил, сбив ее на своей «тойоте»? — прошептал он, скрипя зубами.
— У меня «ауди»!
— А в прошлом году была «тойота», — произнес Каллистрат, выйдя на свет из-за спины Левонидзе. — Я же был свидетелем этого преступления. А вы потом заплатили мне за молчание. И пригласили даже отдохнуть в вашей клинике. Может быть, тоже хотели убить?
— Ид-диот! — пробормотал я.
— Идиот — это я, — сказал Бижуцкий. И этот тут! Все собрались, черти, оборотни! — Вы сделали меня полным идиотом, — продолжил Б.Б.Б. — Развивали во мне психопатии. Будто нарочно экспериментировали с живым человеком. И я знаю, для чего. Потому что вы пишете монографию на эту тему. А я у вас — как подопытный кролик. Решили войти в анналы психиатрии? Встать наряду с Юнгом и Фрейдом?
— Подтверждаю его слова, — раздался голос Стоячего. — Истинная правда. Никакой он не трюфель, а мухомор!
— Да, да! Верно! Лжец! Обманщик! Тайный развратник! Вор! Убийца! — посыпались и другие голоса-возгласы. Замелькали гневные, искаженные в полутьме лица: братья Топорковы, Нехорошее со своим «семейством», Маркушкин, Николай Яковлевич, иные мои пациенты — бывшие, о которых я уже и забыл.
— Отдайте его мне, — попросила вдруг Нина, усаживаясь ко мне на колени и отталкивая писцов-протоколистов. — Он мне нравится. А потом делайте с ним, что хотите.
— Нет, мне! — потребовал Олжас, подтачивая на бруске нож с инкрустированной костяной ручкой. — Только мне. Я давно жду. Я голоден.
— И этот человек числился супругом моей Насти! — с возмущением произнес Гох.
— Почему «числился»? Я и есть, — возразил я, дергаясь под тяжестью усевшихся на меня тел.
— Есть буду я, — напомнил Олжас Сулейманович.
— А мы на это поглядим, — сказала непонятно как очутившаяся тут Харимади, которую держал под руку Парис. Впрочем, какая разница, откуда они все тут взялись, в этом подвале или катакомбах? Мне уже становилось как-то все равно. Вон — и Лариса Сергеевна Харченко там маячит, и Леночка Стахова, и Зара Ахмеджакова, и… и… кажется… сама мадам Ползункова со своей Принцессой на плече. Только вид у нее не очень здоровый. Оно и понятно — столько времени пролежать без движения.
— Так какие будут предложения? — спросил Тарасевич, постукивая сандаловой тростью по земляному полу. — У меня времени мало.
— Наш самолет в Токио через два часа, — добавил Сатоси. — И вообще, это ваша проблема — русских. Вечно вы в своих душах копаетесь! Начитаетесь на ночь Достоевского…
— Ладно, давайте, в самом деле, решать, — сказал Мишель Зубавин, громко зевнув. — А то цыгане у ворот ждут. Томятся без нас. Слышите?
Откуда-то издалека действительно доносились тоскливые гитарные переборы. На первый план выдвинулся господин Шиманский. Вид его не предвещал ничего хорошего. «Этот предложит либо закатать в асфальт, либо сбросить с вертолета», — подумалось мне.
— Господа! — начал Владислав Игоревич. — Процесс подходит к концу. Я требую…
Но договорить он не успел. Его оттолкнула… Анастасия и с подавляющей всех силой и гневом произнесла:
— А ну-ка, пошли отсюда все вон!
И положила мне на лоб свою прохладную, умиряющую ладонь. Лица и фигуры стали искажаться и исчезать. Мрак отступал, уползал в щели. Вроде бы даже прибавилось свежего воздуха.
А я… проснулся.
На столике в моем кабинете горела лампа, а я лежал на кушетке. Выходит, аварию на электростанции уже устранили и свет дали. Это хорошо. Но голова у меня по-прежнему трещала. Я потрогал лоб и обнаружил мокрое полотенце. И только сейчас заметил сидящего в кресле Левонидзе. А за столиком на стуле еще и Волкова-Сухорукова. Они тихо переговаривались, пока не услышали, как я зашевелился.
— Очнулся? — спросил Георгий. — А я тебя в коридоре нашел, прямо перед твоим кабинетом. Башкой в темноте стукнулся? Я тебе на темечко лед положил.
— Что случилось? — задал вопрос Волков-Сухоруков, внимательно глядя на меня.
— Не знаю. Не помню. Кажется, действительно споткнулся, — ответил я. Каждое слово в моей голове отзывалось болезненным толчком. — Или кто-то ударил сзади, — добавил я. — Но зачем?
— Если хотели убить, то уж убили бы — лежать бы не оставили, — заметил следователь ФСБ. — Может, решили просто попугать? Предупредить, чтобы особо не рыпался?
— А куда он рыпается? — спросил Георгий. — Он свое дело делает. Если только узнал что-то, что не положено. Случайно.
— Я за последнее время много чего узнал, — пробормотал я, закрыв глаза, — так мне было удобнее, меньше болела голова. — А сейф заперт?
— Заперт, — ответил Левонидзе. — Ты же даже от меня ключ прячешь.
Это было верно. Ключ я держал в этой же комнате, но в тайнике. Никто бы не догадался. Хотя я хранил его всегда под рукой и, в сущности, на виду у всех — в бутоне розы, который был единственным искусственным среди других живых цветков, стоящих в хрустальной вазе. Но даже если бы его обнаружили — надо еще знать шифровой код замка. А он у меня был швейцарской системы, так что вскрыть сейф можно было только с помощью автогена, да и то если крепко постараться. Я же сейчас больше всего беспокоился о дневнике Стаховой, ее видео— и аудиокассетах и своей картотеке.
— Ну и что же конкретно вы узнали? — спросил Волков-Сухоруков, продолжая прерванный разговор. — Имя убийцы Аллы Борисовны?
— Нет, этого мне выяснить пока что не удалось. Но есть один человек, которого мы как-то упустили из виду. Он держится несколько в тени. И очень хладнокровен.
— Кто же? — спросили они одновременно, нетерпеливо.
— Боюсь ошибиться. Мои подозрения связаны не с уликами, а с областью психиатрии, — ответил я. — А это для следствия слабый аргумент. Зона догадок, умственных рассуждений, копания в прошлом, в истоках поврежденного разума. Блуждание в лабиринтах подсознания, чем я постоянно и занимаюсь. Никаких твердых фактов нет. Так что потерпите, пока я их достану. Тогда и скажу.
— Мы же должны сообща действовать, — заметил Левонидзе. — Хотя бы намекни, что ли? А ну как этот человек убьет нынешней ночью еще кого-то?
— Не думаю. Он сейчас очень занят другим, насколько я понимаю. Более мирным делом.
— Он или она? — пытливо спросил Волков-Сухоруков.
— Оно, — отшутился я и потрогал голову: кажется, я все же получил сотрясение мозга. Кто же меня так удачно приложил сзади? Я теперь не сомневался, что подвергся нападению. Неизвестного злоумышленника. Хотя почему «неизвестного»? У меня были реальные предположения и на этот счет.
— Болит? — посочувствовал Георгий. — Сходить еще за льдом?
— Не надо. Я, наверное, вчера еще и перебрал с вином.
— Понятное дело… Цыгане! — сказал Волков-Сухоруков. — Мы там все крепко приложились к донскому. У самого голова побаливает. У вас тут, в кабинете, есть выпивка?
— Посмотрите в шкафчике.
Следователь достал водку и анисовый ликер. Левонидзе приготовил рюмки. А я, потянувшись с кушетки, поставил на проигрыватель пластинку с музыкой Моцарта. Волшебные флейты как-то сразу освежили мою голову, а коктейль придал дополнительные силы. Некоторое время мы сидели в полном молчании. Настенный циферблат показывал три часа ночи.
— А почему вы не спите? — спросил я.
— Бодрствуем потому, что опасаемся, как бы не произошло очередное убийство в клинике, — ответил Георгий. — Вот тебя же чуть не пристукнули! Мы уже два раза обходили все нежилые помещения.
— Надо бы и в жилые заглянуть, — заметил Волков-Сухоруков, прикладываясь к третьей рюмке. — А чего это вы во сне кричали? Бормотали что-то… про «ауди»?.. Что-то все время отрицали?..
Я несколько смутился, вспоминая свой сон. Меня выручил Левонидзе, которому тоже пришлась по душе водка с анисовым ликером.
— А ты сам получи по тыкве, еще не такой бред запоешь! — сказал он. — Меня другое интересует. Кто мог вывести из строя внутреннюю систему видеослежения?
— На этот вопрос я, пожалуй, смогу вам ответить, — произнес я. — Это тот, кто пытался «залезть» в мой компьютер, чтобы получить доступ к базе данных пациентов. Вернее, его интересовал всего один из них. Но думаю, что он не сумел вскрыть сервер и вывел компьютер из строя. А система видеослежения мешала ему обрести свободу действий.
— Кто же это? — вновь спросили они одновременно.
— Сатоси, — коротко сказал я. — Его интересует физик-ядерщик Точнее, его технические разработки. А если еще точнее, то вся далеко не простая личность Тарасевича, его образ мыслей, характер, отклонения от нормы, детские годы и все прочее, что мы называем «психологическим портретом пациента». Почему? Потому что ему нужно непременно изучить его, нащупать слабые стороны души, болевые точки, прежде чем начать действовать. И тут разумнее и удобнее всего воспользоваться услугами психиатра. То есть уже проведенной мною работой.
— Но… зачем все это нужно японцу? — спросил Георгий.
— Тебе же объяснили! — буркнул Волков-Сухоруков. — Сатоси охотится за секретными лабораторными изысканиями Тарасевича. И, видимо, хочет вербануть нашего физика.
— Я сам засек его на том, что он фотографировал страницы из черновой тетради Евгения Львовича, — добавил я. — Маленькая такая зажигалочка.
— Вот он-то тебя, значит, и долбанул по чердаку, — сказал Георгий.
— Вряд ли. Я смотрел через зеркало-окно. Он не мог меня видеть.
— Но мог чувствовать. Ты еще не знаешь этих япошек! Они же все — ниндзя. Шпионы и самураи.
— В любом случае, дело очень серьезное, — подвел итог Волков-Сухоруков. — Утром я непременно свяжусь с коллегами из ФСБ. Передам им всю информацию. Пусть Сатоси займется соответствующее Управление. Экономический и военный шпионаж — их работа. А моя — выловить Бафомета. Найти убийцу.
— Вместе отыщем, — поддержал его Левонидзе. — Это дело и моей чести. А то я и сам хожу под колпаком. Кстати, не пора ли нам вновь совершить ночной обход?
— А вы лежите, лежите, — обратился ко мне Волков-Сухоруков. — Без вас управимся.
Я все еще чувствовал себя скверно, но не настолько, чтобы отпустить сыщиков одних. Кроме того, у меня мелькнула мысль, что новое убийство в клинике действительно может произойти именно этой ночью, но… без помощи того убийцы, которого мы ищем. Я даже знал, кто должен стать очередной жертвой. Только бы не опоздать.
— Пошли, — сказал я, вставая с кушетки. — Мне невредно прогуляться.
Мы вышли в коридор, и я сразу повел следователей на второй этаж.
— Надо бы сначала осмотреть нежилые помещения, — выразил свое мнение Георгий. Волков-Сухоруков поддержал его.
— После! — буркнул я.
С лестницы навстречу нам спускался задумчиво-отрешенный Бижуцкий. Малиновая пижама сидела на нем, как концертный фрак.
— Этот никогда не спит, — шепнул Левонидзе. — Особенно в полнолуние.
— Куда путь держим? — громко рявкнул Волков-Сухоруков.
Борис Брунович вздрогнул, очнулся и едва не скатился с лестницы.
— Чего вы орете? — зашипел я на рыжеусого сыщика.
— Виноват, — отозвался он. — Но разве не странно, что тут ночью шляются туда-сюда всякие подозрительные личности? Да еще постоянно в пижамах!
— А в чем я, по-вашему, должен ходить? — возмущенно отреагировал Бижуцкий. — Это мой рабочий костюм, если хотите. Пижама, знаете ли, спасла мне жизнь, когда я перелез через подоконник и очутился в доме моего соседа Гуревича. Поэтому-то на меня и не обратили никакого внимания, приняли за своего. Там каждый был кто в чем, даже абсолютно голые, но только не в цивильном платье! А когда я скромно встал в уголке, то…
— Потом, потом! — перебил его Левонидзе. — Не видите разве, что мы заняты?
Я торопливо шел впереди, а остановился лишь перед номером Ларисы Сергеевны Харченко. Постучал, потом толкнул дверь. В комнате горел верхний свет. Мы всей гурьбой вошли в помещение. И замерли.
Актриса сидела в кресле, словно отдыхала. Губы ее были строго поджаты, а недовольный немигающий взгляд устремлен на нас. Она будто бы желала потребовать немедленного ответа за столь позднее вторжение в ее апартаменты. Но ничего не спрашивала. Двух мнений по поводу ее теперешнего состояния возникнуть не могло: она была явно мертва.
— Врата ада снова отворены!.. — глухо проговорил за нашими спинами Бижуцкий.