В эту безумную ночь, насыщенную грозовыми разрядами, кажется, никто не спал. По крайней мере, чудачества и всякие странные происшествия продолжались… Едва я отвел Анастасию в ее апартаменты и запер за ней дверь, как мне позвонил охранник.
— Господин Тропенин, — радостно-деловито сообщил он, — я поймал «женщину в белом». Верткая оказалась, кусалась и лягалась, пришлось оглушить и надеть наручники.
— Что-что? — не сразу сообразил я, все еще пребывая в некоторой эйфории от общения со своей любимой. Потом подумал, что речь идет о мадам Ползунковой. Или… Нине?
— «Женщина в белом», — повторил Сергей. — Как у Коллинза. Только эта — очень больших размеров. И щетина на морде.
— Еце она сейчас? — озадаченно спросил я.
— У меня в будке. Пыталась перелезть через забор.
— Ждите. Скоро приду.
Мне надо было срочно выпить фирменный коктейль, чтобы взбодриться. Но сделать этого не удалось. В коридоре мне попался Левонидзе в халате с японскими дракончиками, обнажавшим волосатую грудь. Следом за ним шел наш фээсбэшный Шерлок Холмс с трубкой, жмурясь, как кот, полакомившийся сливками.
— Александр, мы за тобой, — сказал Георгий. — Вася нашел Бафомета.
— В библиотеке? — почему-то решил я.
— Нет, я загнал его в рентгеновский кабинет, — довольно ответил сыщик. — Вот так, друзья мои. Надо быть профессионалом, а не… мозги пудрить. Этак-то каждый умеет. А я устроил засаду.
— Где? — одновременно спросили мы.
— В укромном уголке, между первым и вторым этажом. Там есть ниша с цветочной вазой, где я и спрятался. Я ведь предполагал, что Бафомет — один из ваших клиентов, и если он начнет действовать, то непременно в ночные часы, а мимо меня не пройдет.
— Ну и? — задал вопрос Левонидзе.
— Ну и появился, — расплылся в торжестве Волков-Сухоруков.
— Как он выглядит? — спросил я.
— Как сущий дьявол. Весь черный, голый, разит потом. И глаза бешеные.
— Что же ты сделал? Кинулся на него? — усмехнулся Левонидзе.
— Нет, я же не совсем дурак, правда? Помню, что он сотворил с несчастным Лазарчуком. Но по порядку. Сначала на лестнице возникла женщина в белом.
«Еще одна? — подумал я. — Сколько же их тут развелось?»
А вслух сказал:
— Сначала по лестнице должны были спуститься я и Анастасия. Это моя супруга.
— Ну да, вас я пропустил. А потом появилась эта: белый плащ, на голове то ли платок, то ли капюшон, длинная юбка. Кобылистая дама.
По описанию походило на мадам Ползункову.
— Ее я тоже не стал задерживать, — продолжил следователь. — Спустя минут пять вновь услышал шаги. Вот это уж точно был Бафомет! Существо то еще, одним словом. Я уже говорил, что он был голым и черным?
— Говорил, Вася, — кивнул Левонидзе. — А может, тебе померещилось? В темноте-то?
— У меня с собой труба ночного видения, — огрызнулся тот. — С риском для жизни я пошел за ним следом. Вы хоть представляете, какой смертельной опасности я подвергался?
— Еще бы! Ты, бяша, герой! — Эти ехидные слова Левонидзе почти совпали с другими, раздавшимися позади нас:
— Тут не пробегала моя Принцесса?
Мадам Ползункова, в белом ночном пеньюаре, будто парусник, плыла на нас и повторяла: «Кис-кис-кис!»
Бесцеремонно отодвинув Волкова-Сухорукова, стоявшего у нее на пути, она проследовала дальше и скрылась в столовой.
«Кого же тогда захватил в плен охранник?» — подумал я.
Сыщик нервозно чиркнул спичками, раскурил трубку и продолжил:
— Я крался следом, за этим Бафометом, разящим потом и кровью, пока не увидел открытую дверь в рентгеновский кабинет. Я тотчас понял, что судьба посылает мне шанс. Вот оно — лучшее место, где капкан должен захлопнуться. Я изловчился…
— Александр Анатольевич! — перебил его другой голос.
На верхней ступени лестницы стояла Нина. В бежевом свитере и светлой юбке. Она досадливо постукивала ладонью по перилам.
— Александр Анатольевич, я жду. Вы обещали почитать мне что-то из Шопенгауэра.
— Да-да, конечно, — только и оставалось сказать мне. — Позже. Сейчас я страшно занят. Еще немного терпения.
Нина недовольно, даже капризно фыркнула, повернулась и скрылась на втором этаже.
— Шопенгауэр с Кантом отдыхают, — точно так же фыркнул и Левонидзе.
А Волков-Сухоруков невозмутимо продолжил:
— Итак, я изловчился, рванул вперед и втолкнул скользкого Бафомета в этот рентгеновский кабинет. В дверь был вставлен ключ, мне оставалось лишь повернуть его — и замок защелкнулся. Преступник оказался в ловушке. Теперь нам надо только пойти и всем вместе надеть на него наручники. Основную работу за вас я уже сделал.
Сыщик самодовольно похлопал Георгия по плечу. Тот еще раз насмешливо фыркнул:
— Рентгеновский кабинет, Вася, соединяется проходной дверью с амбулаторной комнатой, — сказал он. — А оттуда выход свободный. Об этом ты не подумал?
— Да? Я и не знал… — кисло ответил Волков-Сухоруков.
— В любом случае, надо сходить и посмотреть, — предложил я.
Как мы и предполагали, ни в рентгеновском кабинете, ни в амбулаторной (дверь в которую была отворена) никого не было. Зато в коридоре нам встретился Бижуцкий в пижаме, лунатически проследовавший мимо. На нас он не обратил никакого внимания, занятый своими мыслями.
— Это не он, — тихо произнес сыщик. — Тот был выше ростом и голый.
— Если Бижуцкого раздеть, он тоже станет голым, — отозвался Георгий. — А пойдет на цыпочках — так и выше ростом.
— Нет, тот был черный и скользкий, — уперто заявил Волков-Сухоруков, а потом вцепился в мое плечо и прошипел: — Тихо! Замрите! Вот он.
С нижней лестницы, где находились спортзал, бильярдная и бассейн, поднималась, шлепая купальными тапочками, действительно голая (правда, в плавках) и дочерна загорелая фигура с махровым полотенцем на шее.
— Стоять! — заорал истошным голосом сыщик, выхватив из наплечной кобуры пистолет: — Лежать! Молчать! Не двигаться!
— Ба! Да ведь это же наш полковник, — спокойно произнес Левонидзе. — Не стреляй.
Алексей Топорков продолжал стоять с поднятыми руками.
— Какой еще полковник? — чуть ли не обиженно вопросил следователь, явно горя желанием продырявить «дичь».
— Мы тебе говорили о них — два брата, наши пациенты. — Левонидзе пришлось силой затолкать пистолет обратно в кобуру.
На лестницу выскочили некоторые из моих «гостей» со второго этажа: Стоячий, Каллистрат, Гамаюнов.
— Кто кричал? Пожар? Наводнение? — посыпались вопросы.
Алексей Топорков опустил руки, озадаченно глядя на всех нас
— Все в порядке, — сказал я. — Расходитесь по своим комнатам. Спите.
— Ну-ну! — откликнулся сверху Антон Андронович. — Уснешь тут. То гроза с молниями, то… Каллистрат, пойдем сыграем на бильярде?
— Легко, — ответствовал бомж.
— И я с вами, — сказал Гамаюнов. — Впервые у меня бессонница.
Спустя пару минут после того как они ушли вниз, я промолвил:
— Попрошу вас больше не орать в моей клинике. А тем более не размахивать пистолетом.
— Да он не заряжен, патроны еще летом кончились, — ответил Волков-Сухоруков. — А вот что ваш полковник делает тут в таком виде?
— Объясняю, — четко, по-военному произнес Топорков. — В самые тяжелые минуты моей жизни, когда в голову лезут всякие сумбурные мысли, меня спасает только спорт, активные физические упражнения до полного изнеможения. Вот и сегодня, после того как я узнал, благодаря вам, всю правду про брата, мне захотелось покончить с ним раз и навсегда. Но потом я взял себя в руки. Это что же получится? Еще одно братоубийство? Достаточно того, что случилось. И я начал отжиматься до седьмого пота. Затем решил искупаться в бассейне. Но по дороге какой-то болван втолкнул меня в темную комнату и запер дверь. Хорошо, что я нашел выход через соседний кабинет. Вы не знаете, кто бы это мог быть?
— Тут по ночам разные идиоты бродят, — безразличным тоном сообщил Левонидзе, а Волков-Сухоруков стал усиленно пыхтеть трубкой.
— Это хорошо, что вы встали на мирный путь развития ваших взаимоотношений с братом, — сказал я. — Идите теперь, отдыхайте. Прошлого не воротишь. Утром поговорим.
В это время у меня зазвонил сотовый.
— Она очухалась, — сообщил охранник. — Ругается матом, как ломовой извозчик. Что делать? Еще раз оглушить?
— Ни в коем случае. Уже иду.
Я кивнул Левонидзе и Волкову-Сухорукову:
— За мной. Кажется, нам в сети попался еще один Бафомет. На сей раз в обличье женщины.
Сергей встретил нас у ворот, возле будки.
— Это не «она», а «оно» какое-то, — произнес охранник.
— Разберемся! — хмыкнул Левонидзе, толкнув дверь в сторожку.
На полулежало связанное существо в надвинутом на лицо женском платке. Юбка задралась, обнажив армейские брюки. Бафомет поприветствовал нас отборным матом. Волков-Сухоруков вновь вытащил свой дурацкий пистолет и стал им размахивать, едва не угодив мне в глаз.
— Все ясно, — сказал я, склоняясь над пленником и поправляя платок на его голове. — Где вы взяли женское платье?
— Как Керенский, ей-богу! — усмехнулся Левонидзе.
— В какой-то комнате. Там никого не было, — глухо отозвался Владимир Топорков.
— А зачем?
— Я боялся, что он убьет меня. Что караулит где-нибудь под окнами. Что мне оставалось делать? — подполковник тяжело вздохнул. — Алексей ведь бешеный. Пришлось переодеться, сменить облик. Ничего лучшего я просто не мог придумать.
— Теперь уже не убьет, — сказал я. — Ваш брат, кажется, простил вас.
— Я бы этого делать не стал! — хмуро промолвил Левонидзе.
— Значит, опять мимо? — произнес Волков-Сухоруков, пряча пистолет в кобуру. — А где же Бафомет?
Было уже три часа ночи. Владимир Топорков наотрез отказался покидать сторожевую будку, вцепившись в походную койку. Как мы ни уговаривали его вернуться в свой номер, он не соглашался, мотая головой и твердя, что Алексей «размажет его за брата и за все прошлые грехи». Судил о нем по себе. Даже не захотел переодеться в мужскую одежду.
— Ладно, — сказал я. — Утро вечера мудренее, пока же пришлю вам сюда добрую бутыль водки, чтобы успокоились. Но плащ и юбку надо вернуть Ползунковой. У нее и так постоянно крадут эти проклятые часики.
— В клинике орудует очень опытный вор-фокусник, — согласился со мной Левонидзе. — Мастер высочайшего класса.
— Неладно что-то в вашем «Датском королевстве», — заметил Волков-Сухоруков, когда мы уже шли через парк к клинике. — Россия, конечно же, страна воров, дураков и предателей, но ваша милая обитель — как наглядный слепок со всего нашего многострадального государства. Будь моя воля, навел бы тут порядок. Вмиг бы все поздоровели и выбросили из головы всякую дурь! Одних тихо расстрелять, других заставить танцевать железное болеро с рельсами на плечах. Только так, жестко и твердо. А то мы скоро окончательно превратимся в каких-то «эрефиан» из Эрефии.
— Завел свою любимую песню! — усмехнулся Георгий.
— Да, завел, потому что душа болит! — с надрывом ответил сыщик — Я же вижу, кто мешает нам жить по-человечески.
— Кто же? — спросил я.
— А то не знаете! Хорошо, перечислю: чиновники-бюрократы, недобитые и перекрасившиеся коммуняки, подлые либералы-демократы, религиозные фанатики, международные террористы, тайные масоны, олигархи-инородцы, дегенераты и извращенцы всех мастей и уровней.
— И Бафомет, — добавил мой помощник
Мы подошли к Загородному Дому, где, несмотря на столь поздний час, светились многие окна. Так и хотелось заглянуть в них и посмотреть: кто чем занимается? Горел свет и в окне у Анастасии — я увидел там мелькнувший силуэт Параджиевой. Нехорошее предчувствие охватило меня. Расставшись в холле со своими спутниками, которые продолжали спорить о судьбе России, я поспешил по коридору к апартаментам жены. Дверь отворилась сама, на пороге стояла глухонемая медсестра… с подушкой в руках. Ее уродливые губы, кажется, язвительно улыбались. Она явно загораживала мне проход, не желая пускать в комнату. Оттолкнув ее, вероятно, довольно резко, я прошел внутрь.
Анастасия умиротворенно лежала на кровати, вытянув по бокам руки. Лицо ее было бледно. Она напоминала Офелию в гробу. Сперва мне показалось, что дыхания у нее нет. Опустившись рядом с ней на колени, я прикоснулся пальцем к шейной артерии. Пульс прощупывался, был спокойным, ровным. Она просто спала… Параджиева что-то промычала позади меня. Я повернулся и по ее жестам понял, что медсестра занималась сменой постельного белья и наволочек на подушках. По заведенному мною же самим порядку, поскольку Анастасия всегда любила все свежее и накрахмаленное.
— Извини, — произнес я и вышел из комнаты. Пора было самому подлечить нервы.
Зайдя в кабинет, я выпил фирменного коктейля, а потом решил продолжить ночной обход. Сон бежал от меня, как заяц от черепахи в теореме Зенона. Но рано или поздно я должен был его нагнать.
До меня доносились смех и стук шаров в бильярдной. Спустившись вниз, я немного пообщался с ночными игроками, которых веселил примкнувший к ним Тарасевич. Хотя ничего особенно смешного в том, что он говорил, на мой взгляд, не было. Он излагал свою теорию, которую окрестил «Занимательной хронофутурологией».
— …Это почти наука, — говорил он, — основанная на аналитических прогнозах, физических величинах, кабалистике и метеосводках. Я лично ее изобрел, но пока что не успел запатентовать. Не требуйте от меня доказательств того или иного грядущего факта в истории, все равно не поймете, просто примите как непреложную истину. Например, могу вам сообщить, что лет через десять в Москве произойдет сильное землетрясение, которое разрушит треть города. Накануне грузинские войска займут Новороссийск. Турки оккупируют Крым и половину Украины. Через год после этого Россия окончательно развалится на пятьдесят два независимых государства, а президент сложит с себя полномочия. Власть перейдет к коллегиальному органу управления во главе с опытным менеджером-управленцем из Канады. Но не заладятся дела и у Соединенных Штатов. Гигантский метеорит врежется в Калифорнию. Одновременно над Флоридой террористы взорвут ядерную бомбу. Президентом в Америке будет избран мусульманин. Начнется война против «неверных». Европа быстро «отвалится» как союзник: все там друг с другом передерутся, а албанцы завоюют Германию и Францию. Великобритания опустится на дно, уцелеет лишь часть Шотландии. У нас в это время белорусские партизаны войдут в Москву и остановят продвижение китайцев на запад. Будет объявлено о создании Евразийского союза с центром в Кремле. А вскоре после этих катаклизмов на Земле произойдет небывалое чудо — впервые за всю историю…
Но я уже не слышал, что случится в этот день, поскольку тихонько покинул бильярдную, плотно затворив за собой дверь. Я вспомнил, что меня ждет Нина. Белорусские партизаны и китайцы войдут в Москву еще не скоро, можно заняться более насущными вопросами. Прихватив из кабинета бутылку Киндзмараули и кое-какой порошок, я решительно двинулся на второй этаж — в объятия аристократки.
Нина возлежала на удобном диване, листая гламурный журнал. Она была в атласной голубой пижаме, но с драгоценным ожерельем на шее. В синих глазах — волшебная поволока и манящий призыв.
— Наконец-то, — произнесла роковая женщина. — Не прошло и двадцати пяти часов.
Я достал из серванта хрустальные рюмки, штопор и шоколадные конфеты. Открывая бутылку, сел рядышком.
— Знаете, что самое трудное в моей работе? — сказал я. — Угодить всем. Порой мне кажется, что я просто служу официантом, поскольку ко мне обращаются жаждущие испить и наесться. В духовном смысле, разумеется.
— А чаевые берете? — спросила Нина.
— Натурой? — включился я в игру. — Это очень рискованно. Можно потерять голову. Особенно с такой женщиной, как вы.
— Вот как? А мне кажется, что у нас бешеный интерес друг к другу? Или я ошибаюсь?
— Нет, вы правы. В вас заключен некий магический кристалл, такой же, как и во мне. Вот поэтому мы вдвойне опасны друг для друга. Мы с вами одного поля ягоды. Может, останемся просто друзьями?
— Скажите еще, братом и сестрой. Нет уж! — засмеялась она и положила свои стройные ноги на мои колени.
Я вздохнул, протягивая ей рюмку с вином. Порошок я насыпал раньше, когда доставал хрусталь из серванта.
— Только что я прослушал лекцию одного занимательного хронофутуролога, — сказал я. — Он по величайшему секрету сообщил мне, что 17 мая 2009 года мы с вами соединим наши сердца и души.
— Тела тоже? Не будем ждать так долго. Это, в конце концов, попросту глупо.
Нина выпила вино, улыбнулась мне и добавила лукаво:
— Ох, Александр, какой же ты…
Но закончить фразу не сумела. Глаза ее стали закрываться, она склонила голову мне на плечо и — уснула. Мое снотворное действует очень быстро. Я бережно перенес Нину на кровать, укрыл одеялом, погасил свет и вышел из комнаты.
Между первым и вторым этажами находится ниша с той самой полутораметровой цветочной вазой, за которой прятался Волков-Сухоруков. Проходя мимо, я замер, поскольку услышал громкий чих. По-видимому, и сейчас там кто-то сидел в засаде. Не клиника, а аттракцион с прятками!
— Выходите, — потребовал я, постучав костяшками пальцев по вазе.
Из-за нее высунулась пышная шевелюра пианиста.
— Тс-с!.. — прошептал Леонид Маркович Гох.
— Господи, что вы тут делаете? — спросил я, уж никак не ожидая увидеть здесь международного лауреата.
— Как вам объяснить… Жду. Думаю, она непременно появится.
— Да кто же?
— Одна девушка. Женщина. Богиня. Моя тайная Муза, которую я потерял почти год назад.
Беда с этими людьми искусства. Волковых-Сухоруковых на них не хватает! Но я лишь мягко улыбнулся и ласково произнес:
— Пойдемте в каминный зал, расскажите мне о вашей Музе.
Тогда я еще не предполагал, что история его любви превратится… в кошмар. Никогда не знаешь, какие призраки бродят возле нас и возникают из прошлого, прячась в нишах за цветочными вазами и «вонзая нож в сердце».
— …Я познакомился с ней на одном вернисаже, — начал рассказ Леонид Маркович, пока я разжигал камин: — Не стану описывать ее внешность, скажу лишь, что она удивительно красива, воздушна и как-то трогательно беззащитна. И несчастна в браке. Муж у нее, насколько я мог судить по отдельным фразам, намекам и недомолвкам, какой-то хитрый тиран, негодяй, самовлюбленный тип, скотина, одним словом.
Я его ни разу не видел и рад этому. Если бы увидел, то дело бы не ограничилось пощечиной, я бы его, возможно, убил. Жаль, что сейчас не практикуются дуэли.
— Да, пожалуй, — согласился я. — Это гораздо цивилизованнее заказных убийств.
— Вот именно, — кивнул он. — Хотя, признаться, у меня мелькала мысль «заказать» его. Я с вами откровенен. Я хотел освободить ее от тирана, чтобы для нашей любви не было никаких препятствий. Я в то время был холост, как и сейчас. И сразу, с первой же встречи, понял, что она именно та женщина, которая может стать моей женой. Музой, верным спутником в жизни. Поскольку она представлялась мне самим совершенством, ангелом, посланным Богом. Я говорю несколько возвышенно и пафосно, потому что не могу сдержать слез…
Господин Гох действительно заплакал, а я принялся его утешать, используя обычный в таких случаях набор фраз. Подобных исповедей я выслушал за свою практику немало, все они в общем-то были похожи друг на друга. Высморкавшись в мой носовой платок, Леонид Маркович продолжил:
— Нас тянуло друг к другу, потому что мы были с ней людьми одного круга, одних взглядов. Одинокие, непонятые души, если хотите.
«Нет, не хочу», — вертелось у меня в голове, готовое сорваться с языка.
— После вернисажа мы стали встречаться довольно часто. И все время на людях — то в концертном зале, то в парке, то в укромном кафе. Мы много разговаривали, обменивались впечатлениями, смеялись, даже строили какие-то иллюзорные планы на будущее. Плотская близость была как-то далека от нас, не представлялась главным. Родство душ — вот что возвышало наши отношения, окрашивало их в самый яркий, небесной голубизны цвет. Вы скажете, что это половая холодность с нашей стороны?
— Нет, не скажу, — ответил я. Мне становилось все скучнее, и я едва не зевнул, поэтому быстро добавил: — Есть же любовь земная и небесная. И многие могли бы вам позавидовать, потому что все, что вы рассказываете, достойно пера Шиллера.
— По крайней мере, все было так романтично и сказочно, как во сне, — кивнул Он. — Я был как Ланселот, а она — как леди Гвенивера при стареющем короле Артуре. Рано или поздно она должна была ему изменить, соединиться со мной, ее верным рыцарем.
— Так оно и случилось? — предположил я.
— Погодите, — ответил он, устремив взор на пылающие в камине поленья. Прошло несколько минут, прежде чем он вышел из транса.
Я терпеливо ждал, стараясь вновь подавить зевоту.
— Я предложил ей бежать в Америку, — сказал наконец этот Ланселот. — У меня есть там небольшая вилла в Санта-Барбаре. Но она отказалась.
— Напрасно, — вставил я, чтобы хоть что-то сказать: скулы сводило невыносимо. — Чем жить с нелюбимым мужем, лучше отдаться своим чувствам, плыть по воле волн.
— Да-да. То же самое сказал ей и я. Тогда она пригласила меня к себе домой. Думаю, это было сделано специально: пришел час, когда мы должны были испытать телесную близость. Стать наконец-то настоящими любовниками.
— Разумно, — вновь сказал я, прикрывая ладонью рот.
— Ее мужа в тот день дома не было. Он уехал на какой-то конгресс медиков. Я примчался с букетом роз — она очень любила цветы, — и мы упали друг другу в объятия…
— Поздравляю.
— Не спешите. Мы остались одни, страстно целовались, но когда я начал ее раздевать — раздался звонок в дверь. Как в плохом романе (тут уже не Шиллер, а «Скверный анекдот» Достоевского), вернулся ее супруг. Что мне оставалось делать? Прыгать с двенадцатого этажа? Я еле успел спрятаться в стенной шкаф.
— Дали бы ему пощечину и объяснились, — сказал я.
— Нет уж, дудки! — ответил «рыцарь Круглого стола». — Физически я весьма слаб, как вы знаете. А у него в коридоре лежали пудовые гири. Поэтому я предпочел некоторое время побыть наедине с его костюмами и галстуками. Слава богу, муж ни о чем не догадался. Короче, он заехал за женой, и они уехали на какую-то встречу. Я же, пропитавшись нафталином, выбрался из шкафа и тоже покинул эту квартиру на проспекте Мира.
С этого момента я стал слушать господина Гоха более внимательно. Кое-что заинтересовало меня.
— Я все же сумел уговорить ее бежать в Штаты, — продолжил пианист. — Не знаю, почему она изменила свое решение. Наверное, поняла, что с этим мерзавцем, ее мужем, счастья не будет никогда. Но поставила одно условие: бежать после ее персональной выставки в одной очень модной галерее.
— Она что же — художница? — спросил я.
— Да, и очень талантливая. Человек искусства. Я же говорил, что мы родственные души?
— Говорили. А как ее зовут?
— Анастасия, — коротко ответил Леонид Маркович.
Если бы сейчас здесь взорвалась граната, я бы, наверное, меньше удивился. Но выдержка у меня отменная. Я лишь отвел взгляд в сторону.
— На выставке в галерее произошел какой-то конфуз, — проговорил господин Гох медленно. — Меня там не было, я не в курсе, поскольку в это время гастролировал в Италии. Но билеты в Америку у меня уже были куплены. Анастасию, как мне позже рассказывали, увезли в больницу. А потом она и вовсе… исчезла. Я человек далеко не практичный, совершенно не предполагал — как и где ее искать? Не расспрашивать же об этом ее жирного мужа-подонка?
— Почему же он «жирный»? — не утерпел я. — И такой ли уж «подонок» и «негодяй»?
— Ну… мне так кажется. Словом, я потерял всякую надежду ее разыскать и встретить. У меня наступила депрессия, кризис в творчестве. Появились всякие суицидные мысли. Я страшно переживал.
— Еще бы! — пробормотал я.
— Я начал путешествовать по Европе, Японии. Потом мои добрые знакомые посоветовали обратиться к вам. И вот представьте себе, дорогой Александр Анатольевич! — сегодня ночью, во время грозы, я выглянул в окно и в свете блеснувшей молнии вдруг увидел на аллее парка ее! Она шла с распущенными волосами, словно плыла по воздуху! И я едва не умер от разрыва сердца.
— Вам померещилось, — произнес я скупо.
— Нет, ошибиться я не мог! Не верю.
— Во время грозы бывают всякие оптические обманы. Эффект преломления зрительных образов, возникших в мозгу.
— Разве? А я ведь бросился ее искать. Сам промок до нитки.
— Ну и напрасно. И за цветочной вазой зря прятались, — жестко сказал я. — Здесь вашей «Анастасии» нет. Ложитесь-ка лучше спать.
Сэр Гох уныло поглядел. Мне его даже стало немного жаль. Но внутри, как это ни странно для психиатра, все клокотало.
— Я еще побуду здесь, возле камина, — печально промолвил Леонид Маркович, устремив взгляд на языки пламени.
Неужели Анастасия действительно намеревалась сбежать от меня в Штаты с этим человеком? Я не мог поверить, меряя широкими саженками в бассейне одну дюжину метров за другой. Физические упражнения возвращают душевное спокойствие. Топорков-младший тут абсолютно прав. Мне припомнилось, как странно и рассеянно вела себя Настя накануне выставки. Тогда я приписал это естественному волнению перед первым показом на публике ее картин. Но, видимо, ошибался… Психоаналитик фигов, дурья башка! Сапожник без сапог. Вот уж поистине — имеющий глаза, но не видит! Человек в шортах, утонувший в трудах Фрейда, Юма, Морено и прочих балбесов. Я и сейчас чуть не утонул, наглотавшись воды с хлоркой, потому что у меня вдруг свело судорогой икры ног и защемило сердце. Но все же доплыл до бортика и вылез на кафельный пол. Перед глазами стояла та сцена, когда я вернулся с конгресса психиатров в нашу квартиру, а Анастасия как-то нервно курила, отвечала на вопросы невпопад и постаралась поскорее увести меня на какую-то концертную площадку. Если бы я только знал, что в стенном шкафу между моих пиджаков сидит эта клавиша от фортепьяно, то… То что бы я сделал? Король Артур из меня тоже никакой. Скорее всего, я просто ушел бы сам. Навсегда.
— Вот вы где! — раздался надо мной чей-то голос.
Я все еще лежал на кафельном полу бассейна, восстанавливая сердечный ритм. Открыв глаза, увидел в пяти шагах от меня человека в каком-то зеленом просторном балахоне. На ногах у него были бахилы, на лицо натянута гуттаперчевая маска свиньи. Этакая милая хрюша с розовым пятачком. Но голос звучал глухо, серьезно, даже сурово:
— Поплавали? Молодца. Ловите последний миг удовольствия. Скоро ваша жизнь превратится в сплошной кошмар. Узнаете, что такое настоящий страх и безумие на собственной шкуре.
Что еще за шутки? — проговорил я. — Кто вы? А ну-ка, скиньте эту дурацкую маску!
Человек засмеялся, почти захохотал и побежал к двери. Я не смог бы его догнать, потому что икроножные мышцы все еще сводила судорога. А странный ночной гость повернулся и прокричал:
— Помните — кошмар! Я всегда буду у вас за спиной.
Он скрылся за дверью. Я даже не смог понять — кто э го был: мужчина или женщина. Кто-то из обитателей Загородного Дома решил надо мной поиздеваться. Розыгрыш? Или все гораздо серьезнее? Угроза? Предупреждение? Вызов?
Я поднялся, сделал несколько наклонов и приседаний, потом вытерся насухо махровым полотенцем и не спеша оделся. В коридоре за дверью обнаружил зеленый балахон, бахилы и маску. Этот человек, убегая, сбросил свой маскарадный камуфляж. Что ж, разумно и предусмотрительно. Если это была акция устрашения, то «хряк» подготовился к ней основательно. Уж не тот ли самый это Бафомет, о котором твердит Волков-Сухоруков? Или… ко мне явился представитель ордена Зеленого Дракона? «Полярные зеленые», как называли их Каллистрат со Стоячим?.. Мистика! История Загородного Дома превращается в голливудский триллер.
Не понимаю из-за какого мальчишеского озорства, но я вдруг натянул на себя этот балахон, бахилы и маску. Стал подниматься по лестнице, насвистывая арию тореадора. Детство всегда с нами, оно лишь ждет удобного случая, чтобы оседлать повзрослевшие шею и плечи и погонять разум вскачь. Признаюсь откровенно: я мечтаю вновь стать младенцем. По крайней мере, вернуться в ту страну, в которой был счастлив.
В холле на первом этаже от меня с визгом бросились врассыпную три женщины: путана, актриса и вдовушка. Ну, мадам Ползункова — понятно, она продолжала искать Принцессу, а вот что тут делали Леночка Стахова и Лариса Сергеевна Харченко? Или повальная бессонница охватила всю клинику, как эпидемия? Я быстро прошел в кабинет и скинул балахон с маской. Хватит главному психиатру пугать народ. Глотнув холодного кофе, вышел в коридор. Навстречу мне бежал Волков-Сухоруков, размахивая пистолетом.
— Цде он, вы не видели? — прокричал сыщик.
— Кто? — невинно отозвался я.
— Да этот… зеленый, в маске? Бафомет чертов!
— Никого тут не было.
— А мне женщины сообщили. Они все по углам попрятались. И Левонидзе его ищет. Побежал вниз, в спортзал.
— Ну-ну, — произнес я спокойно. — Только не создавайте панику. И засуньте свой пистолет в… кобуру. Я вас уже предупреждал об этом.
В коридоре появился Сатоси, спустившийся по лестнице со второго этажа. Он был в привычном черном костюме, белоснежной рубашке и галстуке, будто и не ложился.
— Нужна помощь? — деловито осведомился маленький японец.
— Ноу проблем, — ответил я. — Учебная тревога. А где Олжас?
Это был, пожалуй, единственный человек, которого я не видел в нынешнюю тревожно-комическую ночь: все остальные «прошли» перед моими глазами. Правда, поэтесса еще не показывалась.
— Я заходил к нему, он спит, — сказал Сатоси. Их номера находились рядом. — Накрывшись с головой одеялом.
Мне это показалось подозрительным. Казах, по моим наблюдениям, всегда спал на спине, сцепив на груди руки и приоткрыв рот. Это свойственно всем среднеазиатским народам. Не знаю почему, но я решил проверить. Ко мне присоединились и Сатоси с Волковым-Сухоруковым. Сыщик так и не спрятал свой пистолет.
— Я же сказал, засуньте его себе в зад, — уже более грубо произнес я. Это не мой пациент, можно было не церемониться.
Мы поднялись на третий этаж и остановились перед номером Олжаса. В конце коридора находились апартаменты поэтессы. Ее дверь вдруг отворилась, и, пятясь, вышел полуобнаженный плейбой Гамаюнов. Послав мелькнувшей Заре Магометовне Ахмеджаковой воздушный поцелуй, он повернулся к нам. Ничуть не смутившись, Парис пожал плечами, бугрившимися от мышц.
— Работа такая, — скромно сказал он и быстро прошел мимо нас к лестнице.
— Однако! — крякнул Волков-Сухоруков. — У вас не клиника, а бордель какой-то.
— Оставьте свои глупые замечания при себе, — заметил я и постучал в дверь.
Поскольку никто не отвечал, мы вошли в номер. Комнаты в моей клинике редко кто запирал. Я включил свет. На кровати под одеялом угадывалась фигура человека. Даже слышался храп с посвистом. Но какой-то очень уж вычурный и однообразный.
— Это магнитофон, — сразу определил Волков-Сухоруков.
Он подошел к кровати и сдернул одеяло. Там оказались диванные подушки и маленький японский плеер. И никакого Олжаса.
— Так-так-так… — пробормотал сыщик, глядя на нас.
В последний раз за сегодняшнюю ночь, уже далеко-далеко, прогремел гром. Я машинально взглянул на циферблат: стрелки приближались к шести часам утра. За окном было по-прежнему темно.
— Так-так-так… — повторил Волков-Сухоруков. — Вот теперь мне все совершенно ясно. Нормальный человек не станет притворяться спящим, оставляя вместо своей головы плеер.
— Где вы здесь ищете нормальных? — спросил Сатоси. — Каждый из нас отягощен грузом неразрешимых проблем. Верно, Александр Анатольевич?
Я молча кивнул, раздумывая несколько о другом. У меня не выходили из головы Гох и Анастасия, человек в зеленом балахоне и маске, неожиданная любовная связь между Парисом и поэтессой, загадочный вор-фокусник, странное, почти ритуальное убийство Принцессы и вся прочая полумистическая чертовщина, происходящая в клинике за последние два дня.
Ну и Олжас, разумеется… Мне показалось, что я начинаю терять контроль над своим Загородным Домом. Как президент в охваченной волнениями и беспорядками стране.
— У меня есть ориентировка на Олжаса Сулеймановича и его брата, — сказал Волков-Сухоруков. — Коллеги из Казахстана обратились. Они — близнецы.
— Что же ты молчал? — спросил возникший в дверях Левонидзе.
— Не в моих правилах чесать языком попусту, — ответил сыщик, выключая плеер. — Один из них действительно дипломат, второй — преступник, душевнобольной. Маньяк-людоед. Недавно бежал из Чимкента. По нашим предположениям, может скрываться в России. Дьявольски хитер и изворотлив. Зовут Нурсултан.
— Да, дело нешуточное, — почесал затылок Левонидзе. — Скажите, вы смогли бы отличить двух казахов друг от друга, если они к тому же и братья-близнецы? Я — нет. Может быть, наш Олжас вовсе не Олжас, а Нурсултан? Это вам не приходило в голову? Сатоси-сан, вы его больше других знаете?
— Вообще-то он мне показался несколько странным, — признался японец. — Но ведь прошло столько лет, как мы не виделись!
— А история с рапиристкой? Откуда он мог ее знать, если это не Олжас? — спросил я.
— Но он мог рассказать о ней своему брату, Нурсултану, — ответил Сатоси. — И потом…
— Что — потом? — спросил сыщик. — Говорите.
— Олжас никогда столько не пил. Вот что меня поразило с самого начала.
— Ну, пить можно научиться, это дело наживное, — сказал Левонидзе. — А вот где он достает вонючую рисовую водку джамбульского розлива? Я глотнул как-то из его фляжки. Врата ада раскрылись, едва не окочурился.
— Понятно, — подвел итог Волков-Сухоруков. — Олжас — это Нурсултан, а Нурсултан — это Бафомет. Но боюсь, нам его уже не поймать. Он сбежал из клиники. Видимо, почувствовал, что за ним следят.
— Конечно. У тебя на роже написано, что ты — сыщик, — усмехнулся Левонидзе. — И глаза кагэбэшные, с прищуром.
— У самого такие же, глянь в зеркало! — огрызнулся Волков-Сухоруков.
Они затеяли перебранку, во время которой Сатоси деликатно отвернулся, но я заметил, что он беззвучно смеется. «Еще одна темная лошадка, — подумал я. — Какого беса он вообще напросился в мою клинику? С нервами у него, кажется, все в порядке».
В кармане у меня запиликал мобильный. Звонил охранник.
— Еще одна попытка проникновения на территорию через забор, — сообщил Сергей. — Я делал обход, видел за ограждением человека в плаще, он удалялся в сторону леса. С нашей стороны на земле остались следы. Кроме того, на шоссе стоял джип с потушенными фарами. Сейчас он уже уехал. Что мне предпринять?
— Ничего, оставайтесь на своем посту, — ответил я. — Как ведет себя «Керенский»?
— Спит. Насосался водки.
— Это хорошо. А человек казахской внешности вам не попадался?
— Пока нет. Надеть наручники, если встречу?
— Ни в коем случае.
Я решил, что и охранник тоже основательно приложился к бутылке, поскольку голос у него был какой-то заплетающийся. Сомневаюсь, чтобы он делал обход. Скорее всего, трескал водку на пару с Топорковым. А человека в лесу и джип выдумал в качестве своего «служебного рвения». Но, как показали дальнейшие события, я был не совсем прав…
Дверь вдруг отворилась, и в комнату вошел сам Олжас, с перекинутым через плечо бурдюком. Он уставился на нас и громко икнул.
— Стоять! — дурным голосом заорал Волков-Сухоруков, вновь пытаясь выхватить застрявший в кобуре пистолет.
Олжас, надо отдать ему должное, не обратил на сыщика никакого внимания.
— Что здесь происходит? — спросил он у меня, ставя бурдюк на пол.
— Вот вам и разгадка! — произнес Левонидзе. Он нагнулся к этому верблюжьему бурдюку, вытащил деревянную затычку и понюхал. Потом сказал: — Несет ослиной мочой с керосином. Рисовая джамбульская водка. Беременные женщины и дети умирают от одного запаха.
— Но-но! — обиделся Олжас. — Такую целебную жидкость вы во всей Москве не сыщете. Только в нашем, казахском представительстве. У моего друга, военного атташе.
— Ясно, — сказал я. — Он ездит на джипе и курит «Честерфилд»?
— Ну да. А откуда вы это знаете?
— Не важно. Вчера тоже он приезжал?
— Было дело. — Олжас несколько смутился. — Но вчерашняя водка мне не понравилась, другого качества. Я попросил заменить.
— Что же вы мне об этом прямо не сказали? — спросил я. — Зачем устраивать такие сложности, лазить через забор? Мы же не в пионерском лагере. Я никого и ни в чем не ограничиваю.
— Не хотелось афишировать, — пробормотал Олжас. — Стыдно. А кроме того… Понимаете, то, что разрешено, это неинтересно, невкусно. А то, что поставляется тайно, через запрет — совсем другое дело. Есть в этом какая-то особая прелесть, кайф.
— Я тебя понимаю, — вмешался Сатоси. — Древо познания Добра и Зла с запретными яблочками. Это ведь философский вопрос: что лучше для человека? Не ведать ни добра, ни зла и пребывать в раю, или спуститься в ад, на землю, вкусив истины?
— Вкусив ослиной мочи с водкой, — уперто возразил Левонидзе. — Если после этого вас не вывернет наизнанку, то что же такое ад? Тут уже перестанешь отличать, где добро, а где зло.
— А может быть, мне именно это-то и нужно? — туманно отозвался Олжас.
— А зачем вы оставили вместо себя этот камуфляж с плеером? — поинтересовался Волков-Сухоруков.
— Это один из элементов игры, — пояснил я, попав в цель.
Казах согласно кивнул. Одного я только не мог понять: кто же этот человек на самом деле — Олжас или Нурсултан?
Когда мы вышли из комнаты (Сатоси остался со своим однокурсником), неугомонный Волков-Сухоруков мрачно изрек:
— Не доверяю я им обоим. Восток никогда не сойдется с Западом, как говорил Киплинг. Хитрые азиаты. Я бы им прописал длительную изоляцию в одиночной камере. А еще лучше — пристрелить в лесном массиве, подальше от населенных пунктов, чтобы не сразу нашли.
— У тебя другие рецепты имеются? — усмехнулся Левонидзе.
— Есть и другие. Но ты не понимаешь, мы никогда не одолеем преступность и терроризм, если будем постоянно с ними цацкаться и оглядываться на Совет Европы! А когда суды дают высокопоставленным ворюгам чиновникам по двенадцать лет условно? Это же курам на смех! Тогда можно и пожизненное условно, и смертную казнь с немедленной амнистией! Нет, это полный идиотизм. А против России и внутри нее уже давно идет необъявленная война, вкупе с геноцидом. Я знаю, что говорю. У меня дочь убили.
Это было неожиданно услышать. До сих пор Волков-Сухоруков представлялся мне какой-то абстрактной схемой, заигравшимся в сыщика службистом с пистолетом без патронов, почти фикцией, но теперь я увидел в нем нечто человеческое. А лицо его как-то передернулось, и он сжал губы.
— Извини, — промолвил Левонидзе. — Я и не знал. Давно это случилось?
— Почти год назад. Ей было всего семнадцать лет. Только школу окончила. Хотела поступать на юридический.
— Кто же это сделал? Нашли убийцу?
— Нет, — неохотно отозвался Волков-Сухоруков. — Она переходила улицу. Пьяный водитель. На иномарке. Из «новых русских». С-сволочь!.. даже не остановился.
— Что же следствие?
— Знаешь, Георгий, что я тебе скажу? Следствие закончено — забудьте. Вот точно также мне и сказали. Высшее руководство. Чтобы я особенно не рыпался. Думаю, они его нашли… Но… Этот подонок либо занимал слишком высокий пост, либо откупился. И дело закрыли. Сбросили в архив. Но ничего. Я сам до него доберусь. У меня уже есть кое-какие наводки. Он от меня не скроется. Даже в сумасшедшем доме. — При этих словах Волков-Сухоруков как-то странно поглядел на меня. Словно знал гораздо больше, чем хотел сказать.
— Однако надо немного и вздремнуть, — предложил Левонидзе.
— Пожалуй, — согласился сыщик. — Впереди — трудный день. В этом я абсолютно уверен. Все только начинается.
Они разошлись по своим комнатам, а я отправился на второй этаж, чтобы завершить обход. Просто для проформы, поскольку и мне пора было отдохнуть. Мне тоже почему-то казалось, что главные события впереди. Что это будет — я не знал, лишь интуитивно чувствовал. Ощущал кожей.
Я шел по коридору, который как бы опоясывал все здание, мимо жилых комнат, надеясь, что наконец-то наступили мир и покой. И никто больше, по крайней мере, в ближайшие час-полтора, не станет орать, бегать, прятаться и гоняться за призраками. Но тут, прямо перед моим носом, отворилась дверь из номера, в котором проживала актриса. Она высунула голову и подслеповато прищурилась, глядя на меня. За ее спиной маячил полуголый плейбой.
— Вы? — испуганно выдохнула Лариса Сергеевна, едва не выронив при этом вставную челюсть. Она была в ночной сорочке, на плечах цветастая шаль.
— Как это неприятно. Надеюсь, моя репутация не пострадает? Иди, Юрочка, отдыхай, — сказала актриса своему юному любовнику. — Александр Анатольевич обещает сохранить нашу тайну. Он человек благородный, к тому же врач. Ничего не бойся.
— Угу-гу, — произнес Парис, и Лариса Сергеевна поцеловала его в лоб. Затем он прошмыгнул в дверь.
— Работа такая? — шепотом спросил я у него.
— Угу, — вновь изрек плейбой, пожал плечами и зашлепал к лестнице. Я проводил его взглядом и повернулся к Харченко. Она куталась в шаль и явно хотела мне что-то сообщить.
— Я все понимаю, — сказал я мягко. — Не волнуйтесь.
— Правда? — обрадовалась актриса. — Это хорошо. А то, знаете ли, журналисты, светская хроника, сплетни… Но мы действительно любим друг друга. Это о нем я вам говорила там, в библиотеке. Теперь наш секрет открыт, а я бы все равно вам сказала, рано или поздно. Не могу сдержать слез от счастья. О! — Она в самом деле пустила скупую слезу по напудренной щеке: надо отдать должное ее актерскому дарованию (все-таки народная!). Я мысленно аплодировал. Словно был сейчас единственным зрителем перед великой Сарой Бернар.
— Да-да-да! — трагическим тоном продолжила Лариса Сергеевна. — И не убеждайте меня, что это невозможно — чистая и светлая любовь между двадцатилетним мальчиком и женщиной, приближающейся к седьмому десятку. Мир прекрасен, и красота его именно в том, что есть искренние чувства, есть шекспировские страсти и любовь, которая способна преодолеть возраст и свершать чудеса. Несмотря на всю мещанскую зависть и обывательские пересуды. Вы верите мне?
— Конечно, — сказал я. — Как же иначе?
— Мой Ромео явился ко мне на склоне лет, но он дарован судьбой, — вознесла руки к небу актриса. Шаль при этом соскользнула с плеч и опустилась у ног. Как ласковый домашний зверек
— Парис, — поправил я, отметив, что «Джульетта» весьма костлява и пигментированна.
— Юрочка, — в свою очередь поправила меня Лариса Сергеевна. — Не считайте меня совсем уж сумасшедшей. Просто я сейчас пребываю на седьмом небе. Когда я играла в театре «Позднюю любовь» Островского, я жила внутренним ощущением того, что эта пьеса написана именно про меня и для меня.
— Там, кажется, не так уж все хорошо и закончилось, — напомнил я.
— Не важно. Понимаете, Александр Анатольевич, дорогой, все мы в жизни играем какие-то роли, копируем чьи-то судьбы, в основном литературных героев. Не замечаем уходящего времени, а ведь это текут наши песочные часы, мои, невозвратно, жестоко исчезающие. Да, я — актриса! Но я — женщина. И сейчас, именно теперь, у меня главная роль. Я знаю это, знаю, знаю.
Что мне было на это ответить? Пожалуй, ничего. В некоторых ситуациях пустота слов особенно очевидна. Тем более когда речь идет о любви. А впрочем, если уж говорить честно, то пустота слов, как болезнь всех времен от сотворения мира, очевидна всегда. Мало кому удается наполнить ее смыслом. Вот и сейчас, вместо того чтобы произнести нечто умное, я зачем-то сказал:
— Завтрак, как обычно, в девять утра. — И откланялся.
Я был уверен, что где-то внизу, в холле, меня поджидает Гамаюнов. И не ошибся. Проказник плейбой нахально развалился в кресле и считал на потолке мух. Мускулатуре его мог бы позавидовать Шварценеггер.
— Итак, — произнес я, усаживаясь в кресло напротив, — это называется — геронтофилия, если вам интересно.
— Не понимаю, о чем вы, — усмехнулся Парис.
— О вашей тяге к пожилым женщинам. Которые вам годятся в мамы и бабушки.
— Ах, вот оно что! Ладно. Только не говорите о том, что видели, моей Харимаде. Маришка очень ревнива. Иначе я вас убью. Шутка.
Однако сказано это было вполне серьезно. Но я пропустил его слова мимо ушей. Мне достаточно часто угрожают, а некоторые особо нервные пациенты порой и кидаются на меня. Не привыкать.
— Ей, насколько мне известно, тоже хорошо за пятьдесят? — спросил я.
— Так точно, гражданин доктор, — отозвался он. — Может быть, вы и правы. Меня действительно привлекают дамы в возрасте. Сам не пойму — почему так? Молоденькие девицы никогда не нравились. У меня и первой-то женщиной, когда мне исполнилось двенадцать, была старуха-соседка. Я подглядывал за ней в замочную скважину, когда она принимала ванну, и вовсю онанировал. Она услышала, открыла дверь и пригласила искупаться вместе. Долго я не раздумывал. Потом пошла череда других бабушек. Иных-то я и не знал.
— У вас есть мать? — поинтересовался я.
— Умерла при родах, — сказал он. — Воспитывала меня старшая сестра. Я младше ее на пятнадцать лет.
— Вы испытывали к ней сексуальное влечение?
— Как сказать… Возможно. В детстве она часто ласкала меня. Ну, вы понимаете? Повсюду. Я возбуждался. А она смеялась. Но до инцеста даю не доходило. Хотя ей нравилось смотреть, как я кончаю. И позволяла трогать себя.
— Сейчас вы видитесь?
— Нет, она тоже умерла. К сожалению. Погибла.
— Как это случилось?
Гамаюнов помолчал, потом коротко произнес:
— Трагическая нелепость.
— А конкретнее? Это произошло на ваших глазах?
— Да. У нас было охотничье ружье. Отцовское. Я играл с ним. Мне было уже тринадцать лет. Сестра вошла в комнату. Ружье выстрелило. Я даже не знал, что оно заряжено. Я не хотел, поверьте.
— Верю, — сказал я, видя, как у него дрожат губы, а лицо пошло пятнами. — Успокойтесь.
Гамаюнов, несмотря на свои внушительные бицепсы, все еще напоминал неоформившегося подростка. Он поднялся с кресла, возвышаясь надо мной, как гора.
— Не говорите ничего Харимаде, — повторил он. — Не надо. Она сегодня обещала приехать, навестить.
— Не скажу, — пообещал я, думая, что он действительно способен меня убить.