– Почему?
– Да я переоденусь. А то все идут одетые, даже ты, а я как идиот.
Я стал в тень под виноград. Лида взяла аккордеон и заиграла песню, тихо напевая.
– Слышишь, что поет? – спросил Гешка, но я не понял вопроса.
– «Каким ты был…»
– А ты послушай. Слова-то другие.
Лида проиграла еще несколько песен.
– Пойдем, – ныл Гешка, которому не терпелось на речку, – а то мне со скрипкой к деду идти к трем. Не успею и покупаться.
Когда мы с Гешкой пришли к нашему дому, мать удивилась:
–Что так рано с речки?
– А мы там еще и не были, – ответил я
– Сейчас пойдем, – добавил Гешка. – Наши тоже следом идут.
– Ты бы хоть рубашку одел, да штаны белые. Не срамись – сказала мать.
Вскоре послышался голос Тольки, который первый влетел во двор. Следом за ним зашли и остальные. Разместились под орехом. Лида с тетей Марусей сели на подвесную кровать. Остальные разместились на стульях.
– Как у вас здесь хорошо. Какое роскошное дерево!
– Ореху уже 12-ть лет, – сказала мать.
– Красота!
Дядя Сеня взял аккордеон и важным голосом объявил:
– Слушайте, играет артист Мельниковский.
– Как удар, так и сто грамм, – засмеялась Лида.
Дядя Сеня начал нести чушь. Потом достал из футляра Гешкину скрипку, отдав аккордеон Лиде. Гешка принес мне гитару.
– Вот теперь у нас оркестр, – потешался дядя Сеня, – дай мне один бас, а я тебе вторую струну, – и скрипел смычком по струнам.
(Дяде Сене было тогда 36 лет: высокий, красивый, с фронтовой медалью, и мне, шестнадцатилетнему, он казался уже старым. Но теперь с такого удаления во времени я понимаю его наигранность, веселость и, очевидно, зря не ревновал его к юной аккордеонистке)
– А ты что можешь играть? – спросила меня Лида.
Я сыграл на гитаре «Грусть» и «Вальс гимназисток», которые показал мне Теплухин Юра. Она их и не слышала и запела совсем на другой лад:
Каким ты был, таким ты остался,
Осел лесной, козел степной.
Зачем опять ты водки нализался,
И пьяный ты пришел домой.
и т. д.
Наконец мы отправились. Возле угла Больничной после некоторых пререканий насчет выбранной дороги все последовали за мной, как более осведомленного. Вытянулись в целую процессию. За нами было увязался Вольт, но я его быстро отчислил. Дядя Сеня шел посреди процессии, неся аккордеон. Я шел рядом с Лидой, лица которой почти не было видно из за опущенных полей шляпы. Гешка поспешил вперед, чтобы занести скрипку для налаживания к деду.
На речке опять противоречие: тетя Маруся хотела, чтобы одежду сложили на песке у воды, а остальные на траве. Победила она. Пока Лида завязывала лентой волосы, мы с Гешкой успели наныряться. Пришел дядя Сеня. «Жирный как гусь – подумал я – и не тонет». Лида плавала плохо, или совсем не могла. Дядя Сеня взялся учить ее. Мы смеялись неловким взмахам ее рук, избалованных на клавишах аккордеона.
Тетя Маруся подняла крик: Анатолия сбил какой-то велосипедист, но все обошлось весьма благополучно, он проявил «настоящее мужество», и не одна слеза не покатилась по щекам. Видно задел не здорово. Дядин Сенин Пушок отряхивался как назло около одежи, чем тоже позлил нервную «публику».
Мы с Гешкой ныряли друг с другом, как совсем неожиданно вынырнула откуда-то лодка. Гешка ее не увидел, я потащил его в сторону, чтобы не ударило его веслом, а он, думая, что я с ним играю, рванул в другую сторону и нырнул. Слышу, как бухнул головою о днище. Лодка проскользнула, а Гешка выскочил из воды с вытаращенными от удивления глазами.
Наши сели перезакусить. Люда начала играть.
– Смотри, – кивнула Лида головой, не отрывая рук от клавишей, – стрекоза.
И я увидел ее с прозрачными крыльями на клавишах аккордеона. Гешка хотел ее снять.
– Не надо, – почти одновременно произнес я и Лида.
В этом было что-то прекрасное!
Но сфотографироваться в воде.
– А как же вы хотели? Быть на речке и без воды.
Пришлось раздеваться и лезть в воду.
После речки я зашел домой, поужинал и снова пошел к Гешке. Там сидели во дворе возле теплой печки. Приезжая тетя из Белоруссии рассказывала о несчастных случаях в их краю, где почти рядом был аэродром и военная часть. Но дядя Сеня быстро сменил тему разговора:
– Когда я был артистом и выступал в Милане, хозяин театра говорит переводчику: «Стрем, брем, клем», и тот переводит, что у хозяина таких артистов не было, нет, и дай бог, чтобы их не было совсем.
Было уже поздно. Гешка упросил меня, чтобы я остался ночевать. Постелили на дворе.
– Я теперь на дворе не лягу: померзла вчера, – засмеялась Лида
Я лег рядом с Гешкой и дядей Сеней. Уснул не скоро.
Утром я проснулся, а Гешка и дядя Сеня Четвертый день еще спали. Тетя Маруся с другой тетей были на дворе возле плиты. Вошел в дом за своими чувяками. Я постоял в двери посмотрел на Лиду, лежащую на полу с четырехлетним хлопцем и вышел.
Тетя Маруся послала меня за родителями: должен был прийти фотограф. Я сбегал. Был дома только отец. Мать на базаре, а папка не захотел один идти. Пришлось и идти самому. Когда я пришел, Лида и все уже встали. Она расчесывала волосы. Вскоре пришел и фотограф. Сфотографировались возле винограда. Лида играла на аккордеоне, а я аккомпанировал на пищалке. Особенно врезалось в память следующее: когда Лида играла и пела «Ой, цветет калина…», то последние слова припева она произносила прозой т.е. не на распев: