— А! — Джулька вытерла руки мокрым полотенцем, висевшим на гвоздике, и тут же затрясла пальцами, потому что в полотенце запутался крупный комар, карамора, — я с тобой, да-а?
— Нет, — он сурово покачал головой, — это для больших мужчин. Это мачистское шовинистское дело. А ты, Джулька, диссертацию свою совсем не пишешь, это плохо.
Сперва сидела за своим лэптопом, азартно тюкала, потом опять же охладела, оказалось, что архивы, которые ей нужны, не оцифрованы, нужно в Ленинку, или куда там еще, в ИМЛИ, что ли, она еще пыталась что-то писать, но он видел, как ускользает, расплывается ее азарт.
— Наверное, да, — худенькие плечи поднялись, опустились, — наверное, я буду сейчас писать диссертацию.
— Только знаешь что, — сказал он, — ты вот что… пока я не приду, посиди дома, ладно? Не ходи никуда.
— Почему-у?
— Ну, так. Для меня, ладно?
А чего, собственно, я боюсь, думал он, пока Ванька-Каин возился с ключами на чистеньком белом крыльце? Маленькой девочки? Или наоборот, за маленькую девочку? Но ведь девочка свихнулась, вроде, и чего ждать от нее, непонятно.
— Псих ненормальный, — ворчал Ванька, открывая двери, — примерещилось ему.
А в гостевом Ванькином доме пахло стружкой, свежим деревом. И никакой сырости, никаких старых обоев, рукомойников, помойных ведер — все крепкое, чистое. И евроокна. Надо же, евроокна.
— Кулак ты, Ванька, — сказал он горько.
И биотуалет, наверное…
— Руки надо иметь, — Ванька охлопал стену как охлопывают добрую лошадь, — и голову на плечах. Пол сделаю на втором этаже, сюда переберемся. А тот потихоньку ремонтировать начну.
Он вдохнул чистый, прекрасный запах стружки.
— Ванька, сколько на самом деле стоил мой дом?
Ванька смотрел на него, сузив черные, и без того узкие глаза. Было и правда в нем что-то разбойничье, диковатое…
— Ты сказал мне, что оформлять будем на пятьдесят, а остальные сто они просили налом, без оформления, чтобы налог меньше. Сколько на самом деле ты им отдал?
Ванька молчал, только выдвинул почему-то челюсть.
— Потому что ты лох, — сказал Ванька с неожиданной, испугавшей его злобой, — грех лоха не надуть. Приехал, дезодорантом воняешь, американ бой, мы тут в дерьме, а он весь в белом… утю-тю… уси-пуси…
— Ты ж мне, вроде, друг.
— Откуда теперь друзья? Нет теперь друзей. Где ты был, пока за мной рэкетиры бегали с утюгом наперевес?
Новый Ванька испугал его. Он был совсем чужой, незнакомый Ванька. Чужая полупустая деревня с чужими, незнакомыми людьми, посреди чужой незнакомой земли. И они с Джулькой. И деваться некуда.
— Как же мы теперь с тобой? — растерянно сказал он, — как же мы будем?
— А вот так и будем, — Ванька отряхнул руки, словно избавляясь от чего-то ненужного, раздражающего.
— Знаешь, Ванька, мы наверное уедем отсюда, — сказал он и сам обрадовался, что наконец-то эта простая мысль пришла в голову.
— Ну и вали, — сказал Ванька равнодушно, — дом продавай и вали. Или не продавай. Как знаешь.
— Но… ты не поможешь?
— Нет.
— Думаешь, хорошо устроился? — он услышал свой собственный голос, и голос этот был чужим, — а ведь не получится, Ванька. Ригель взорвется. Он сбросит огненную оболочку, и она будет расширяться и расширяться. И охватит полнеба. Ригель сожжет нас всех. Думаешь, тут, в лесах от него можно укрыться? От язвящего пламени его, от жара, дующего в лицо, от белого его, голубого, синего света…
— Псих, — брезгливо сказал Ванька. — Псих, слюня. Всегда был таким. Пшел отсюда.
И чуть толкнул его ладонью в грудь, не сильно, но он почему-то не удержался, пошатнулся и почти вывалился на крыльцо.
Ванька вышел следом и теперь, стоя к нему спиной, деловито запирал дом.
— Ванька, — он прочистил горло, — что это?
— Ну, шерсть, — сказал Ванька, лязгнув напоследок засовом.
— Откуда?
— Ну, зацепилась. Собака пробежала, и зацепилась.
Потом, сообразив, что тут нет собак, добавил:
— Или лиса.
— На такой высоте?
Клочок шерсти, зацепившийся за оконную раму (он потом разглядел еще один, чуть ниже, словно бы кто-то терся об угол дома, а потом заглянул в окно) был темно-бурым и довольно длинным; словно бы пучок водорослей… почему водорослей? Причем тут водоросли?
— Медведи здесь водятся, — с некоторой даже гордостью сказал Ванька. Стычка в доме словно бы позабылась, и он был деловит и дружелюбен.
Под окном пышно рос бурьян.
На дорожке вроде бы остались вмятины, но они с Ванькой и сами тут ходили. На пыльных тропинках… далеких планет… останутся наши следы. Хорошо, что я сказал Джульке сидеть дома.
Можно, например, попроситься к тете Тане. Тетя Таня зануда, и Джулька ей не понравится. И она — Джульке. Она же не народ, а просто старая противная тетка.
Ничего. Стерпится — слюбится. А потом как-нибудь устроимся. Почему я с самого начала не подумал? Ванька уболтал? Гипноз какой-то, ей-богу.
Джульке сначала тут нравилось. А теперь и непонятно.
— Ну я пошел, — Ваньке надоело стоять на одном месте, он вообще не отличался терпением, — ты это… заходи как-нибудь. Если что.
— Если что, — согласился он.
— Уеха-ать? — удивилась Джулька.