В тот же вечер Пауль снова оказался в храме и опять ощутил ту же искусственность и скуку, которые овладели им много лет назад, когда он впервые присутствовал на собрании ложи. Зал был полон, вместив больше сотни человек.
Тут поднялся Келлер, по-прежнему Великий Магистр ложи Восходящего Солнца, и представил Пауля братьям-масонам. Многие узнали его, но по крайней мере десяток новых членов приветствовали его впервые.
За исключением этого мгновения, когда Келлер обратился к нему напрямую, Пауль не принимал участия в заседании. Лишь в самом конце один из старейших братьев — некто по имени Фюрст — поднялся, чтобы предложить тему, которой не было в повестке дня.
— Достопочтенный Великий Магистр, мы с группой братьев хотим поговорить о текущей ситуации.
— О чем ты, брат Фюрст?
— О тревожной тени нацизма, нависшей над масонами.
— Брат, ты ведь знаком с правилами. В храме нельзя говорить о политике.
— Но Великий Магистр согласится со мной, что приходящие из Берлина и Гамбурга новости весьма тревожны. Там многие ложи самораспустились. Здесь, в Баварии, не осталось ни одной прусской ложи.
— Так что же, брат Фюрст, ты предлагаешь распустить и эту ложу?
— Никоим образом. Но думаю, что будет нелишним, если мы примем те же меры, чтобы обезопасить свое существование, какие приняли и другие.
— И что же за меры?
— Первая — обрубить связи с братьями за пределами Германии.
За этим предложением последовало перешептывание. Масоны были по традиции международным обществом, и ложи пользовались тем большим уважением, чем больше связей поддерживали с другими известными ложами.
— Тише, будьте добры! Когда брат закончит, остальные смогут высказать свою точку зрения по этому вопросу.
— Вторая — переименовать наше общество. Другие ложи в Берлине сменили название на "Орден тевтонских рыцарей".
Эта фраза вызвала новую волну перешептываний. Поменять название ордена было вещью просто немыслимой!
— И наконец, думаю, что мы должны изгнать из ложи тех братьев, со всем уважением, чья позиция может поставить наше существование под угрозу.
— И что это за братья?
Фюрст откашлялся, прежде чем продолжить, явно чувствуя себя неловко.
— Евреев, конечно же.
Пауль пораженно вскочил с места. Он хотел попросить слова, но весь зал храма превратился в хор возмущенных голосов и криков. Галдеж продолжался несколько минут, во время которых все пытались говорить одновременно. Келлер несколько раз стукнул по своей кафедре деревянным молотком, с помощью которого вел заседание и редко использовал.
— К порядку! К порядку! Давайте говорить по одному, иначе мне придется закрыть заседание!
Всеобщее возбуждение немного улеглось, и ораторы стали выступать в поддержку или против этих мер. Пауль считал число выступавших и с удивлением отметил, что обе партии разделились примерно поровну. Он пытался найти разумные и связные доводы в поддержку своей точки зрения, но ничего не пришло ему в голову, хотя нужно было срочно предотвратить ту несправедливость, о которой он только что услышал.
Наконец, Келлер указал молотком на него. Пауль поднялся и сказал:
— Братья, я впервые беру слово в этой ложе. Весьма вероятно, что и в последний. Я был поражен, выслушав спор относительно предложения брата Фюрста, но больше всего меня поразила даже не ваша точка зрения, я сам факт, что мы хоть секунду могли это обсуждать.
Раздался одобрительный гул.
— Я не еврей. В моих венах течет арийская кровь, по крайней мере, так я считаю. Вообще-то я не особо уверен в том, кто я такой или откуда происхожу. В это благородное общество я пришел по стопам своего отца, с одной лишь целью — узнать о том, кто я такой. Жизненные обстоятельства на длительное время отдалили меня от вас, но я и не предполагал, что всё так переменится по возвращении. В этих стенах мы вроде бы ставим своей целью просветительство. Можете мне объяснить, братья, с каких это пор наша организация дискриминирует людей не за их поступки, справедливые или нет?
Снова послышался шепот одобрения, и Пауль заметил, как Фюрст поднялся с места.
— Брат, ты провел много времени за границей и не знаешь, что происходит в Германии!
— Это верно. Настали темные времена. Но именно в такие мгновения мы должны изо всех сил сплотиться вокруг того, во что верим.
— Но само существование ложи под угрозой!
— Да, но какова цена за то, что ложа останется такой, как есть?
— Если это необходимо…
— Брат Фюрст, если ты пересекаешь пустыню под палящим солнцем и у тебя закончится вода, станешь ли ты пить мочу, чтобы восполнить потерянную организмом жидкость?
Потолок завибрировал от всеобщего хохота. Фюрст кипел от злости, но проиграл эту партию.
— Подумать только, и это говорит изгнанник и сын дезертира! — в ярости воскликнул он.
Пауль принял удар, как смог. Он с силой сжал спинку сиденья перед собой, так что пальцы побелели.
Я должен успокоиться, иначе он победит.
— Достопочтенный Великий Магистр, вы позволите брату Фюрсту превратить мое выступление в перекрестный огонь?
— Брат Райнер прав. Соблюдайте правила дебатов.
Фюрст сел с широкой улыбкой на губах, что насторожило Пауля.
— С превеликим удовольствием. В таком случае прошу лишить брата Райнера слова.
— Как это? На каком основании? — поразился Пауль, стараясь не закричать.
— Ты будешь отрицать, что присутствовал на собраниях ложи только в течение нескольких месяцев перед своим исчезновением?
Пауль смутился.
— Нет, но…
— Поэтому ты еще не достиг степени подмастерья и не имеешь права выступать на собраниях, — прервал его Фюрст.
— Я стал учеником больше одиннадцати лет назад. А степень подмастерья дается автоматически через три года.
— Да, но только если регулярно присутствуешь при работах. В противном случае ты должен получить одобрение большинства братьев. Поэтому ты не можешь выступать на этих дебатах, — заявил Фюрст, не скрывая удовлетворения.
Пауль огляделся вокруг в поисках поддержки. Все молча его разглядывали. Даже Келлер, который, казалось, еще несколько секунд назад готов был прийти на помощь, теперь молчал.
— Что ж, прекрасно. Если здесь и правда преобладает подобный настрой, то я объявляю о выходе из ложи.
Он резко встал со скамьи и направился к кафедре Келлера, снял фартук и перчатки и бросил их под ноги.
— Эти символы больше не внушают мне гордость.
— Мне тоже!
Один из присутствующих по имени Йоахим Хирш тоже встал с места. Он был евреем, насколько помнил Пауль. Хирш тоже бросил свои символы к подножию кафедры.
— Я не собираясь смотреть, как здесь собираются проголосовать за то, чтобы выгнать меня из ложи, к которой я принадлежал двадцать лет. Я уйду первым, — сказал он, встав рядом с Паулем.
При этих словах повскакали с мест и многие другие. Большинство из них были евреями, хотя несколько возмущенных братьев, как с удовольствием отметил Пауль, ими не являлись. Всего через минуту на вымощенном мраморными плитами полу возникла кипа из тридцати фартуков, к ужасу и смятению остальных.
— Хватит! — рявкнул Келлер, несколько раз ударив молотком, но его так и не услышали. — Если бы не мой пост, я бы тоже сбросил этот фартук. Давайте будем уважать тех, кто принял это решение.
Группа инакомыслящих направилась к выходу. Пауль шел последним, с высоко поднятой головой, хотя и полной печальных размышлений. Несмотря на то, что ему не особо нравилось принадлежать к масонам, ему больно было видеть, как образованных и умных людей изгоняли из-за страха и нетерпимости.
Он в молчании прошел до прихожей. Некоторые из отступников образовали небольшой кружок, хотя большинство надевали шляпы и по очереди выходили на улицу — по двое или трое, чтобы не привлекать внимания. Пауль взял собственную и собирался уже последовать их примеру, когда кто-то тронул его за плечо.
— Позвольте пожать вам руку.
Это был Хирш, бросивший на пол фартук сразу за Паулем.
— Спасибо за то, что подали пример, ведь без вас я бы не осмелился.
— Не за что. Это была просто реакция на несправедливость, вот и всё.
— Если бы все люди поступали так же, Пауль, Германия не стала бы такой. Мы лишь надеемся, что этот ветер будет мимолетным.
— Люди боятся, — сказал Пауль, пожимая плечами.
— Неудивительно. Три или четыре недели назад гестапо добилось права действовать без решения суда.
— Что вы имеете в виду?
— На практике это значит, что они могут арестовать любого, кто им "покажется подозрительным".
— Но это же просто бред! — ошеломленно воскликнул Пауль.
— Нет, не бред, — ответил один из тех, кто дожидался своей очереди на выход. — А через несколько дней семья получает извещение.
— Или ее вызывают на опознание трупа, — вмешался мрачным тоном третий. — Такое уже произошло с одним моим знакомым, и список всё полнится. Крикштайн, Коэн, Танненбаум…
При звуке этого имени у Пауля ёкнуло сердце.
— Подождите минуточку! Вы сказали: Танненбаум? Какой именно Танненбаум?
— Йозеф Танненбаум, промышленник. Вы с ним знакомы?
— Более или менее. Можно сказать, что я… друг семьи.
— В таком случае, я вынужден вас огорчить: Йозеф Танненбаум мертв. Похороны состоятся завтра утром.