НЕГЕВ (евр. «Сухая земля»). Область южнее границы Иудеи, на востоке граничит с Араба, на северо-западе и западе с побережьем и пустынями Зин, Паран и Шур… В 1-м столетии после р. Хр. набатеи Негева и Хаурана начали вести здесь хозяйство. Для этого они собирали дождевую воду в резервуары, чтобы орошать свои расположенные террасами поля.
Авраам Стерн. Лексикон библейской археологии.
— Наконец-то! — сказал Стивен, почти застонав, когда они вышли за пределы Меа-Шеарима.
Они вернулись назад в город, разыскали офис American Express, где Стивен получил наличные деньги — не много, правда, но их должно было хватить на то, чтобы расплатиться за отель и прожить несколько дней.
— До этого мы и сами могли бы додуматься, — сказал он Иешуа, имеющему скептический вид. — Путешественник во времени не мог бы всё сделать один и к тому же незаметно. Его многие видели в процессе съёмок, хоть и не понимая, что он делает. Кто-то ему помогал спрятать камеру в Храмовой горе. Возможно, он даже пытался кому-то объяснить, что он делает, как знать? Но в любом случае были люди, которые что-то видели, что-то поняли и рассказали об этом другим… И так возникла легенда.
Потом они отправились в самый крупный книжный магазин, какой только смогли найти, и перерыли там весь отдел путеводителей и атласов, пока не нашли карту, на которой был обозначен Вади-Мершамон. На его западном конце действительно стоял знак, обозначающий развалины.
— Но почему в легенде речь идёт о зеркале? — сомневался Иешуа. — Даже напрягая воображение, видеокамеру трудно принять за зеркало.
Стивен сделал движение рукой, как бы отклоняя возражение:
— А как они ещё могли бы сказать?
Они заехали за Юдифью, расплатились за отель и проехали до ближайшего большого супермаркета, чтобы запастись провиантом и кое-каким снаряжением — например, бутылками с водой.
— Это изображение, — объяснял Стивен. — Может, путешественник во времени показал кому-нибудь свой фильм — жене, например. Представляю себе, что единственным известным тогда предметом, отражающим реалистичные картинки, было зеркало. И как же человек, посмотревший в глазок видоискателя и увидевший отснятый материал, мог рассказать об этом другому? Он бы так и сказал: мол, будто смотришь в маленькое зеркало. А другой из всего этого понял только «зеркало».
Они ехали к окраине города, в сторону Хеврона. Улица была перегружена транспортом. На сей раз на переднем пассажирском сиденье ехала Юдифь.
— Дайте мне сказать… Всё утро я настраивалась на то, что мне придётся сидеть в подвале Саада, считать пузырьки воздуха и ждать, когда ты снова вынырнешь. И вот вместо этого мы едем в пустыню!
— М-да, — отозвался Стивен. — Иной раз приходится быть гибкими.
— Значит, ты веришь, что францисканские монахи пошли на поводу у этой легенды. То есть, что они не только знали про «зеркало», но и точно знали, где его искать.
— Да. Такой туннель не стали бы рыть на авось. Наверняка мы знаем не всю легенду.
Она взглянула на него.
— Почему ты так уверен, что они нашли эту камеру? Настолько уверен, что даже не захотел посмотреть?
— Потому что шахта точно была нацелена на определённое место. Они не искали наобум, а пробивались к конкретному месту. И ещё потому, что я не думаю, чтобы монастырь смог просуществовать до сегодняшнего дня, если бы не было святыни, которую они там охраняют.
Они проезжали под перетяжкой с рядом дорожных знаков, указывающих, что прямая дорога ведёт на Хеврон, что это Палестинская автономная область и что если водитель хочет её объехать, он должен ориентироваться по соответствующим дорожным указателям. Иерусалим остался позади, справа и слева тянулись промышленные районы и офисные здания.
— И ещё, — добавил Стивен, но на сей раз почти певучим, самозабвенным тоном, тихо, как будто разговаривал сам с собой, — потому, что я это чувствую, потому что каждая клеточка моего организма знает: видеокамера там. Тайник за Стеной плача уже пятьсот лет как пуст.
На задней стороне дорожных указателей были закреплены видеокамеры, по одной на каждую транспортную полосу. Картинки с этих видеокамер прямиком попадали на центральный высокомощный компьютер, в котором работали специальные современные программы, способные в режиме реального времени идентифицировать все номерные знаки проезжающих машин и преобразовывать их в числовой формат. Идентифицированные номера, непрерывным потоком стекающие через сеть со всего города, наряду с другими данными передавались в вычислительный центр полиции. Там же каждый номерной знак сверялся с таблицей номеров, объявленных в розыск.
Номерной знак джипа «чероки», на котором ехал Стивен, находился в розыске уже целый день. В качестве руководства к действию компьютер высветил: «Тихая тревога». Не прошло и шестидесяти секунд после того, как видеокамера зафиксировала проезжающую машину, как на экране дежурного пульта замигал сигнал важного сообщения.
На сей раз телефон Кауну принесла другая секретарша, появившись в тот момент, когда все они склонились над большеформатной картой Храмовой горы. Медиамагнат слушал трубку с серьёзной миной.
— Спасибо, — сказал он. — Большое спасибо, Егуда. Шалом.
Когда связь разъединилась, в его глазах появился голодный блеск.
— Созовите своих людей, Райан, — сказал он. — Фокс едет в сторону Хеврона. — Он достал из кармана бумажку: — Он едет на чёрном джипе «чероки», его номер… Ах, чёрт, я не вижу, — он протянул бумажку Райану.
Райан озадаченно смотрел на помятый листок.
— Откуда вы это знаете?
Каун наслаждался произведённым эффектом.
— Очень просто. По номерному знаку машины, которую Фокс оставил около музея, я велел узнать фирму, в которой он взял эту машину напрокат. В фирме мне сказали, на какой машине он ездит теперь. И на этой машине он полчаса назад проехал через автоматические полицейские регистраторы.
— Я всё это тоже пробовал, но никто не дал мне такой информации…
— Личные отношения. Начальник полиции был настолько любезен, что инициировал тайный розыск, который сейчас будет снят, как ошибочный. В Хевроне он так или иначе не сможет его преследовать, поскольку там Фокс переходит в ведение палестинской полиции. — Он протянул Райану телефон: — Это вам сейчас понадобится, я думаю.
Райан кивнул:
— И карта Израиля.
Шимон Бар-Лев смотрел вслед поджарому представителю службы безопасности большими глазами и раскрыв рот, пока тот не скрылся за дверью. Потом до него дошло:
— Но ведь это значит, — с облегчением констатировал он, — что тема Западной стены наконец-то исчерпана.
Они объехали Хеврон по окружной дороге, довольно узкой, хоть и проложенной недавно, и продолжали свой путь, всё дальше и дальше. Постепенно зелёные пятна растительности по сторонам дороги становились реже, а взгляду открывалась всё более далёкая, серая и пыльная равнина. Было жарко, как в инкубаторе. Солнце поднималось всё выше. Время от времени дорога тонула на горизонте в синей вибрирующей воде, но это, разумеется, был оптический обман, младший брат настоящей Фата-Морганы.
Незадолго до Беэр-Шева они увидели в стороне от дороги странное сооружение из стали.
— Останови-ка ненадолго, — попросил с заднего сиденья Иешуа.
Когда они остановились на обочине и вышли из машины, то услышали пение. Иешуа с готовностью объяснил, что это памятник героям, выкованный из остатков расстрелянных вражеских танков и сконструированный в виде колоссальных органных трубок, которые издавали жалобные, почти по-человечески звучавшие стоны, когда над холмом, где высилось сооружение, веял жаркий ветер пустыни. В какой-то момент на всей трассе не оказалось ни одной машины, не было даже бесчисленных бензовозов, которые без конца громыхали по дорогам. Стивен моргал, глядя на причудливое произведение искусства, и на один удар сердца у него возникло жуткое ощущение, будто это мёртвые говорят, выкрикивая напрасные предостережения потомкам… Он отвернулся, чтобы стряхнуть это наваждение.
— Поехали, — сказал он.
Эйзенхардт чувствовал, как в нём нарастает нервное беспокойство — это ощущение было сродни волнению перед выходом на сцену, когда у него случались публичные выступления, чтения или интервью. Если и мог наступить такой момент, когда необходимо предупредить Фокса об опасности, то он наступил сейчас. Наверняка он выехал, напав на след, которого не было у Кауна, и наверняка он не подозревает, что Кауну стало известно, куда он повернул.
Он вышел из мобильного домика, в котором учёные продолжали без устали обсуждать одно и то же. Он ни слова не сказал в объяснение. Каун давно исчез, а в переговорной комнате всё велись дебаты о пустяках, словесный мусор, застольная болтовня в пивной для некурящих трезвенников.
Он искал Райана.
Тот стоял у своей машины, по-полководчески ступив своим военным башмаком на порог открытой дверцы, держа около уха телефон. На крыше машины он расстелил карту Израиля. Внешне это зрелище было полно высокого драматизма, словно тут развивались события, как минимум, Шестидневной войны.
Эйзенхардт остановился в некотором отдалении и подождал. Какая нелепая ситуация! Лагерь вокруг был пуст и всеми покинут, как театральная сцена после окончания спектакля — палатки свёрнуты, приборы по большей части запакованы в ящики, — а этот человек стоит посреди обезлюдевшей пустоты и командует незримой армией.
Когда Райан закончил свои телефонные переговоры, Эйзенхардт подошел поближе и дал о себе знать. Как можно осторожнее он спросил, не будет ли сегодня возможности ещё раз съездить в Американскую библиотеку, потому что ему тут кое-что пришло в голову, и это стоит проверить…
— А, мистер Эйзенхардт, — сказал Райан и повернулся к нему, как будто только его и ждал. — Я должен передать вам привет от мистера Кауна. Ваш ангажемент с сегодняшнего дня закончился. Пожалуйста, соберите вещи, кто-нибудь отвезёт вас в аэропорт в Тель-Авив.
Писатель уставился на Райана так озадаченно, как будто его окатили ведром ледяной воды.
— Но… Но как же… — Каун даже не счёл нужным сказать ему это сам, лично. Уж не говоря о том, чтобы попрощаться или тем более поблагодарить.
Райан безжалостно оглядел его с головы до ног.
— Мистер Каун считает, что в последнее время вы внесли в решение ситуации не такой большой вклад. И, признаться честно, мне нечего ему возразить.
Эйзенхардт открыл было рот, но мысли настолько переполошились в его голове, что он не сообразил, что сказать. Странным образом он чувствовал себя виноватым, что не оправдал возложенных на него ожиданий. Да, это верно. В последние дни ему в голову не пришло ничего дельного. Каун привлёк его к делу, чтобы он нашёл для него камеру, а он не только не нашёл её, но даже вступил в сговор с тем, кто перечеркнул планы Кауна.
Телефон Райана зазвонил, и он снова принял позу полководца.
Один раз преследователи подъехали близко, чтобы по номерным знакам удостовериться, что сопровождают нужную машину, и после этого далеко отстали. Более броскую машину этот американский студентик не смог бы найти, даже если бы сильно постарался.
— Мы только что проехали Беэр-Шева, — доложил по телефону человек на пассажирском сиденьи. — Он едет дальше в направлении Эйлата.
— Окей. Продолжайте и держитесь на максимальной дистанции.
Итак, он не оправдал ожидания. И что теперь? Эйзенхардт пошвырял свои вещи в дорожную сумку. Всё это уже была не его проблема. Медиамагнат думал, что имеет дело со строго логической задачей. Задачей, которую можно решить в тихом кабинете, если как следует напрячь мозги. Ха! Чушь полная. Нет, ему не в чем себя упрекнуть. Всё, что мог, он сделал.
Писатель осмотрелся. Если всё так, как он думает, то отчего он в таком бешенстве? Он хорошо здесь заработал. Пережил интересное приключение. Собрал массу нового материала, из которого может возникнуть роман. И всё-таки он был разъярён.
Потому что он чувствовал себя использованным. Такой человек, как Каун, считает, что он может позволить себе всё, потому что он богатый и могущественный.
— И знаешь что? — пробормотал Эйзенхард, разговаривая сам с собой. — Он прав. Он действительно может позволить себе всё, потому что он богатый и могущественный.
Вот что заставляло его кипеть от ярости.
Дорожный будильник. Он всё ещё стоял на ночном столике. Эйзенхардт взял его и засунул на дно сумки, под рубашки и трусы, потом замер и посмотрел на телефон, рядом с которым только что стоял будильник.
Неужто все телефонные разговоры записываются? Вполне возможно. По крайней мере, записываются все набранные номера вместе с временем и датой звонка, чтобы потом можно было перепроверить телефонные счета. В США это обычная практика в каждом доме.
Вокруг стояла полная тишина. Самым громким шумом было его собственное дыхание.
Ну, даже если и так, что с ним теперь может случиться? Он будет сидеть уже в самолёте, прежде чем кто-нибудь заметит, что он предупредил Фокса.
Он положил руку на трубку. Холодная, гладкая пластмасса. Жизнь и смерть — разве об этом идёт речь? Нет. Речь идёт о том, чтобы такой человек, как Каун, мог делать всё, что он захочет. Даже гешефт на самой невероятной археологической находке за всю историю.
Стивен Фокс ехал сейчас в машине где-то далеко, чтобы оказать противодействие могущественному медиамагнату. Может быть, без достаточных оснований и, может быть, неподходящими средствами, но он это делает. И не догадывается, что люди Кауна уже вышли на его след.
Эйзенхарт ещё раз набрал полные лёгкие воздуха. Вокруг стояла всё та же тишина, как будто весь мир вокруг вымер. Потом он достал из кармана бумажку с номером телефона и снял трубку.
Провод был мёртв. Его телефон уже отключили.
Снаружи кто-то постучал кулаком ему в окно.
Пустыня Негев была совсем не такой, как представлял себе Стивен. Он рисовал в своём воображении картину с величественными волнами лучисто-жёлтых песчаных дюн, которые походили на застывшее море из песка, простирающееся от горизонта до горизонта, он представлял себе караваны верблюдов, шествующих от оазиса к оазису. А вместо этого они ехали сквозь выжженную, серо-чёрную каменистую пустошь, похожую скорее на протянувшийся от горизонта до горизонта лунный ландшафт. Солнце палило так неумолимо и беспощадно, что звон стоял в ушах. Чёрные иссохшие колючки, попадавшиеся вдоль дороги, свидетельствовали об упорстве жизни, но выглядели так жалко, что поневоле хотелось присудить победу пустыне.
Чем дальше они ехали по угнетающему каменистому плато, тем неправдоподобнее казалось Стивену, что этот монастырь, о котором рассказал отец Иешуа, действительно существует.
— Как люди могут тут выжить? — внезапно спросил он в тишине, которая воцарилась в машине, начиная от Беэр-Шева.
— Здесь иногда бывают дожди, — объяснил Иешуа. — Правда, редко и скудно, но бывают. Если собрать эту воду в хранилища…
Он не закончил фразу. Она звучала совсем не утешительно.
— Дожди? Ты уверен?
— Примерно сто миллиметров в год. Конечно, не летом. Но ведь здесь есть эти вади, не правда ли? Один из них мы как раз ищем. Вади — это русло высохшей реки. Раз в пятьдесят-сто лет случаются такие сильные дожди, что по руслам снова текут реки, иногда просто бурные потоки — правда, всего лишь на несколько часов.
Стивен поглядел по сторонам. Камни, скалы, зной.
— Из всего неправдоподобного, что я услышал за последние дни, это кажется мне самым неправдоподобным.
Узкая чёрная асфальтовая дорога с непреклонной целеустремлённостью прорезала враждебный скалистый ландшафт, вспарывала гребни и пересекала мелкие впадины и углубления по насыпным валам. Временами параллельно дороге тянулись линии электропередачи, а там, где всё-таки встречался песок, навеянный с Синая, поперёк дороги желтели его тонкие струйки.
Место, где они должны были свернуть с шоссе, оказалось не так просто найти. В первый раз они свернули раньше, чем надо, и обнаружили это, только когда после нескольких километров колдобин упёрлись в перекрёсток, которого по карте не должно было быть, а на ржавом указателе значились два названия, которые были им совсем не нужны. Правильный поворот они нашли несколько километров спустя, хотя очень трудно было углядеть в нём дорогу: то были две ухабистые колеи, и вид они имели такой, будто здесь лет двадцать назад просто проехал однажды тяжёлый грузовик. На тех участках, где колея пропадала, чья-то заботливая рука выложила справа и слева путеводные камни, пометив их белой краской. Но и тот, кто это сделал, работал нерадиво и непоследовательно.
Средняя скорость, с которой они продвигались вперёд, резко упала. Они ехали вдоль крутого черно-серого хребта величественных размеров, и вдали маячили несколько верблюдов, которые, видимо, обыскивали пустынную почву на предмет чего-нибудь съедобного, но Стивен не стал ради них отрывать взгляд от дороги. Как всё-таки судьба оказалась догадлива и благосклонна к нему, навязав этот внедорожник. С маленьким «фиатом» они бы здесь пропали.
Время от времени они останавливались, чтобы попить. Вдали от дороги и от всех прочих следов цивилизации пустыня диктовала им свои условия, и одним из них было, как объяснила им Юдифь, регулярно пить — и главное, до того как почувствуешь жажду.
— В одном я уверен, — сказал Стивен, когда они стояли около машины в море испепеляющего зноя, передавая по кругу бутылку воды и переступая с ноги на ногу, — если этот монастырь и его монахи на самом деле существуют, то они не очень часто ходят в кино.
Никто не засмеялся. Правда, это была лишь попытка защититься от гнетущей тяжести ландшафта, которая душила и внушала всем чувство собственного ничтожества и потерянности, полной зависимости от каприза высших сил.
Они ещё несколько раз заплутали — то просмотрели едва заметное ответвление дороги, то упёрлись в край обрыва — и всякий раз возвращались и делали новую попытку, пока не заметили вдали монастырь.
Он покоился в маленькой скалистой просеке, среди расщелин и трещин, среди торчавших в небо каменных пальцев, и своими стенами из тёмно-серых глыб действительно походил на руины. Некогда сбоку высилась даже башня, однако строение рухнуло, а заново возведено уже не было. Пустынные отверстия, похожие на бойницы, мёртво поглядывали на них сверху вниз. Казалось, там, наверху, не было и быть не могло ничего живого. Неподвижное и затерянное мрачное сооружение в своём скалистом седле напоминало безнадёжно съеденную челюсть.
— Может, они все давно здесь поумирали, — сказал Иешуа. — Да и кто бы это заметил?
Стивен кивнул:
— Так и ждешь какой-нибудь предупреждающей таблички: Осторожно! Через пятьсот метров конец света!
Они направили джип вверх по склону, но вскоре он начал сползать по осыпи камней. Тогда они его оставили, ещё раз по настоянию Юдифи сделали по большому глотку воды и пустились вверх пешком. Этот остаток пути оказался дальше и выше, чем казалось поначалу, а главное — существенно тяжелее. Вскоре вся одежда на них висела, намокнув от пота, лёгкие ходили ходуном, как кузнечные мехи, а сердце колотилось, грозя взорвать череп. Тёмные, мрачные камни накопили за день солнечный жар и, казалось, насквозь прожигали подошвы их обуви.
«Зачем я это делаю, зачем мне это нужно?» — спросил себя Стивен в какой-то момент, и вопрос засел в голове и не хотел уходить. Пока Стивен карабкался вверх, вопрос повторялся сам по себе и скоро превратился в некое подобие мантры, сделавшись ритмом, в котором двигались его ноги.
Юдифь, самая тренированная из них, неутомимо шла вперёд, Стивен тщетно пытался поспеть за ней, а Иешуа всё время отставал, ругаясь и ворча, и то и дело останавливался перевести дух.
Но они всё же добрались до верха. Стояли, согнувшись, запыхавшись, уперевшись руками в колени, и едва могли поверить, что дошли. Вблизи казалось, что сооружение вообще не имеет сообщения с внешним миром, словно монахи когда-то замуровали здесь сами себя изнутри, но в последний момент они обнаружили узкий люк, в который едва мог бы протиснуться человек; этот люк был перекрыт тяжёлой дверью из древнего бруса.
— Вы только гляньте, — сказала Юдифь, которая разогнулась первой и первой смогла говорить, — каков вид!
Стивен ничего не мог ответить, только тяжело поднял голову. Да, вид открывался сверху что надо. Чёрные скалы, коричневые скалы, серые скалы — насколько хватало глаз, всё было скалы и камни. Никаких следов поселения людей. Нигде ничего. Грандиозное разбазаривание пространства.
— И что теперь? — спросил Иешуа, отдышавшись.
— Теперь, — сказал Стивен, — мы вежливо постучимся.
И именно это он и сделал. Разумеется, здесь не было ни звонка, ни специальной колотушки или какого-нибудь иного приспособления для стучащихся, поэтому он просто постучал по двери кулаком. Потом отступил на шаг и выждал.
Никакого ответа.
— Никого нет дома, — прокомментировал Иешуа.
Стивен постучался ещё раз, на сей раз сильнее и крикнул как можно громче:
— Эй! Есть кто-нибудь?
Никакого движения.
— Если там действительно больше не осталось ни одной живой души, — рассуждала вслух Юдифь, — то придётся лезть через стену.
— Да, — кивнул Стивен. Он осмотрел сооружение. Оно было примерно прямоугольным, и наружные стены были высотой метра в три. Максимум четыре. При необходимости придётся как-то взбираться.
Верёвка. Им надо было догадаться прихватить с собой верёвку.
— Может, мы просто пришли в неурочный час? — сказал Иешуа. — Ну, какая-нибудь молитва, когда они все как раз…
— Тогда бы хоть табличку вывесили, когда у них приёмные часы, — прорычал Стивен, взял камень и подошёл с ним к чёрной двери, чтобы в третий раз обратить на себя внимание.
Но когда он уже замахнулся камнем, изнутри кто-то отпер задвижку смотрового окошка. Окошко откинулось, наружу выглянула пара старых, усталых глаз, оглядела их недоверчиво, и человек, которому принадлежали глаза, произнёс:
— Уходите!
Только одно это слово, и смотровое окошко снова захлопнулось, и задвижка со скрежетом вошла в своё гнездо.
— Вот так дела, — растерянно пробормотал Стивен. — Эй! — крикнул он через стену. — Мы пришли, чтобы взглянуть на зеркало, которое хранит образ Иисуса!
Мрачная стена высилась перед ними, как неприступный бастион средневековой крепости, и оставалась немой и непостижимой.
— Может быть, он нас не понял, — сказал Иешуа.
— Как это? — удивился Стивен. — Он же говорил по-английски.
— Ну да, — возразила Юдифь. — Он сказал только «leave!». He так много английского.
— Ну хорошо. Тогда повтори это ещё раз на иврите.
В этот момент за дверью снова послышался скрежет, на сей раз другой, более серьёзный. В своём пазу шевельнулся другой, больший засов, что-то загремело — чугунное кольцо, может быть, — потом дверь изнутри потянули. Она не поддавалась, просмолённый брус, из которого лет двести назад была сколочена эта дверь, отчаянно скрипел — и потом наконец раскрылась.
За дверью стояли двое стариков — истощённых, немытых отшельников — босые, в прозрачном от ветхости тряпье, которое когда-то было чёрным. На первый взгляд они походили на узников, изнурённых десятилетиями концлагеря. Однако глаза их светились мирным, живым огнём, какого Стивену ещё не приходилось видеть, а осанка излучала какую-то особую силу, которая находилась в загадочном противоречии с их убогим общим обликом.
Видимо, они отвыкли много говорить. Один из них попытался что-то сказать, но потом поперхнулся, будто должен был сперва вспомнить слова, которые уже очень давно не употреблял.
— Тридцать лет эта дверь не открывалась, — наконец произнёс он. — Последним в неё стучался я. Входите.
Основная группа преследования отставала от первой машины примерно на час. После того, как Стивен Фокс и его «хвост» миновали Беэр-Шева, выехал и Райан, чтобы примкнуть к своим людям.
Затем пришло сообщение, что джип покинул дорогу на Эйлат. Сперва, как оказалось, покинул не там, где надо, и преследователи чуть было не выдали себя, потому что тоже собирались свернуть следом за джипом, но вовремя заметили через полевой бинокль, что джип возвращается.
Если бы они не держались на такой большой дистанции, то столкнулись бы с ним на узкой дороге, а так они смогли проехать вперёд и спустя несколько километров переждать в надёжном месте, пока джип с молодыми людьми снова их не обгонит.
Через двенадцать километров джип окончательно свернул в пустыню. К счастью, он оставил на пыльной дороге след такой же заметный, как после стада слонов, — будь они на лёгкой машине, преследователям пришлось бы туго.
— Должно быть, эта поездка была задумана с самого начала, — сказал Райан Кауну по телефону, мчась на повышенной скорости мимо Хеврона. — Поэтому он и взял напрокат джип.
Позднее, углубившись далеко в пустыню, они обнаружили джип, оставленный на склоне, покрытом осыпью камней, а наверху — мрачное строение среди расщелин, построенное как орлиное гнездо. Поставив свою пропылённую, перетруженную машину в укрытии за большим выступом скалы, они издали в бинокль наблюдали за тяжёлым восхождением трёх молодых людей.
— Ничего не предпринимать, — приказал по телефону Райан. — Соберёмся все под горой и решим, что делать.
Дорога в сторону Тель-Авива была забита машинами. Петер Эйзенхардт сидел на заднем сиденье, поставив рядом с собой дорожную сумку, и смотрел на ландшафт, который казался ему таким чужим и в то же время ставшим уже привычным за эти несколько дней. Солнце здесь было ярче и белее, чем у него на родине, а скудная зелень — бледнее и истощённее. Он вспомнил фильмы Карла Мэя и один библейский телефильм, который он лет в четырнадцать видел однажды на Пасху, лёжа с температурой на диване в гостиной. Картина, как в запястья Иисуса вгоняли толстые плотницкие гвозди, ещё долго терзала его в горячечном бреду.
Вернётся ли он в эту страну когда-нибудь ещё? Шансы не просматривались: он был недостаточно охоч до путешествий, чтобы приехать сюда ещё раз.
— Мы не опоздаем? — спросил он двух молчаливых горилл, сидящих впереди.
— Не беспокойтесь, — сказал тот, что на пассажирском сиденье, растягивая слова, как жевательную резинку. — Всё рассчитано.
— Вы не знаете, когда я буду во Франкфурте?
Ему передали назад конверт с его билетом:
— Вот ваши документы.
Эйзенхардт изучил билет. Хоть он и уговаривал себя, что это не его проблемы, пот волнения всё-таки проступил у него на лбу. Дорожные указатели подсказывали, что до Тель-Авива ещё тридцать два километра, при этом сейчас, наверное, уже началась регистрация на его рейс. И что это был за рейс — сначала самолёт летел в Афины, оттуда в Милан, там стоял несколько часов и только в 11 часов вечера приземлялся во Франкфурте.
— Скажите, — вдруг пришла ему в голову одна мысль, — ведь у вас наверняка есть с собой телефон? Мне обязательно надо позвонить жене. Она не знает, что я прилетаю сегодня, а ведь она должна приехать за мной в аэропорт.
Оба сотрудника службы безопасности вопросительно переглянулись. Водитель — решения принимал наверняка он — протяжно вздохнул и после этого кивнул. Тогда другой достал из кармана мобильный телефон, включил его и протянул писателю.
Первое впечатление, когда они ступили за дверь, было такое, будто они попали в оазис. Наружная стена монастыря огораживала прямоугольную территорию и походила на ограду тюрьмы, в которой держали взаперти всю зелень этой местности. У Стивена даже промелькнула сумасшедшая мысль, что, может быть, именно поэтому в пустыне вокруг так голо и безжизненно.
Пахло пряностями, влажной землёй, перегноем. В каждом углу монастырского огорода к стене прижималось какое-нибудь утлое низенькое строение, а каждая пядь земли была возделана и разделена на грядки, на которых монахи выращивали всё, что было им необходимо для жизни. Стивен увидел пшеницу, лук, бобы и свёклу, между ними росла всяческая зелень, которую он даже не мог идентифицировать. Каждый клочок земли явно был на вес золота, тем не менее здесь была и клумба с цветами, причём немаленькая!
Монахов было человек семь, все старые, худые и хрупкие, как засушенные цветы. Они стояли, склонившись над грядками, и с любопытством смотрели в сторону вошедших, на шее у каждого качался простой деревянный крест на потёртом шнурке. И в глазах у всех горел тот же огонь, который Стивен увидел у тех двух, что встретили их у дверей: жар, который казался слишком горячим для столь измождённых и изношенных тел; искра, глядя на которую начинаешь верить, что она непременно вольётся в огонь неугасимый, как только покинет свою бренную оболочку.
Но в тот момент, когда в дверь вошла Юдифь, взгляды изменились, стали жадными, голодными, почти хищными — чтобы через мгновение налиться свинцовой враждебностью, за которой страсти, казавшиеся давно побеждёнными, были снова беспощадно подавлены, оттеснены в тёмные, неведомые глубины души.
Стивен бросил на Юдифь придирчивый взгляд. Если не считать того, что женственные очертания её тела всё-таки проступали через одежду, а длинные волосы были распущены, никак нельзя было сказать, что она одета вызывающе. Более того, она могла бы в таком виде спокойно прошествовать через весь Меа-Шеарим, не снискав ни одного косого взгляда ортодоксальных иудеев.
Чёрт бы побрал все эти религии, — с презрением подумал Стивен. — Все они утверждают, что могут научить, как правильно жить, но пасуют перед самым простым фактом жизни и его важнейшим основополагающим принципом: полом.
Лишь один монах, который невольно притянул взгляд Стивена к себе, не погасил чистое свечение глаз. Он стоял, худой, старый человек, спокойно опираясь на лопату, которой орудовал, и смотрел им навстречу приветливым, открытым взглядом, из которого исходили тепло и гостеприимство.
— Вы что-то кричали, — сказал монах, который открыл им ворота, — о причинах, которые привели вас сюда…
Стивен повернулся к нему. Человек, судя по произношению, был англичанин. Хотя ему было далеко за шестьдесят, у него было гладкое, круглое лицо, пышные тёмные волосы и почти отсутствовала борода, а его поступь и движения выдавали в нём начальника.
— Да, в первую очередь большое спасибо, что вы были так любезны принять нас, — начал он и заметил, что непроизвольно впадает в тон, в котором принято вести деловые переговоры. — Меня зовут Стивен Фокс, я из Соединённых Штатов. Мои спутники — Юдифь и Иешуа Менец, два археолога из Израиля. Мы…
— О, извините, — монах протянул ему руку. — Как невнимательно с моей стороны. У нас так редко бывают гости. Позвольте вам представить нашу братию?
Они шли от одного к другому, и он называл им имена монахов, все латинские и трудно запоминающиеся. Стивен запомнил только его имя, Грегор, и имя того монаха с лопатой и незамутнённым взором — Феликс. Он, если не считать брата Грегора, был, кажется, единственным, кто говорил по-английски.
По правде сказать, вблизи он производил впечатление немного не от мира сего — блаженного. Когда во время представления Стивен вежливо поклонился ему, Феликс с приветливой определённостью заявил:
— Слова устаревают, а истина всегда свежа, как новорождённый младенец.
— Что-что? — озадаченно переспросил Стивен.
Но Феликс лишь улыбнулся, подмигнул и снова взялся за лопату. Управлялся он с ней легко — так, будто танцевал с ней, как с партнершей. «Странная птица, — подумал Стивен. — Странная птица в странном гнезде».
Грегор повёл их по узкой тропинке, проложенной между грядок, по всему монастырю.
— Это наша капелла, — сказал он, указывая на изрядно покосившуюся лачугу в противоположном от входа углу, потом повернулся в сторону и указал на такую же древнюю хижину с покатой крышей: — Там наши кельи, а рядом трапезная и кухня. Но мы не применяем огонь в приготовлении пищи.
— А это что? — спросил Стивен, указывая на низкое строение из камня, которое Грегор, казалось, хотел обойти молчанием.
Монах помедлил, потом повёл их туда и открыл низенькую дверь.
— Это хранилище костей, — сказал он.
Их взорам предстало жуткое зрелище. Помещение, куда они сунули головы, напоминало подвал для продовольственных запасов или мастерскую, с той лишь разницей, что на длинных полках вдоль стен вместо инструментов или стеклянных банок с консервированными овощами лежали человеческие кости, рассортированные по виду и величине: кости конечностей — в одном ящике, тазовые кости в другом, в третьем только рёбра, в четвёртом только черепа, в отдельном ящике мелкие косточки кистей рук и ног, в отдельном — позвонки.
— Когда умирает кто-то из братии, он лежит погребённым до тех пор, пока не истлеет, — говорил Грегор почти в весёлом тоне. — Потом его кости выкапывают, очищают и сохраняют здесь. Вы видите останки всех монахов, которые здесь жили с самого основания монастыря.
— Ясно, — сказал Стивен и скривился. Внушительное количество. Если бы это ещё не напоминало склад запчастей!
Они снова прикрыли дверь, вздохнули и сощурились на дрожащее от зноя солнце, а брат Грегор снова вернулся к своему первому вопросу: что привело их сюда.
— Мы хотим взглянуть на зеркало, в котором отражается лик Иисуса, — повторил Стивен то, что кричал через стену.
Брат Грегор кивнул с серьёзной миной:
— Я слышал об этой легенде. Но, к сожалению, это всего лишь легенда.
— Говорят, зеркало хранится в этом монастыре со времён крестовых походов.
— Мне очень жаль. У нас тут, если быть точным, вообще нет ни одного зеркала.
Стивен окинул взглядом заросшее лицо старого набожного человека, вдруг превратившееся в непроницаемую маску. Как такое могло быть, чтобы этот монах лжесвидетельствовал?
— У нас есть, — начал он блефовать, — точные указания на то, что легенда описывает совершенно определённый, реальный предмет и что этот предмет спрятан здесь. Мы даже считаем, что монастырь и был построен для того, чтобы хранить этот предмет.
— Такого я не могу себе представить. Этот монастырь был основан много веков назад людьми, которые удалились от мира и хотели посвятить себя исключительно богосозерцанию, — ответил брат Грегор. — В духовном смысле, разумеется.
В этот момент в кармане Стивена раздался звонок.
— Что это значит? — удивленно спросил монах.
— Это значит, что вы всё же не так далеко удалились от мира, как вам кажется, — ответил Стивен и достал мобильный телефон. И правда, удивительно, что здесь, в далёкой пустыне была зона приёма. С другой стороны, именно пустыня и была таким местом, где с большой вероятностью можно попасть в положение, в котором требуется сделать срочный звонок. — Это телефон.
Глаза монаха расширились от удивления.
— Телефон? — Казалось, он с трудом припоминал, что это вообще такое. — В кармане брюк?
— Да. Очень практичная штука. — Стивен нажал на кнопку приёма и поднёс прибор к уху. — Алло?
Голос на другом конце был тихий, окружённый посторонним шумом и нечёткий, но Стивен сразу узнал его. Прошли ровно сутки с тех пор, как этот голос впервые настиг его неожиданным звонком.
Это был Петер Эйзенхардт.
— Извините, это международная служба?