При потере более 4,5 литра воды, что составляет около 5-10 % веса тела, наряду с сильным чувством жажды появляются первые нарушения в жизнедеятельности организма: прекращается слюноотделение, затрудняются глотательные движения, голос становится глухим и хриплым, слизистая оболочка рта и горла, а также глаза краснеют, пульс учащается, наступает апатия и одурманенность. Можно легко впасть в панику. Смерть от жажды наступает при потере жидкости более 12 % веса тела.
Джером К. Уилсон. «Как выжить в пустыне».
Когда он проснулся, первой мыслью было: нужны батарейки!
И только после того, как эта мысль протрубила в его голове, словно сигнальный горн на побудку в лагере скаутов, в его сознание проникло и всё остальное: где он, почему он здесь, что произошло. Он обнимал Юдифь, они всю ночь пролежали в обнимку. Они всё ещё лежали между двумя большими, холодными камнями на песчаной земле, и ночью было ужасно холодно.
Разумеется, он давно об этом слышал, все рассказывали ему: имей в виду, в пустыне ночью бывает очень холодно. Он это знал, но по-настоящему в это никогда не верил. У него в голове не укладывалось, как это пустыня, на протяжение дня бичевавшая его зноем и светом, по которой он шёл, словно по гигантской раскалённой сковородке, — как эта огнедышащая печь может остыть до температуры холодильника. Летом! Не удивительно, что здесь растрескивались камни и лопались скалы. Стивен и Юдифь ночью прижались друг к другу от холода, переплелись руками и ногами, приникли нос к носу, и всё это было бы даже романтично, не будь так холодно!
Теперь снова становилось теплее. Стивен поднял голову, посмотрел в сторону пылающего шара, который поднимался над горизонтом, набравшись новых сил. Поднялся и ветер — точно с началом дня.
Стивен не помнил, как они заснули. Юдифь всё ещё спала, измученная, лицо присыпано песком. Он осторожно убрал руку, обнимавшую её, и выпрямился. Во рту было так сухо — почти пыльно. Больно глотать, как будто в горле застряли сухофрукты.
Первое, чего он хватился, была его сумка. Он снова засунул туда камеру и свой разобранный мобильник, батарейкой которого он пытался вчера привести в действие камеру. Ночная возня с этой батарейкой была целым приключением — он пробовал подключить её к видеокамере при помощи шпильки для волос, но ничего не получилось. Сейчас при свете дня он ещё раз оглядел отдельные части своего мобильника. Случилось то, чего он и боялся: этой телефонной батарейкой он пользовался уже несколько лет, и она уже совсем истощилась и не только разрядилась, но ещё имела слишком низкое напряжение. То есть не оставляла ему никаких шансов. Он с удивлением взвесил на руке маленькие батарейки, извлечённые из видеокамеры: «с подзарядкой», значилось на них, и если подумать, что они с единственной зарядкой — наверняка путешественник во времени оказался в прошлом без зарядного устройства, а если даже и с ним, то что толку — функционировали две тысячи лет, то пожаловаться было не на что. Неплохая могла быть реклама, — подумал он.
Он снова собрал мобильный телефон. Когда он его разбирал, Юдифь беспокоилась. Она сказала: если они заблудятся, то телефон будет для них последней надеждой. Но на самом деле этой надежды уже не было: когда он снова включил прибор, тот хоть и пискнул разок, но тут же его цифровой экран погас, и больше ничего не шевельнулось.
— Разве что если подождать пятьдесят лет?.. — пробормотал он и сунул бесполезную вещь в карман рубашки.
Юдифь проснулась. Поднявшись, она была дезориентирована не меньше Стивена. Какое-то время она сонно таращилась в одну точку, потом что-то произнесла — судя по тону, крепкое еврейское выражение.
— А я думала, что это был кошмарный сон, — сказала она несчастным голосом.
Стивен посмотрел на неё. Даже с её свалявшимися волосами она ему нравилась.
— Ты шутишь, — сказал он. — Я-то совершенно уверен, что это и есть кошмар.
— Стивен… — она бросила на него затуманенный взор, значения которого он не мог понять. — Держись. Что бы ни случилось. — Она вздохнула и поднялась на ноги: — Я хочу пить.
Стивен пожал плечами. Не может быть, чтобы было так трудно выбраться из этой пустыни. Да, Негев — настоящая пустыня, но ведь она небольшая и обозримая, в каком-то смысле даже ручная. Насколько он запомнил её на карте, тут всё испещрено дорогами, пусть лишь просёлочными. И для того чтобы заблудиться, места здесь не так много.
— Давай используем утро, чтобы продвинуться вперёд, — предложил он.
— А куда нам надо идти?
— Туда, — сказал Стивен, — где есть батарейки.
Они шли на запад. Медленно, друг за другом. Им вдруг очень захотелось разговаривать, и они начали рассказывать друг другу, кто что знал о выживании в пустыне. У Юдифи в армии были тренировки на выживание, хоть и всего три дня, но она тогда еле справилась и ничего из того времени не запомнила. Разумеется, частью военного обучения были тяжелейшие марш-броски с полной выкладкой. То, что она рассказывала об этих испытаниях, у Стивена вызывало лёгкий ужас, и как он ни поглядывал на неё украдкой, всё же не мог связать все эти рассказы со стройной, почти хрупкой девушкой.
Сам он, не считая того, что всегда очень внимательно прислушивался к рассказам ветеранов Исследовательского общества, однажды принял участие в тренировке на выживание: десять дней в бескрайних лесах Канады. Утоление жажды хоть и входило пунктом в программу, но там это не было проблемой.
Естественно, оба они знали расхожие приёмы добычи воды в пустыне. Самый известный из них, на который наталкиваешься и в книгах, и в фильмах, состоял в том, что в песке нужно вырыть воронку, закопать на дне жестяную банку, потом натянуть над дырой полиэтиленовую плёнку, прижать её по краям ямки камнями или песком, уплотнить, а на дно плёнки положить камень, чтобы она натянулась в форме воронки. Когда на плёнку светит солнце, под ней возникает повышенная парниковая жара, и влага земли, которая содержится даже в кажущемся сухим песке, испаряется, поднимается вверх, конденсируется на плёнке и капля за каплей сбегает вниз, собираясь в жестянке.
Великолепная теория. Если бы ещё была полиэтиленовая плёнка да жестяная банка, а кроме того, время и энергия рыть эту ямку и потом часами сидеть подле неё в ожидании воды.
Они сошлись на том, что в первую очередь надо не потеть. Это значило: двигаться медленно, одежду не снимать, выискивать тень. А как только солнце поднимется, находить укрытие, где можно провести остаток дня, а вечером и ночью продолжать путь. Всё очень просто. Кроме того, через несколько километров они непременно должны были наткнуться на Синайскую дорогу.
Словоохотливость проходила по мере того, как светило поднималось всё выше у них за спиной. Слова словно испарились. И, как назло, именно теперь они тащились через ландшафт, ровный, как сковородка, здесь не было ни трещины, ни щели, ни большой скалы, ни какого бы то ни было образования, которое хотя бы отдалённо годилось, чтобы укрыться от дневного зноя.
— Таков разрыв между теорией и практикой, — проворчал Стивен пересохшими губами и огляделся с нарастающим чувством беспокойства. Вся эта местность выглядела, как брошенная гигантская парковка.
И солнце палило, как обезумев.
Шаг за шагом. Одна нога перед другой. Глаз не сводить с точки на горизонте. И жажда. Он, в конце концов, сделал так же, как Юдифь, и взял в рот маленькую, гладкую гальку, чтобы обсасывать её. Можно было воображать, что это утоляет жажду, по крайней мере, чуть снижает мучительную потребность.
Больше всего Стивена удивляло то, что их никто не преследовал. А ведь это было легче лёгкого: здесь они как на ладони. Тут негде спрятаться, негде укрыться. Лишь плоская, как блюдо, земля и испепеляющая жара, которую невозможно было больше выносить.
Перед ними, на невообразимом отдалении, в дрожащем сиянии солнца мерцали очертания резких, загоревших до черноты гор. Каждый шаг должен был приближать их к этой горной гряде, в которой наверняка отыскались бы тенистые расселины, а то и сырые места. Но кто-то поставил эти горы на колёса и оттягивал их всё дальше с такой же скоростью, с какой они к ним приближались.
Только не останавливаться! Он точно знал: если они остановятся, то больше не смогут двинуться с места, и это будет конец.
Он то и дело ощупывал сумку, — там в мягко выстланной упаковке покоилась камера. Он сунул эту сумку под рубашку на грудь — и мягкий свёрток постепенно пропитался его потом. Столетия этот прибор провёл в прохладном, влажном тайнике — больше тысячи лет в каменном блоке храмовой стены, а остальное время в ящике пустынного монастыря. И вот теперь Стивен тащит его сквозь палящий зной пустыни Негев. Хорошо ли это для прибора? А вдруг в нём что-нибудь повредится из-за экстремального изменения температуры?
Юдифь, которая в это время как раз шла впереди, остановилась, повернулась к нему и бессильным жестом указала в направлении, почти перпендикулярном их маршруту, примерно на юг. Стивен посмотрел, куда она показала, и испугался, как высоко уже стоит на небе солнце, как ярко оно полыхает, как будто разъярилось и решило их уничтожить.
— Что? — прохрипел он, поскольку ничего не увидел. Лицо у неё страдальчески осунулось.
— Не знаю, — еле выговорила она. — Машина, что ли.
Теперь и он увидел — тёмный, прямоугольный, металлический предмет. Машина! В радиаторе машины ещё может быть вода. И у машины есть аккумулятор. Аккумулятор! Двенадцать вольт напряжения, с этим уже можно кое-что сделать. Он сможет увидеть, что снято на кассету.
— Идём! — сказал он, а может, не сказал, а лишь издал какой-то звук.
Он пошёл вперёд. Безумный смешок пробивался сквозь дальний уголок его сознания: только он подумал давеча, что эта часть пустыни похожа на парковку от горизонта до горизонта, — и вот тебе, пожалуйста, и автомобиль припаркован!
То действительно была брошенная машина, маленькая легковушка, которая когда-то — до того, как над ней поработало солнце, — была, наверное, белой: между тем краска на всех местах, подставленных солнцу, приобрела неопределённый грязно-коричневый цвет. «Фольксваген», насколько Стивен мог судить. Всё, что было в этой машине хромированного, отсутствовало, в том числе и надпись на крышке багажника. Световой рефлекс исходил от разбитого бокового стекла, от остальных стёкол ничего не осталось, не было ни шин, ни сидений, ни руля, ни рычага переключения передач — вообще не осталось ничего, что можно было открутить от этой развалины, вынуть и где-нибудь для чего-нибудь применить.
С недобрым предчувствием Стивен поднял неплотно закрытый капот. Там тоже кто-то уже бесцеремонно похозяйничал. Но радиатор был на месте, и блок цилиндров, и аккумулятор — судя по всему, они оказались слишком тяжелы для мародёров.
Причина, по которой не сняли радиатор, была, к сожалению, очевидна: он лопнул. Юдифь издала тихий, полный боли стон, когда открутила крышку радиатора и убедилась, что внутри он сух. Стивен с усилием сглотнул, подвигал пересохшим, потрескавшимся ртом.
— Может, потому она здесь и осталась, — сказал он, — что лопнул радиатор.
А аккумулятор? Стивен почувствовал, как задрожали его пальцы, когда он выкрутил одну пробку батареи, преодолевая скрипучее сопротивление. Пусто. Маркировка, показывающая нормальный уровень кислоты, была уже коричневой. Абсолютно пустой и сухой аккумулятор. Он выкрутил и остальные пробки — всюду то же самое.
Это было бессмысленно, и Стивен знал, что это бессмысленно, но всё же достал видеокамеру, потратил бесконечные четверть часа на то, чтобы оборвать оставшиеся провода, оголить концы, соединить их с полюсами аккумулятора и подвести к соответствующим контактам на камере. Заглянул в видоискатель, глубоко вздохнул, полный безумной надежды, что, вопреки очевидному, вопреки всем техническим и физическим законам эта высохшая аккумуляторная батарея ещё выдаст один импульс, хотя бы такой, чтобы на мгновение осветить крошечный экран в окуляре видеокамеры и показать ему то, что тридцать пять лет назад увидел брат Феликс. Неужто он требовал чересчур многого для этой страны чудес? Неужели он ждал слишком многого от этой пустыни, в которой когда-то Господь просыпал манну небесную для своих? Милях в пятидесяти отсюда плещется Красное море, которое расступилось когда-то перед Моисеем. Для себя Стивен этого не просил. Всё, чего ему хотелось, — ток на одну секунду.
Он нажал на кнопку воспроизведения.
Чуда не произошло.
В огорчении он опустился на землю рядом с Юдифью, которая сидела в слабой тени автомобиля. Горячее железо жгло спину. Это было совсем не то, что тень скалы, но и это было хорошо — по крайней мере, хоть на минутку уклониться от знойного, немилосердного света. Юдифь посмотрела на него. Он помотал головой: ничего не вышло.
Как бы ему хотелось хоть на несколько часов исчезнуть из палящего зноя, чтобы передохнуть, набраться сил, всё обдумать. Особенно думать ему становилось всё тяжелее. Мысли всё больше и больше запутывались, как в болезненном бреду. Он уже не мог точно сказать, что для него важнее — найти батарею или воду. Смутные, безумные картинки колыхались в сознании, он видел самого себя, как он изнемогает и умирает в пустыне. Всё было так, будто он больше не бодрствовал, а спал с открытыми глазами. От этих видений он испуганно встрепенулся, на какой-то миг пришёл в ясное сознание — и его обуял страх, великий и непостижимый, что он умрёт, так и не увидев запись, которую несёт с собой. Этого не могло быть. Подобной несправедливости не бывает. Ведь всё было уже так близко и реально, — невозможно, чтобы он потерпел поражение у самой цели.
— Скажи, — прошептал он наконец, — ведь опасность всё же не смертельная, а? Ведь мы всё время идём на запад; должна же где-то тут быть Синайская дорога, а?
Она вначале никак не отреагировала, безучастно глядя перед собой.
— Я больше не знаю, где мы, — ответила она через некоторое время.
— Но не могли же мы перейти эту дорогу, даже не заметив её, а?
Сколько лет плутал по пустыне народ Израиля? Сорок, насколько он мог припомнить.
Вот и они теперь заблудились на этом маленьком пятачке. Они не проходили никакую дорогу. Им не попадалось ничего, что хоть отдалённо напоминало бы её…
Юдифь посмотрела на него. Вид у неё был измождённый, смертельно измождённый.
— Твой телефон правда больше не включается?
Он помотал головой. Она вздохнула и снова уставилась в никуда:
— Как раз тогда, когда он действительно нужен…
Они сидели. Солнце поднималось все выше, тени укорачивались. Казалось невозможным когда-нибудь встать отсюда. Они останутся тут сидеть, пока солнце не перевалится через крышу автомобиля, чтобы изжарить их. Стивен достал пакет, извлёк из него камеру, которая казалась на удивление маленькой, чуть больше записной книжки, и такой лёгкой. Он взвесил её на ладони.
— Ты думаешь, это всё правда? — спросила Юдифь, наблюдавшая за ним.
— Что именно?
— На вид она совсем новая.
Стивен повертел её в руках:
— Она и есть новая. Вообще-то, её даже ещё не сделали.
— А если мы выйдем отсюда и отвезём её в Японию, что тогда будет?
— Не знаю. — Голова могла лопнуть, если раздумывать об этом. — Они её разберут, узнают, как она действует, и потом снова соберут. Японцы всегда так поступают.
— И кто же тогда её изобрёл?
Стивен хотел ответить, но его вялые, затуманенные мысли завязались узлом и затормозились. Ответа не было. Слишком много всяких «но» и «если». Уравнение из одних неизвестных.
Но если убрать все «если и но»…
— Хороший вопрос, — с усилием выдавил он, глядя на камеру в своих руках.
Если этот аппарат действительно странствовал сквозь время, произойдя, собственно, из будущего, которое наступит лишь через три или четыре года, если рассматривать всё, что произошло, как непреложное…
…тогда это значит, что им кое-что известно о будущем. Нечто такое, что внушало ему страх. Нечто, чему неотвратимо суждено быть.
Юдифь произнесла это вслух:
— Единственный ответ: этого не произойдёт, — рассуждала она сама с собой, непредвзято, объективно, шаг за шагом, как человек, идущий по незнакомой дороге с любопытством, что же там за поворотом, — а дорога петляет, и ему не видно, где же она кончается. — Тут нет никаких вариантов. Хоть мы думай, хоть не думай, а камера в Японию не попадёт. То есть… — Теперь она поняла это. Глаза её стали противоестественно огромными.
— Да, — только и сказал Стивен.
Вот то, что зовется судьбой. Он держал её в руках. Усталым движением он сунул маленький аппарат, пластиковый корпус которого выглядел таким новеньким, назад в сумку, в ватные клочки.
— Идём дальше.
Жажда становилась нестерпимой. Отчаянный крик о воде, о жидкости раздавался из каждой клеточки организма. Или найти хотя бы батарейки. Он сам точно не знал, каким образом, но это тоже могло бы утолить жажду.
Ноги двигались сами по себе. Лёгкие работали, как кузнечные мехи. Весь мир давно испарился, осталось только это плоское, каменистое плато прямо перед ними.
Идти им осталось недолго. Они были обречены. Он забыл, почему, но судьба их была решена бесповоротно. Ангел смерти уже указывал на них, выжигая из них последние капли жизни. Они уже давно не потели больше. В голове Стивена возникла мысль, странно настойчивая и бессвязная.
— Надо было нам переспать, — сказал он.
— Что? — испуганно встрепенулась Юдифь.
— Если мы здесь погибнем, будет жаль, что мы так и не трахнулись.
Она посмотрела на него взглядом, в котором мелькнула обида:
— Это всё, что тебе надо в жизни от женщины?
Вот и было ему над чем поразмыслить ближайшие сто или тысячу километров.
И вдруг перед ними возникла эта фигура. Мужчина верхом на верблюде. Бедуин, глядевший на них сверху своими загадочными глазами. Стивен таращился на него, пока Юдифь что-то ему говорила. Он разобрал только слово «Синай».
Сын пустыни невозмутимо указал рукой совсем в другом направлении.
Юдифь спросила ещё что-то — наверное, воды. Но бедуин с сожалением вскинул голову и брови арабским жестом отрицания. У него нет воды, а может, он просто не хотел делиться. У него был верблюд, который всегда доставит его до места раньше, чем он захочет пить.
— Салям алейкум, — попрощался тот, как будто для него было привычным делом встречать в пустыне заплутавших путников, и перед тем как взяться за поводья своего верблюда, он снова надел на голову тонкую металлическую дугу наушников, которую на время разговора спустил на шею.
— Вот же! — вырвалось у Стивена. Он указал на наушники. — Что это?
Бедуин непонимающе посмотрел на него и снова снял наушники. Бросил на Юдифь вопросительный взгляд. Она что-то сказала ему, после чего он извлёк из недр своего бурнуса серебристый кассетный аудиоплэйер и показал его Стивену.
— SONY-плэйер, — сказал он с горловым арабским акцентом.
— Плэйер! — прохрипел Стивен. — Настоящий SONY-плэйер!
Безумный, гогочущий смех исторгся из его пересохшего горла, сотряс его, грозя разорвать на куски его умирающее тело.
— Стивен! — воскликнула Юдифь. — Что с тобой?
Гордый сын пустыни, очевидно оскорблённый смехом Стивена, с каменным лицом засунул аппарат назад, под светлое, длинное одеяние.
— Нет, подождите! — крикнул Стивен, протягивая руку. — Простите меня. Мне очень жаль. Юдифь, пожалуйста, скажи ему, что я прошу прощения. Спроси его, не даст ли он нам батарейки. Пожалуйста!
— Зачем тебе эти батарейки?
Он и сам толком не знал, зачем. Но батарейки были очень важны. А то, что это именно SONY-плэйер, было очень смешно. Когда он был маленький, ему всегда хотелось такой, и на свои первые заработанные деньги он наконец купил его.
— Спроси его!
Она что-то сказала по-арабски. Стивен и не знал, что она говорит по-арабски. Он так многого о ней не знал, а теперь было уже поздно узнавать.
Бедуин оглядел его с ног до головы и отрицательно мотнул головой снизу вверх. Стивен сунул руку в карман брюк, нашёл смятую купюру — это был целый полтинник, — лихорадочно расправил её и протянул бедуину:
— Батарейки, пожалуйста! Я плачу за них пятьдесят долларов!
— Стивен, что такое? Дались тебе эти батарейки. На что они тебе? Не смеши людей…
— Пятьдесят долларов! — упрямо повторил Стивен. — Только за батарейки!
Араб положил ладони на луку своего седла, взявшись за поводья, и что-то сказал Юдифи. Верблюд тем временем смотрел на странников с тупым равнодушием.
— Что он сказал?
— Он сказал, если тебе не жалко отдать за батарейки пятьдесят долларов, то отдашь и сто.
— Конечно, отдам! — воскликнул Стивен и полез в карман брюк. — Сто долларов, конечно.
Он начал искать, но ничего не нашёл. Ничего, ни монетки, не говоря уже о купюрах. Он взглянул на бедуина, который неподвижно ждал.
— Мне очень жаль, но больше у меня нет. Только пятьдесят долларов.
Сын пустыни явно понимал по-английски больше, чем показал вначале. Он нагнул голову, скривил рот в надменной улыбке и отрывисто произнёс:
— Then have a nice day!
С этими словами он дёрнул за поводья и умчался, словно песчаная буря.
Стивен непонимающе смотрел ему вслед. Пятьдесят долларов за пару батареек — ведь он давал хорошую цену?
Да где же эти проклятые вертолёты? Это же уму непостижимо. Два дня назад, когда они ещё ничего не знали и ничего не имели, те отслеживали каждый их шаг. А теперь, когда они всё знают и всё имеют при себе, никому до них и дела нет!
Нигде никого и ничего. Куда ни повернись, пустое и ясное небо до самого горизонта. И земля вокруг сверкала, будто их со всех сторон окружала вода.
Юдифь шипящим и хрипящим голосом говорила ему и о нём такие вещи, которые не содержали, судя по тону, ничего хорошего. Он не понимал, почему она это делает. Но она изрыгала все эти слова, словно освобождалась от ядовитого балласта, будто спешила очиститься и освободиться.
Но ведь она сама прошла с ним весь этот путь! Ведь зачем-то она сделала это? Он не понимал, чего ей надо, он отвечал всё более односложно, а потом перестал оправдываться и замолчал.
Потом Юдифь что-то напоследок пискнула и смолкла.
Он был рад, что всё миновало. Он хотел сказать только одно словечко, одну единственную фразу, чтобы завершить разговор, закруглить, подвести под ним черту и разом покончить со всем этим.
Но после одной фразы напросилась другая, а потом ещё и ещё одна, и неожиданно плотину прорвало, и он вывалил на нее всю свою ярость, всю ненависть, всё накопившееся отчаяние, какое только испытывал за всю свою жизнь. Он хрипло орал, клокотал и неистовствовал, он чувствовал, как из него изливается что-то мерзкое, отвратительное, и всё это он обрушивал на Юдифь, которая беззащитно взирала на него, а он не мог остановиться.
Потом всё улеглось. Он был опустошён. Рот его болел, из нескольких трещин сочилась кровь. Юдифь больше не смотрела на него, она просто шла дальше…
Вдруг он увидел, как у неё подломилась нога, как она споткнулась.
— Юдифь…
Стеклянный воздух, казалось, состоял из густого желе, сквозь которое можно было двигаться только в замедленном темпе, расходуя на его преодоление все силы. Он опустился рядом с ней, приподнял её, положил её голову себе на колени. На лбу у неё кровоточила рана, но небольшая. Глаза были закрыты.
— Юдифь!
Она подняла веки с таким трудом, как будто они весили тонны, и печально посмотрела на него. Глаза у неё покраснели. Он увидел, что ее сонная артерия пульсирует, как безумная.
Она открывала и закрывала пересохший рот, пытаясь что-то сказать, но не могла издать ни звука. Он склонился над ней, чтобы расслышать.
— Я всё время думала…
Она смолкла, слабо помотала головой. Снова закрыла глаза.
— Что? — прошептал он.
— Я думала… ты…
— Что я?
— Нет, ничего.
Как хорошо стало, когда на них упала большая, широкая тень. Шаги позади них, справа и слева, вокруг них. Запахло бензином и выхлопными газами, перегретой резиной и горячими тормозами, туалетной водой для бритья.
Мужчина в сине-голубом двубортном пиджаке подошёл к ним. Туфли его были начищены до блеска. Галстук заколот золотой булавкой. Этот человек, казалось, никогда не потел. Он протянул руку. Так протягивал руку отец Стивена, когда однажды забирал его из детского сада, и в те времена он носил такой же костюм.
— Отдайте мне камеру, Стивен, — сказал человек. — А потом мы позаботимся о вас.
Нет, это был не отец. Его отец никогда о нём не заботился. Он всегда требовал, чтобы его дети были сильными — сильными и самостоятельными. Так хорошо, когда о тебе кто-то хочет позаботиться. Так хорошо. С болезненным ощущением в уголках глаз, потому что слёз не было, он достал из-под рубашки свёрток.