В ночь со вторника на среду дежурный ночной вахтёр Самуил Розенфельд во время своего последнего обхода в 7:15 утра обнаружил, что замок, уже два дня временно висевший на двери реставрационной лаборатории для большей надёжности, исчез. Никаких других нарушений в вахтенном протоколе не отмечено.
Из полицейского рапорта.
Когда он очнулся, было прохладно. Должно быть, он спал, да, и это подействовало на него благотворно. Окружавшая его прохлада, казалось, высасывала из тела весь накопленный жар и равномерно излучала его во все стороны. Было темно. Но, не так, чтобы совсем. Он не знал, где находится. Он увидел голые, матово поблёскивающие металлические стены, ряды блестящих заклёпок на них, металлический потолок. Сквозь узкие люки под потолком внутрь проникало немного света.
Над ним склонилась молодая женщина. На ней был белый халат, она смотрела на него внимательно и сочувственно. Он на сто процентов был уверен, что видит её впервые. Она подвесила над его кроватью на крючок пластиковый пакет, наполненный прозрачной жидкостью, закрепила пластиковый шланг, другой конец которого был прибинтован к его руке.
— Что?.. — хрипло начал он. — Что вы делаете?
Женщина взглянула на него сверху вниз и только приветливо улыбнулась.
Он с трудом поднял руку, рассмотрел иглу, введённую в вену. Что всё это значит?
Женщина исчезла. Над ним возникло другое лицо — лицо старого, седого человека.
Оно было ему знакомо. Профессор Уилфорд-Смит. Теперь он снова всё припомнил. Пустыню. Зной. Упавшую Юдифь. Юдифь!
Он повернул голову, что причинило ему боль, и поискал глазами. Да, она лежала рядом, на такой же раскладной кушетке, под такой же капельницей. Она спала. Кто-то умыл ей лицо.
Он вспомнил всё остальное. Им давали пить — солёную жидкость, с лёгким привкусом апельсина. Много жидкости, он наверняка выпил целое ведро. Он давился, но его не вырвало, и он снова пил. Дальше он ничего не помнил.
— Где мы?
Профессор поднял голову и огляделся, как будто и сам спрашивал себя об этом.
— Это трансляционная машина, — сказал он.
— И что здесь с нами делают? — он взглянул на капельницу.
Старый учёный печально улыбнулся:
— Это всего лишь раствор поваренной соли. Просто жидкость. Вы оба были очень сильно обезвожены, когда мы вас нашли.
— Обезвожены?
— Вам оставалось совсем немного.
Стивен Фокс прикрыл глаза. Теперь, когда воспоминания вернулись к нему, он почувствовал, к своему удивлению, нечто похожее на стыд. Он был настолько самонадеян, что отправился в пустыню без всякого снаряжения, без всякой подготовки. Легкомысленно поставил на карту жизнь только ради бега наперегонки, чтобы что-то доказать, чтобы выиграть. Ещё и Юдифь с собой потащил!..
— Как вы нас вообще нашли?
— Это было нелегко. Вы оказались совсем не там, где мы вас искали. Кончилось тем, что Каун откупил время наблюдения с русского спутника-шпиона, русские вас и выследили.
— Что? Русские?
— Да.
Стивен попытался себе представить, как это было.
— Мы сперва пошли на юг, а потом всё время двигались на запад. Мы хотели добраться до дороги, которая идёт вдоль границы Синая.
Археолог удивлённо поднял брови.
— Насколько я знаю Кауна, он не преминет показать вам спутниковые снимки. Там вы оба хорошо видны, даже из космоса. Где вы только не блуждали.
Вон, значит, как. Они заблудились. Но как такое могло случиться? Ведь они же всё время шли в сторону гор…
— А что с камерой?
Профессор Уилфорд-Смит обратил взор на точку, лежавшую где-то за изголовьем Стивена. Стивен вывернул шею. Там была перегородка с узкой запертой дверью и большим стеклянным окном, занавешенным с другой стороны чёрной занавеской.
— Каун там. И уже давно. Он потребовал несколько упаковок батареек и заперся там.
Стивен упал на подушку, жалобно вскрикнув. Всё кончено! Он проиграл гонку, чёрт бы его побрал. От огорчения на глаза навернулись слёзы. Как же это было несправедливо, как же несправедливо! Он столько выдержал, столько всего перенёс… Он боролся, он положил на чашу весов всё своё мужество и отвагу — а Каун с его миллионами всего-навсего купил интеллект, ноу-хау и технические устройства русских, которые готовы заработать на чем угодно, — и в итоге он очутился в нужное время на нужном месте и снял урожай там, где не сеял. Это была битва Давида с Голиафом, и на сей раз победил Голиаф. Голиаф побеждает всегда, такова правда. А старые благочестивые истории, которые рассказывают совсем другое, — это всего лишь бабушкины сказки.
Он закрыл глаза, и в следующее мгновение перед ним возник образ брата Грегора. Как он тогда сказал — «настал час испытания». Древнее пророчество о силах света и силах тьмы, которые сразятся за право обладания святыней. И хотя он тогда про себя посмеивался над словами монаха — что-то в нём всё-таки верило этим словам, наполняло его силой при мысли, что Бог на его стороне.
И что теперь? Он оказался несостоятельным? Сейчас всё зависит от того, что Каун собирается сделать с этим видео. Наверняка у него есть свои планы, и так или иначе они направлены на то, чтобы извлечь из него максимальную прибыль, показывая фильм по собственным телевизионным каналам. Его увидит весь мир. А ведь это, собственно, и есть то самое, что Стивен обещал старому аббату.
В конце концов, он и сам его увидит. Пусть это событие будет иметь для него пресный вкус, и, наверное, придётся потерпеть изрядное время, а потом, сидя дома на мягком диване, вместе с миллионами других любопытных, которые напряжённо замрут перед телевизорами, он всё-таки увидит Его.
Может, большего и ожидать не стоило.
В это мгновение кто-то завозился снаружи у входной двери, и одна створка открылась, впустив внутрь слепящую полосу света. По решётчатым ступенькам в вагончик поднялись трое мужчин, закрыли за собой дверь и тщательно заперли её.
Стивен заметил, как фигура профессора, сидевшего на стуле у его кушетки, окаменела, как будто тот знал вошедших и понимал: продолжение этого знакомства не сулит ничего хорошего.
То были священники. Двое молодых и между ними один постарше. Все трое были в чёрных сутанах.
Церковь, значит. Стивен снова вспомнил Эйзенхардта, их встречу в библиотеке. Каун планировал продать все находки католической церкви за десять миллиардов долларов. Вот собака! Мало того, что его богатство позволяет ему одерживать победы, так эти победы ещё и умножают это богатство в невообразимых масштабах. Десять миллиардов долларов. Просто неправдоподобная цифра.
— Добрый день, — с деланной кротостью сказал человек, возглавляющий группу. — Меня зовут патер Скарфаро. Я хотел бы поговорить с мистером Кауном, если это возможно.
Профессор Уилфорд-Смит гордо задрал нос:
— Я боюсь, что как раз сейчас он очень занят.
По выражению лица патера Скарфаро стало понятно, что его просительный тон был чисто риторическим.
— Он там? — спросил он, указывая на дверь, ведущую в переднюю половину вагончика.
Профессор лишь кивнул.
Скарфаро подошёл к двери и внушительно постучал. Изнутри послышался нечленораздельный возглас. Священник снова встал между двумя своими спутниками и сказал, обращаясь к старому учёному:
— Он ждёт нас.
Стивен почувствовал бесконечное разочарование. Итак, это было решённое дело. Церковь получит видео. Она его либо покажет, либо скроет в тайных папских архивах, в зависимости от того, понравится им видеозапись или нет. Вот и весь сказ.
Дверь перегородки распахнулась, оттуда вылетел Каун, без пиджака, с засученными рукавами, с растрёпанными волосами — совершенно другой, чем его знал Стивен, более человечный. В руках у него была видеокамера.
— Вы должны это увидеть, профессор! — воскликнул он. — Весь мир должен это увидеть, все…
Только теперь его взгляд упал на Скарфаро и его спутников, и он разом осёкся.
— Как вы сюда попали? — изумлённо спросил он. Скарфаро склонил голову.
— Я старался идти с вами в ногу.
Стивен поднял голову и посмотрел на медиамагната. Совершенно очевидно, что присутствие священника было для него чрезвычайно неприятно. И он меньше всего ожидал такого подвоха. Что здесь происходило?
Может, ещё оставалась надежда?
— Никто не знает, что я здесь, — недоверчиво сказал Каун. — Никто, кроме моих людей. Как вы меня нашли?
— Это было нелегко, — ответил Скарфаро, почти демонстративно обходя прямой вопрос. — Я пришёл, чтобы сказать, что деньги готовы. Одного моего слова будет достаточно, и они лягут на ваши счета. — Скарфаро снова склонил голову. — Проблема будет исчерпана, как только я увижу товар и удостоверюсь, что это именно то, что вы обещали.
Каун был возмущён.
— Но мы должны ещё раз обсудить это, — сказал он. — Ситуация изменилась. Моё предложение было действительно лишь на тот момент и касалось только передачи информации о раскопках.
Скарфаро протянул руку.
— Как вам будет угодно. Но вы позволите мне всё же взглянуть?
Каун медлил. Он посмотрел на поцарапанную видеокамеру у себя в руках, потом на посланника Ватикана. Стивен затаил дыхание. Что-то тут было не то.
— Пожалуйста, — сказал Скарфаро странно мягким, почти гипнотическим голосом.
Казалось, Кауну было не по себе, но он всё-таки протянул камеру.
Скарфаро взял маленький прибор, чуть больше пачки сигарет, и задумчиво взвесил его в руке.
— Церковь, — сказал он, — выражаясь вашим языком, мистер Каун, есть мультинациональный концерн, который производит смысл — смысл жизни для миллиарда людей. Это очень важный продукт. Может быть, вообще важнейший. И востребованный, в противном случае нас бы уже давно не было. Вы понимаете, — добавил он с горькой улыбкой, — что мы не потерпим ничего, что нанесло бы урон этому продукту?
Того, что произошло в следующее мгновение, Стивену Фоксу не забыть до конца своих дней, и он будет вспоминать эту сцену в мельчайших подробностях, словно в замедленной съёмке. Эта секунда будет снова и снова повторяться в его снах: человек из Рима поднимает камеру в руке, заносит её для размаха и затем с чудовищной силой швыряет об пол, разбивая на куски.
Кто-то вскрикнул — это был Каун. В следующую долю секунды оба священника справа и слева от Скарфаро стояли уже с револьверами в руках и походили теперь не на священников, а на решительных, на всё готовых боевиков в сутанах. Выстрел грянул внутри вагончика так громко, что стало больно в ушах, и Каун ударился спиной о стенку, схватился за плечо, и кровь потекла по его пальцам.
— Что вы делаете?! — взревел он. — Скарфаро, что вы делаете?!
Священник с крючковатым носом не удовольствовался разбитым аппаратом, — он поднял ногу и стал топтать обломки ботинком. Хруст стоял, будто кости ломались, всё трещало и лопалось, металл скрежетал по металлу, осколки разлетались и ударялись о стены. Потом он нагнулся и подобрал то, что являлось, по-видимому, сердцевиной видеокассеты — круглый, тонкий диск из прозрачного, мерцающего материала — может быть, кремний? — поднял его вверх и с беспощадным выражением на лице переломил пополам.
— Священное писание совершенно, — сказал он. — Этому мы учили людей столетиями, пока они не поверили — во благо себе и во обретение мира в душе. Могли ли мы допустить, чтобы что-то к нему добавилось? Нет, не могли. Могли ли мы допустить, чтобы обнаружилось, что Иисус сказал что-то другое, а совсем не то, что передаётся из века в век? Нет, не могли. Могли ли мы допустить, чтобы всё смешалось и спуталось, чтобы открылись двери сомнению, чтобы вера была разрушена? Но без веры нет мира в душе. Наш долг состоит в том, чтобы дать человеку возможность поддерживать веру — даже ценой потери этой веры нами самими.
Каун медленно сползал по стенке с искаженным от боли лицом. Рукав его рубашки пропитался кровью. Ничто больше не напоминало образ могущественного и богатого властелина промышленной империи.
— Вы не ведаете, что творите, — простонал он. — Вы погубили документ, который мог бы повернуть историю человечества. Вы уничтожили истину. Но ведь это во все времена было делом вашей церкви, не так ли? Преследовать и уничтожать истину.
Скарфаро продолжал крошить обломки диска, пока из его рук не посыпались на пол лишь мелкие, сверкающие кусочки.
— Истина? — сказал он и испытующе взглянул на истекающего кровью миллионера. — Истина состоит в том, что истина не имеет значения. Христианство существует две тысячи лет, а то, что живёт так долго, будет жить вечно. Истина в том, что реальная личность основателя не играет роли. Наоборот — лучше для всех, что этот человек так неизвестен и так непостижим: иначе из него вряд ли удалось сотворить идола. Даже если ваше видео показывало настоящего, реального, исторического Иисуса из Назарета, — какое человеческое существо может сравниться с тем образом, который создали мы? Нет, нам этот документ не нужен. Он причинил бы только вред.
Каун повалился набок. Медсестра бросилась к нему. Никто больше не стрелял, но Стивен видел, как палец одного из ватиканских боевиков дрогнул на спуске револьвера.
Скарфаро отнял у него оружие. По тому, как он его взял и как держал в руке, было видно, что он берётся за него не впервые. Он подал глазами знак своему сопровождающему, и тот опустился на колени, достал маленький совочек, торопливо собрал на него обломки камеры и ссыпал их в пластиковый пакет, который тоже извлёк из складок своей тёмной рясы.
— Да вы боитесь Его! — растерянно прохрипел Каун. — Вы боитесь Того, кого якобы почитаете!
Скарфаро посмотрел на него сверху вниз своими сверкающими глазами.
— На сей счёт мы не заблуждаемся, — сказал он наконец. — Настоящий Иисус и сегодня был бы нарушителем спокойствия, угрозой общему порядку, государственным преступником номер один. — Глаза его сузились в щёлки. — Только на сей раз процесс над ним пришлось бы вершить нам.