Предлагаемые гипотезы и выводы могут показаться неправдоподобными; но это всё, что мы можем предложить в качестве объяснения. Мы не берём на себя смелость судить, имеет ли всё, что было проделано, научное значение. Может быть, это заключительное суждение было бы менее обескураживающим, если бы важнейшие археологические находки — скелет и инструкция к видеокамере — не были похищены из реставрационной лаборатории Рокфеллеровского музея при невыясненных обстоятельствах. Всё, что нам осталось от этих находок века, — это фотографии и видеозапись первого лабораторного исследования.
Профессор Уилфорд-Смит. «Сообщение о раскопках при Бет-Хамеше».
Ему никогда не забыть то утро, никогда не забыть то письмо — невзрачный листок бумаги, сложенный и запечатанный, который он получил из рук в руки от начальника папского информационного центра с тем, чтобы безотлагательно и срочно, через высокие залы, длинные коридоры и высокие лестницы отнести его, ни минуты не медля, и вручить прямо в руки Святого отца. Ему никогда не забыть то благоговение, от которого он содрогнулся в первый момент, когда переступил порог личных покоев Папы — он, простой молодой монах. Святой отец сидел в своём высоком кресле со спинкой, у самого окна, и молился. Или спал, со стороны трудно было определить. Монах остановился на подобающем расстоянии и не знал, что ему делать. Не медля ни минуты, было ему приказано. Он не потерял ни одной минуты, он чуть не задохнулся от спешки. Но не мог же он нарушить покой Папы Римского!
Он с облегчением вздохнул, когда Святой отец разрешил раздирающее его противоречие, открыв глаза и тёплой улыбкой дав ему знак подойти ближе.
— Что у тебя есть для меня, сын мой? — спросил он шёпотом.
— Срочное известие из Израиля, ваше Священство.
Он протянул ему записку с посланием. И потом снова стоял в ожидании, пока Папа своими закостеневшими пальцами сломает печать и развернёт листок бумаги. Он смотрел, как Папа читает написанное.
Ему показалось, что прямо на его глазах происходит распад человека, стоящего во главе церкви. Что бы ни содержало это послание, оно, казалось, высосало из тела Папы все жизненные силы. Лицо Святого отца посерело и побледнело, как будто в эту минуту за ним явилась Смерть. Рука его судорожно сжала листок бумаги, затем смяла его и бессильно упала на колени, тогда как взгляд в это время был устремлён через окно на небо.
— Этого я не хотел, — в ужасе прошептал Папа. — Этого я не велел тебе, Луиджи, нет…
Впоследствии всю оставшуюся жизнь молодой монах спрашивал себя, что могли означать эти слова.
Он стоял в своём кабинете, который наконец снова перешёл к нему, и следил через открытое окно за отъездом Скарфаро и его гладколицых спутников. Никакие силы не заставили бы его выйти во двор, чтобы попрощаться и проводить их.
Когда вчера поздним вечером они вернулись откуда-то, вид у них был тревожный, взволнованный, и от них так и веяло чем-то невыразимо злым, холодным и тёмным. Как будто они только что совершили какое-то чудовищное преступление.
Но с чем бы они ни прибыли в Иерусалим, их миссия была исполнена. И они вдруг сильно заторопились. Скарфаро поставил Лукаса в известность, что наутро они намерены уехать, и спросил, где, собственно, их машина? Всё это резким, пренебрежительным тоном, как будто он разговаривал с тупоголовым слугой. И патер Лукас проглотил то, что он, собственно, хотел на это ответить, как он проглатывал всё с тех пор, как сюда нагрянул этот человек из Рима, и сказал лишь, что из мастерской звонили и сообщили, что машина готова, её можно забрать.
— Ну? — несдержанно рявкнул Скарфаро.
— Извините, я не понимаю…
— Если машина готова, — отчитал его Скарфаро, — значит, заберите её!
Поэтому сегодня рано утром он специально встал пораньше и первым автобусом поехал через весь город в мастерскую, чтобы ждать там у дверей, пока она откроется. Оплатил счёт, естественно — из тех пожертвований, которые давали на храм мелкие лавочники и бедные старушки! И потом пригнал машину через весь город сквозь нарастающие утренние пробки.
А теперь он смотрел, как люди из Рима погружают в багажник свою небольшую кладь, как рассаживаются по местам и решают между собой, кто поведёт машину. Он надеялся, что больше никогда в жизни ему не придётся их видеть — ни вместе, ни по отдельности.
Равно как и надеялся никогда не узнать, что было у них в сумке, которую они взяли с собой. Что они делали ночью на кухне? По всему дому разносились странные шумы, от которых почему-то мороз шёл по коже. Брат Джеффри был встревожен и пришёл к нему, но пойти на кухню и посмотреть не осмелился. Тогда Лукас сам отправился туда. Просунув голову в дверь, он увидел, как эти люди вынимают из сумки обломки какого-то прибора, похожего на радио, рубят их тесаком и разбивают молотком для мяса и держат потом салатными щипцами над ярким пламенем газовой конфорки, а сжигаемое с вонью плавится и сгорает. Это выглядело так, будто они были заняты уничтожением следов какого-то преступления. В следующий момент один из них встал перед патером Лукасом, загородив собой всё происходящее, и недвусмысленно дал понять, что ему здесь нечего делать.
Зазвонил телефон. Патер Лукас не хотел брать трубку, предаваясь своим мыслям, но телефон настойчиво продолжал звонить. Он ответил:
— Алло!
Он узнал голос звонившего. То был хозяин мастерской. Хриплый, подхалимский голос.
— Да? — спросил патер Лукас как можно короче. Он видел этого парня сегодня утром. И считал, что для одного дня этого более, чем достаточно.
— Машина, которую вы забрали сегодня утром, — прохрипел голос, — имеет один дефект.
Тупой, прожорливый детина, — подумал про него Лукас. — Но зато католик, не так ли? А это главное.
— Я думал, вы её починили? — спросил он и с удовлетворением отметил нарастающую резкость в своём голосе. Надо бы его отлучить от церкви. — Или за что я сегодня утром заплатил вам по счёту?
— Нет… Да… Её починили, но кто-то из мастеров забыл снова поставить защитные хомуты на гидравлические трубки тормозов! Я только что спускался в мастерскую и увидел, что они там лежат…
— Защитные хомуты.
— Да. Защитные хомуты.
— А что это значит?
Голос приобрёл жалобные нотки:
— Как бы это объяснить… Защитные хомуты не дают гидравлическим шлангам соскочить со штуцера, понимаете? Если какая-то вибрация, сотрясение машины на выбоинах или кочках… Даже когда водитель просто тормозит, то шланги понемногу соскальзывают со штуцеров. Этот автомобиль ни в коем случае никуда не должен трогаться с места, пока мы его не починим, слышите? Сейчас я кого-нибудь пришлю, кто-нибудь из мастеров приедет к вам с хомутами.
Патер Лукас выглянул из окна кабинета. Один из молодых людей с мертвенными глазами как раз открывал ворота на выезд. Остальные сидели в машине. Мотор работал.
— Минуточку, — медленно сказал патер Лукас. Он прикрыл микрофон трубки ладонью и с холодным сердцем выжидал. Машина Скарфаро тронулась, медленно выехала за ворота и свернула на улицу, скрывшись из поля зрения. — Вы меня слушаете? — сказал он человеку на другом конце провода. — Мне очень жаль, но машина уже уехала.
— О, Боже мой! Вы не знаете, куда она направляется?
— В Хайфу.
— В Хайфу! А у вас есть какая-нибудь возможность известить водителя?
— Нет.
Положив трубку и всё ещё держа руку на телефоне, он некоторое время смотрел перед собой невидящим взглядом. Он представил себе дорогу на Хайфу, ведущую через горы Галилеи. Дорогу, полную поворотов, крутых спусков и подъёмов. То была Божья воля, в этом он был твёрдо уверен. Мне отмщение, и Аз воздам.
Но тормоза машины не отказали. Ещё до того, как Луиджи Баттисто Скарфаро и его спутники покинули Иерусалим, их машину протаранил грузовик, делая поворот с нарушением правил; авария, при которой, правда, никто не пострадал, но машина была очень сильно помята. Она пошла под пресс ещё до того, как кто-либо успел обнаружить отсутствие защитных хомутов на тормозной гидравлике, а верные служители единственно истинной церкви благополучно добрались до Хайфы на машине, взятой напрокат за счёт страховки виновника аварии. Оттуда они пустились в обратный путь в Рим на корабле, поскольку некоторые предметы гораздо легче было вывезти за пределы страны на корабле, чем на самолёте.
Этого патер Лукас так никогда и не узнал. Через неделю после отъезда Скарфаро он пошёл к врачу по поводу нарастающих затруднений при глотании, и обследование показало, что у него прогрессирующий рак пищевода. Последние полгода жизни он провёл в больнице, которой управляли католические сестры. Там его прооперировали и лечили, несмотря на то, что с самого начала было ясно: его не спасти. Сестра, которая сидела у его смертного одра, была потрясённой свидетельницей того, что священник почти до последнего своего вздоха плакал, словно отчаявшееся дитя.
Джордж Мартинес тоже никогда не узнал об этом. После своего возвращения в Бозман, штат Монтана, красочно описывая матери свои иерусалимские впечатления, он доставил ей столько радости, что она благословила его древним мексиканским волшебным заговором. Во время своей следующей командировки, которая привела его на раскопки в Центральную Америку, он познакомился с известной Беатрис Азнар, многообещающим историком и к тому же красавицей-дочерью венесуэльского нефтяного миллионера, которая влюбилась в него так же горячо, как и он в неё. Вскоре они поженились и с тех пор живут неподалёку от Каракаса в великолепном имении, площадь которого раз в пять превышает территорию университета Бозмана. Они произвели на свет целую кучу великолепных детей, а остальное время посвящают изучению истории инков, ацтеков и майя.
Его бывший начальник, доктор Боб Ричардс, в первой же командировке, которую ему пришлось выполнять одному, без Джорджа, получил сложный перелом ноги, а от университета, в знак признания его заслуг, — должность доцента. И очень вовремя, потому что год спустя одна малайзийская фирма выпустила на рынок сонартомограф, не только значительно мощнее и удобнее в обращении, чем их университетский аппарат, но и намного дешевле, так что его приобретение не было проблемой даже для скудного бюджета исторических институтов, после чего спрос на заказные сонартомографические исследования почти прекратился.
Случай с археологическими находками, которые исчезли из Рокфеллеровского музея при загадочных обстоятельствах, равно как и инцидент в Вади-Мершамоне, стали предметом рассмотрения правоохранительных учреждений государства Израиль. Следствие, проведённое прокуратурой, не внесло ясность в дело, фактически оно было провалено, тем более, что подозреваемые, обвиняемые и свидетели давали весьма противоречивые показания. Показания, которые делали некоторые из них — что они, дескать, искали предметы, оставленные неким путешественником во времени, — заранее были отвергнуты, как смехотворные оправдательные уловки. Им даже пригрозили, что если они повторят эти утверждения на судебном процессе, то получат дополнительные обвинения по статье: неуважение к суду. По приказанию высоких инстанций — один из самых востребованных участников расследования и судебного процесса израильский журналист Ури Либерман говорил о влиянии американского миллионера и медиамагната Джона Кауна через его многочисленные связи — судопроизводство было ускорено, так что в конце концов от него остался единственный эпизод: обвинение в том, что археологические находки, имеющие, возможно, большое историческое значение, по неосторожности или по злому умыслу были погублены. Да ещё несколько разных незначительных обвинений вроде злостного хулиганства и незаконного хранения оружия.
Брат и сестра Иешуа и Юдифь Менец не были признаны виновными в соучастии в преступлении. Судья ограничился предупреждением — впредь проявлять большую осторожность, когда дело касается обращения с историческими находками, а в сомнительных случаях ставить в известность государственные инстанции, компетентные в данном вопросе.
Иешуа Менец остался ценным сотрудником Рокфеллеровского музея, но его интересы всё больше склонялись в сторону реставрации папирусов и бумаги, и со временем он стал известным светилом в этой области. В числе прочего, он разработал способ реставрации, который впоследствии получил название менециации.
Юдифь Менец приняла решение изучать сравнительное религиоведение и вскоре после этого перешла в буддизм.
Американский студент Стивен Фокс был признан судом виновным в злостном хулиганстве и в чинении препятствий государственным инстанциям. Обвинение в том, что он путём взлома проник в Рокфеллеровский музей, доказать не удалось. Фокса выслали из страны и наложили пятилетний запрет на въезд в Израиль. Он вернулся в свой университет и продолжил учёбу. После жарких внутренних дебатов в Исследовательском обществе было решено лишить его членства.
Американец Киз Хегети Райан, которому путём побега удалось избежать ареста в Вади-Мершамоне и, по-видимому, покинуть страну в неизвестном направлении, остался в списке лиц, объявленных в розыск. Обвинения против него, в числе которых были незаконное хранение оружия, нелегальное прослушивание телефонных разговоров, незаконное лишение людей свободы, угроза физической расправы и подстрекательство к совершению преступлений, остаются в силе.
Американец Джон Каун сумел убедить суд, что не подозревал о криминальной деятельности своего советника по безопасности и всё принимал на веру, однако он был признан виновным по факту разрушения археологических находок, а также в подстрекательстве к совершению ряда менее тяжких преступлений и приговорён к пяти годам тюрьмы. В дополнительном судебном процессе, которому вышеупомянутый журналист Ури Либерман в одном газетном комментарии, вызвавшем много споров, приписал протекцию влиятельных покровителей, этот приговор был заменён на условное осуждение. Джону Кауну было разрешено покинуть Израиль. Он возвратился в Нью-Йорк и вскоре после этого развёлся со своей женой, что вызвало чуть ли не всемирное эхо в соответствующих изданиях жёлтой прессы. Вслед за этим он со свирепой решимостью демонтировал свой концерн, продав всё и даже телевизионную станцию N.E.W., после чего исчез из поля зрения общественности.
Англичанин профессор Уилфорд-Смит не был признан виновным ни по одному пункту обвинений, которые можно было бы отнести к уголовно наказуемым преступлениям. Тем не менее, ему настоятельно рекомендовали покинуть Израиль и дали понять, что впредь он больше никогда не получит разрешения на ведение раскопок. Для прессы он сделал заявление, что сожалеет обо всём случившемся, но он и без того намеревался, ввиду своего преклонного возраста, оставить активную исследовательскую деятельность. Он возвратился в Англию.
Его многолетний ассистент, израильский историк Шимон Бар-Лев через год стал заместителем директора Рокфеллеровского музея.
Мершамонский монастырь снова закрыл свои двери и опять оказался в забвении.
Журналист Ури Либерман, который во время судебного процесса был основным корреспондентом, освещавшим его, написал книгу о раскопках при Бет-Хамеше и о событиях, ставших предметом судебного рассмотрения. Но к тому времени, когда книга была готова, этот случай давно забылся, публика потеряла к нему интерес, и автор не смог найти для книги издателя.
Писатель Петер Эйзенхардт, который покинул Израиль ещё до кульминации всех событий, был приглашён на процесс в качестве свидетеля, однако предпочёл не явиться. Сразу после возвращения домой он упаковал все свои заметки о пережитом в отдельную коробку, засунул эту коробку в самый дальний угол самой верхней полки шкафа у себя в спальне и принялся за новый роман, который не имел ничего общего со всем случившимся. Один из рецензентов впоследствии обратил внимание на то, что больше Эйзенхардт никогда не писал романы о путешествии во времени.
Канадский историк профессор Гутьер не был ни задержан, ни обвинён, и беспрепятственно вернулся к себе на родину. Несколько лет спустя с ним случился апоплексический удар, от которого он так и не оправился.
Церковь Симона была закрыта и секуляризована. Приостановленные на время прибытия Луиджи Баттисто Скарфаро бесплатные обеды для бедных так больше никогда и не были возобновлены.