Столяров К. С.
Родовые сны
Посвящается моей жене Нине
ПРЕДИСЛОВИЕ
Мысль о создании этой книги родилась у меня в тысяча девятьсот шестьдесят девятом году, сразу после кончины отца.
Странные, и я бы даже сказал - малопонятные времена наступили тогда. Все было, как всегда: солнечные дни сменялись пасмурными, лето - осенью, осень - зимой; работало метро, чинно проплывали троллейбусы, куда-то устремлялся вечно озабоченный столичный люд, свинцово отливала Триумфальная арка, выйдешь на балкон - и вот она, перед тобой.
Но не стало отца, и все это лишилось смысла. Его уход переводил жизнь нашей семьи совсем в иное качество. Это было крушение всех планов, и личных, и семейных, и творческих. Отец долго болел, и, казалось, мы были готовы... Но смерть всегда внезапна.
В год ухода отца вышла на экраны картина "Туманность Андромеды" по роману прекрасного русского писателя Ивана Ефремова. В этом фильме отец играет одну из центральных ролей - Дар Ветра. Гордая стать, одухотворенный мудрый взгляд, перед нами былинный богатырь, которого знала вся страна.
Более того, в последний год своей жизни он выполнил норму мастера спорта по стендовой стрельбе - событие незаурядное, поскольку кроме стрелкового мастерства этот вид спорта требовал и недюжинной физической силы.
И, может быть, самое главное - только сейчас, в преддверии грозного недуга, добился того, о чем мечтал многие и многие десятилетия: он перешел как бы в новую ипостась - становится режиссером. Причастные к кинематографу знают, какой кровью это доставалось. Это надо было завоевать, это надо было отбить, надо было доказать свою творческую состоятельность.
И вот, наконец, он получает право снимать на студии "Мосфильм". По его сценарию, который написан по книге Анатолия Клещенко, запущена в производство картина "Когда расходится туман". Режиссер - Сергей Столяров! Уже отправлен на Байкал, на место будущих съемок, оператор для выбора натуры. Все радостно закружилось, любое дело в руках отца светилось и играло. Сколько планов и надежд. Еще бы - едва ли не первая работа о сострадании к родной природе. Ее, казалось бы вечную, пришла пора защищать от нашего цивилизованного варварства.
И вдруг в самый разгар подготовительного периода - трагедия! Лимфосаркома. Неизлечимая болезнь. Жить осталось не больше месяца... Катастрофа. И вот в это время, в таком невообразимо сложном состоянии души, отец совершенно невероятным усилием воли, собрав мужество, приступает вместе с писателем Сергеем Бородиным к написанию двух серийного сценария о Дмитрии Донском.
Он погружается в эпоху четырнадцатого века, торопит меня с подбором необходимого архивного материала, зачитывает все новые и новые эпизоды. И о болезни напоминает только незыблемая в своей унылости обстановка лечебницы.
Все эти годы отец мне снится молодым и красивым, и мы вместе возвращаемся в нашу дружную, наполненную трудами жизнь. Мы были не только отцом и сыном. Он смог построить наши отношения таким образом, что мы были и товарищами, и партнерами, мы снялись в четырех фильмах, мы выступали в одной программе. Мы были единомышленниками, ибо мы оба исповедовали одни и те же духовные ценности. И что самое удивительное - как бы и не было разницы в возрасте, полностью совпадало и отношение к жизни, близким нам людям, к событиям, происходящим вокруг. И в этом духовном слиянии была особая прелесть, емкость, необычайная наполненность жизни.
Отец покинул нас молодым человеком. Ему исполнилось пятьдесят восемь лет. Он так и не дожил до пенсии, так и не стал "мэтром". Он навсегда сохранил удивительные мальчишеские, юношеские черты... и, наверное, это прекрасно, потому что, насколько мужчина остается мальчишкой, настолько этот человек сохраняет подлинную человеческую суть.
...По разным причинам написание книги откладывалось. Она жила во мне постоянно, и казалось, вот наступят свободные часы, сяду за письменный стол, придвину чистый лист бумаги... Но свободные часы не приходили, а жизнь стремительно восходила по жесткой трагической спирали. Повинуясь чьей-то недоброй воле, тихо и бесславно уходили из жизни товарищи отца, великие русские актеры, стяжавшие всемирную славу советскому кинематографу, ставшие национальными героями, такие как Борис Андреев, Петр Алейников, Борис Бабочкин, Михаил Жаров, Николай Черкасов. И сразу - глухая завеса безмолвия над этими славными именами. Словно трясиной затягивало лица безвременно ушедших моих сверстников, самых ярких, самых неповторимых. И я почувствовал, как рядом стали ложиться снаряды. Последние десятилетия иначе как шабашем не назовешь. Зачах театр, люди в кино не идут, один только взбесившийся голубой экран, насаждающий пошлость и злобу, патологическое неприятие всего русского, национального. Все, что было у нас,- все заведомо плохо.
Да что там говорить!
Выхожу на балкон. С восьмого этажа прекрасно видна Поклонная гора. Вдали маковки храма Святой Троицы в Голенищеве, построенной моими далекими предками по линии матери; справа храм Георгия Победоносца на покрытом зеленью холме, слева - Триумфальная арка - символ победы тысяча восемьсот двенадцатого года. И возрождение этого памятника происходило уже при нас, при отце.
Триумфальная арка простояла более ста лет на площади у Белорусского вокзала. В тысяча девятьсот тридцать шестом году она была демонтирована и сдана на хранение в музей. Интересное совпадение: демонтаж начался в день премьеры кинофильма "Цирк" в Центральном парке культуры и отдыха им. Горького. Газеты писали, что при обследовании памятника в колеснице были найдены ключи, которыми можно произвести разборку фигур. И третья удивительная вещь (об этом рассказывали свидетели демонтажа): когда рабочий вынул стержень, соединявший колесницу с каменной плитой, колесница сдвинулась с места. Хорошо, что под колесо сразу положили опору. Никому тогда и в голову не могло прийти, что колесница Славы сделана по-настоящему, и через сто лет ее колеса способны поворачиваться по своей оси.
Мы много размышляли с отцом о подобных фактах. Удивлялись прозорливости и талантливости наших предков. Тот, кто положил в колесницу ключи, знал, что рано или поздно ее будут разбирать. А каков профессионализм, какова ответственность за свой труд - даже колесницу, которой не предназначалось двигаться, исполнили в натуре! Все происходило не просто так, случайные совпадения исключались, они становились правилом. За всем стояла воля предков, и это ощущалось однозначно. Нельзя историю и души наши ни извратить, ни уничтожить, как бы ни старались сделать это инородные "умельцы", потому что существует нечто такое, что воскрешает наш дух, неустанно будит генетическую, родовую память. В этом воля наших праотцев, их могучий православный дух.
Лучшую пору свой жизни отец посвятил именно возрождению, восстановлению искаженной истории, неустанно возбуждая любовь к преданиям, русским сказкам и былинам. И вполне понятно, почему яркие национальные образы, созданные отцом в отечественном кинематографе, пробуждали у людей чувство сопричастности родной истории, воскрешали, я бы сказал, родовые сны. Сразу становились интересными и близкими дела давно минувших дней, а окружающий мир открывался в своей красоте и таинственности.
Вот таким как бы письмом в будущее остались, на мой взгляд, роли отца, его фильмы-сказки, что со временем становятся только лучше, достовернее, как старые, потемневшие иконы, в которые вложены души, молитвы, чаяния наших предков.
КОНЧИНА
Беда незаметно подкрадывалась с неожиданной стороны.
Как я говорил, все было готово к съемке первого нашего фильма, и мы жили в другом измерении, как бы в будущем времени. Вся рабочая суета была окрашена в праздничные тона. Ну еще бы - исполнилось наше желание, впереди - воплощение в жизнь замыслов, незыблемая, земная вечность.
Но...
Обычно сдержанный, немногословный, когда дело касалось каких-то там недомоганий, отец стал по вечерам с некоторым недоумением замечать:
- Странно, что-то нога побаливает, опухает даже, впрочем, все это чепуха... Работать, работать надо, сроки поджимают.
Между тем боль не проходила. Мы посоветовали показаться врачу.
- О чем вы говорите, какие сейчас врачи, минуты свободной нет!
Но когда он стал просыпаться от боли, мама и я все-таки настояли: надо провериться. Впереди длительная командировка, разве можно рисковать? И отец согласился.
- Ладно,- нехотя уступил он нам,- профилактика?.. Только глупости все это.
Договорились с Кремлевкой, на Рублевском шоссе.
Когда приехали, вошли внутрь, неожиданно остро повеяло другой жизнью, другим укладом, где даже время протекало по иным, замедленным законам. Каким-то летучим было это ощущение, словно холодный ветерок прошел.
Отца поместили в отдельную палату. Скудная спартанская больничная обстановка: кровать, тумбочка с настольной лампой и стул для посетителя.
Когда я уходил, отец с грустью сказал, что главную роль в фильме играть он не будет: староват-де уже, а вот Виктор Авдюшко потянет, для этого есть все данные, настоящий лесной житель, медлительный, монументально-невозмутимый. И Люся Хитяева тоже... И как это хорошо звучит - "Когда расходится туман".
В одно из посещений меня неожиданно пригласил лечащий врач. Милая, всегда доброжелательная женщина была в этот раз необычно напряженной. Она смотрела в сторону и все никак не могла начать разговор. А когда заговорила, я не узнал ее голоса.
- Кирилл Сергеевич, я обязана сообщить вам...
- Что такое?
- Мы дважды делали анализы, собирали консилиум... У Сергея Дмитриевича злокачественная опухоль. Лимфосаркома.
- Этого не может быть... Этого просто не может быть.
- Это есть, Кирилл Сергеевич.
И все вокруг словно поменялось местами. Есть точное русское слово "ошеломлен". Ударен по шелому. Куда-то сразу отодвинулся внешний мир с его обычными повседневными реалиями.
Возвращаюсь домой, а в голове только одно: месяц жизни, месяц жизни... И этот приговор, точный, и обжалованию не подлежит. А дальше что? Как сказать матери? Как вообще жить? Отец для меня - это все! И мама, и дети, и внуки, и Нина, жена, преданный и надежный человек, и наш домашний микромир, островок спокойствия и стабильности - все это вместе едино и нерушимо, надежно закрыто от постороннего недоброго взгляда. А что же теперь? Слабая надежда в самой глубине души: а вдруг все-таки ошибка, а вдруг все это не что иное, как дурной сон?.. И надо сказать: меня долго не покидало ощущение нереальности происходящего.
Жизнь никогда не баловала отца. Без каких бы то ни было поддержек извне, а чаще всего и вопреки внешним обстоятельствам, подобно мощному ледоколу, прокладывал он, дробя и сокрушая ледяные поля непонимания, а то и прямого противодействия власть имущих начальников от искусства, свой единственный и неповторимый путь в русской культуре. Он, как солдат особого назначения, ни разу не покинул поле боя. И вдруг нелепый, ничем не оправданный зигзаг судьбы отделил его от мира унылыми больничными стенами. И неукротимая энергия былинного богатыря, любимца нации, ее символа замкнулась в пропавшей камфарой и эфиром палате. В самый момент стремительного рывка.
Мне кажется, первые дни отец не совсем понимал происшедшее и продолжал жить, как это говорят, "по накату". Все хорошо, все прекрасно, еще немного - и закончится эта ерунда, он возвращается домой, и - за дело. Фильм - это главное. Но иногда мне чудилась некая печаль в задорно-деловом взгляде отца. А иногда тоскливо сжималось сердце - вдруг он знает все?! Знает и таким вот образом поддерживает нас?
Я хорошо понимал: надо что-то делать. Фильма, которым жил отец, теперь никогда не будет. Нужно было переключить его неукротимую энергию... да, переключить. Но на что? Есть ли достойная замена?
И вот в таком состоянии я находился даже не помню сколько - день, два, неделю? Горе, одиночество, бессилие, все было как под давлением, закрыто, завинчено. Этот малопонятный процесс продолжался и ночами: что же, как же, почему, за что?.. И не выйти никуда из этой камеры смертника. Покрываются пылью на домашних стеллажах видавшие виды охотничьи ружья, словно затягиваются прощальным дыханием хозяина.
А потом звонок из больницы. Расстроенный голос отца: