Вот с таким удивительным человеком свела нас судьба в годы войны.
В конце 43-го года мы вернулись в Москву. Мне пора было думать о школе, и я поселился в доме у бабушки, а мама вернулась к своей работе поступила в Белорусский русский драматический театр, которым руководил Д. Орлов, и выехала на работу в разбитый Могилев. Театр существовал как бы в полевых условиях, его обслуживали пленные немцы: носили воду, кололи дрова, помогали устанавливать декорации.
После освобождения Минска театр перевели в столицу Белоруссии. Я помню, как мы с отцом приехали в гости к маме в Вильно, где гастролировала труппа театра. На всю жизнь я запомнил этот необычный европейский город: Башня Гедиминаса над рекой Велейкой, Три Креста, огромный кафедральный собор в центре города, загадочный сад Дома офицеров, где мы жили и где проходили гастроли театра. Когда-то, во время войны с Наполеоном, там останавливался Кутузов. А главное, что меня поразило после голодухи военных лет,- огромный богатейший рынок: овощи, фрукты, невиданное до тех пор настоящее крестьянское масло, которое продавали в листьях лопухов. Частные маленькие магазинчики, в которых продавалось все: от дров и бутылочек с сомнительным розовым ситро до оловянных солдатиков в форме ландскнехтов и рыцарей. Каждый день я мог ходить на мамины спектакли, которые все и пересмотрел: "Три сестры" (Ольга), "Кремлевские куранты" (Маша), "Встреча в темноте" и мой любимый старинный водевиль "Замужняя невеста", где мама замечательно играла роль "комической старухи".
Подругой мамы была супруга К. Г. Паустовского Татьяна. Я помню удивительные беседы, которые вели отец и Константин Гергиевич. Возможно, поэтому впоследствии при поступлении во ВГИК я выбрал для вступительных экзаменов отрывок из прозы Паустовского "Мещерский край".
Но жить на два дома было трудно, и мама вынуждена была оставить театр и вернуться в Москву. Жить было не на что, фильмов снималось мало, и она с отцом много работала в концертах на гастролях в Сибири, Кузбассе, на Урале.
С каждым годом у отца росло убеждение, что работать в кино он сможет только тогда, когда найдет или напишет нужный ему сценарий. Им было сделано и предложено около 20 сценарных заявок и готовых сценариев не разные темы. Это была адская, неблагодарная работа, которую осуществляла мама,- она записывала под диктовку, затем правила и переписывала от руки все эти работы.
К сожалению, все они по разным причинам оказались невостребованными. Лишь сценарий по повести Анатолия Клещенко "Когда расходится туман" был воплощен в фильм. И то уже после смерти отца.
ОХОТА
Отец так планировал свою творческую жизнь, что все летние месяцы в конце 40-х - начале 50-х наша семья - отец, мать и я - проводила, как правило, где-нибудь в живописной глухой деревушке.
Помню одну ночь на озере Перетна в Новгородской губернии. Вечером приехали на телеге. Заночевали. Утром отец разбудил меня в 4 часа. После сеновала на дворе свежо! Еще не пришли в себя, а уже идем "след в след". Роса. Травы почти по пояс. Черное небо, огромные яркие звезды.
Тишина!
В голове еще обрывки сновидений, ощущение тепла сеновала, и весь мир кажется каким-то нереальным, странным. Кусты и деревья приобретают ночью таинственные загадочные очертания. От малейшего шороха мыши или завозившегося в траве ежа вздрагиваешь. На ощупь, по скользким от слизи кладям, переходим журчащий ручей. Болото. Молча проваливаемся в какие-то "бочаги". Сапоги полны холодной воды. Зябко!
Наконец выходим на берег озера, и оно, древнее, ледникового еще периода, отдает каким-то нереальным свинцовым блеском. Берега заросли осокой, в воде и по земле разбросаны огромные гладкие гранитные валуны.
Выглянул месяц и неожиданно осветил жуткую, прямо мистическую картину: в траве между корней прямо под ногами были разбросаны обломки человеческих скелетов и черепов. Господи! Куда это нас занесло...
Но отец жестом указывает - "вперед!", до зари необходимо прийти к шалашам, успеть на зорьку - утиную тягу, а это еще далеко. Молча минуем это "проклятое" место.
Днем, после тяги, местный охотник объяснил, что весной в паводок подмыло высокий берег, на котором был погост.
- А теперь эти места пустые, народ разбежался, и чье было кладбище неизвестно.
Вечером у костра обязательные охотничьи рассказы о самых невероятных приключениях, о фантастических трофеях, в стиле барона Мюнхгаузена. Но никого это не удивляет, все согласно кивают - "конечно!.. а как же?.. так оно и было!.."
Вот тогда, на берегу озера, отец приготовил удивительную охотничью еду: "дупеля в глине".
Дупель сейчас крайне редкая болотная птица, небольшого размера. Готовясь к осеннему перелету, он становится очень жирным и от этого летит лениво, медленно и прямо. После выстрела при падении на землю он иногда даже раскалывается, как спелое яблоко. Птицу целиком, "в пере", предварительно вытащив деревянным крючком кишочки, обмазывают особой зеленой глиной, которая только и бывает в этих местах. Кстати, из этой глины делают прекрасную посуду, цвет ее виден на иконах и фресках псковской и новгородской школ.
Замурованную птицу аккуратно обкладывают жаром из костра и углями, но без живого огня. Через определенное время, когда глина затвердеет, следовательно, и птица пропечется, раскапывают пепел и достают готовое "блюдо". Свершилось!
Как только глиняные горланчики немного остыли, отец рукояткой охотничьего ножа расколол оболочку, и она отвалилась вместе с пером. Запеченная в собственном соку, вкуснейшая в мире, благородная дичь не имеет себе равных. Это признавали все, кому хоть раз выпало счастье попробовать это чудо охотничьей кулинарии.
СТРАСТЬ
У многих людей в жизни бывает какое-то сильное увлечение. Страсть! Для отца в течение всей жизни такой страстью была охота. Об охоте он мечтал сделать фильм, написал несколько сценариев. Да и в жизни каждую осень им овладевало беспокойство, непреодолимая "охота к перемене мест".
Осень даже в городе - осень: покраснела в скверах рябина, пожелтели листья, улетели стрижи. Было уже два легких морозца. И начинается смятение в душе охотника, он спит и видит черных тетеревов в лесу, в болоте жировых дупелей, а в поле - серых куропаток.
Нужно ехать! - требует голос охотничьей страсти.
Страсть, по "Толковому словарю живого великорусского языка" Владимира Ивановича Даля,- "это душевный порыв к чему-то, нравственная жажда, безотчетное влечение... Страстный - по страсти относящийся, горячо увлеченный, напр., страстный охотник..."
Эту страсть разделяла вся наша семья и, конечно же, наши охотничьи собаки.
Несколько лет мы охотились с английской легавой по кличке Эри. К нам она попала полуторагодовалым щенком с прекрасной родословной аж с 1911 года, от самого Сергея Павловича Меча. Отец любил это подчеркнуть, разворачивая огромный лист родословной с печатями и водяными знаками.
Но на самом деле это было довольно жалкое на вид существо. Щенком Эри перенесла ленинградскую блокаду, чудом выжила, но с тех пор страдала авитаминозом, у нее были плохая шерсть и аппетит. Поначалу дома ее звали ласково-снисходительно "кашенкой" - нечто среднее между кошкой и собакой. Но Эри вполне сохранила свойства своей породы - исключительные вежливость и деликатность, замечательную понятливость. Она была самка, а они всегда умней. Плюс ко всему - врожденный аристократизм и некая субтильность. Утром мама специально для нее готовила кашу, приправляя чем-нибудь заманчиво-вкусным, в меру охлаждала еду, чтобы не повредить "чутье". "Блюдо" предлагалось очень гостеприимно, с ласковыми словами, всевозможными уговорами.
Эри подходила к миске с каким-то брезгливым видом, отворачивалась, морщила нос, страдала и всем своим видом выражала полное отвращение к предлагаемой пище. Этот обряд происходил ежедневно и длился мучительно долго для обеих сторон. Наконец, поддавшись уговорам, Эри снисходила и приступала к еде, как бы делая всем нам одолжение. Обед заканчивался, и собака вновь становилась ласковой и какой-то беззащитной. Кстати, у нее была удивительная способность: в минуты высшего душевного расположения Эри умела улыбаться, очень искренне и заразительно. Обладала она и еще одним качеством, которое с лихвой покрывало все недостатки: была страстной охотницей, как и ее хозяин. Эри выкладывалась "в поле" до такой степени, что иногда падала и не могла идти, и отец несколько километров нес ее на руках. На следующее утро - жалобы на разбитые лапы, вялость, плохой аппетит. Но только начинаются сборы на охоту - все проходит и она рвется в бой.
Отец сам обучал ее. Сначала, как обычно, комнатная дрессировка, затем "в поле" - а это уже более длительный процесс. Отец ходил, как яхта против ветра, галсами; движением руки или легким посвистыванием заставлял ее делать то же самое - ходить "челночком", вправо-влево. Обучал он терпеливо, внимательно, и вот все необходимое для "натаски" по живой дичи сделано. Затем самое важное и ответственное - болота, натаска на бекасах и, если повезет, на дупелях. Поле - перепела и, наконец, лес - тетеревиные выводки - такова охотничья академия. Во время обучения муки творчества переживали одновременно и хозяин и собака. Но самое главное во всем этом деле - отработка "стойки".
Много лет предки породистой Эри были в руках человека, который развивал естественное стремление собаки подкрасться к добыче и остановиться, замереть перед ней,- "стойка"! За множество лет кропотливой однотипной тренировки это вошло в кровь легавой собаки - стоять по найденной дичи. Взять заветный волнующий запах птицы верхним чутьем, подвести к затаившейся добыче и остановиться, замереть, всем своим видом показывая крайнюю серьезность момента. Команда "вперед!" - шум взлета! А "прыжок" хозяин берет на себя - это выстрел, достигающий цели.
В совместной работе с собакой вырабатывается абсолютное, доходящее до автоматизма взаимопонимание. Остановилась с поднятой лапой, чуть повела глазами: посмотрела - где мы? Понимаем ли? Легкий поворот головы - "Впереди выводок! Их много!" Отец тихо взволнованно отвечает: "Молодец! Стоять!" Мы занимаем выгодные позиции - опять очень тихо и четко: "Вперед!" Один шаг, и тишина взрывается - птица с грохотом поднялась на крыло.
Эри в своей охотничьей жизни проявила высшее достижение в работе легавой подружейной собаки. Однажды, это было на Валдае, охотясь на тетеревиные выводки в частом березнячке, мы ее потеряли. Явно взяла след и, может быть, где-то стоит. Отец звал, свистел. Тишина. Что делать? Решили ждать, молча сели на пеньки, и вдруг через несколько минут из кустов, с каким-то отсутствующим видом, тихо вышла Эри, молча повернулась и, словно под гипнозом, пошла обратно. Мы, пораженные ее поведением, осторожно последовали за ней.
Эри шла, как лиса, какой-то особой походкой: хвост вытянут, лапы напряжены, тело стелется по земле. Так в молчании мы двигались несколько десятков метров, и, наконец,- "мертвая стойка". Здесь! Она привела нас к затаившейся птице - выводок тетеревов.
Восторг отца был беспределен.
После этого Эри можно было прощать все!
От Эри у нас был целый "завод" - шестеро великолепных щенят. Как раз в то время снимался фильм "Садко", и мы жили под Москвой. Щенков разобрали, один стал членом семьи Б. А. Бабочкина, другого увез в Ленинград П. П. Кадочников, третьего взял известный режиссер. А самого большого, красавца Дивара - имя в честь отца, чемпиона Советского Союза среди сеттеров оставили себе. Это был отличный пес, с прекрасной благородной головой, великолепным "жабо" на могучей груди, перо на хвосте, штаны на лапах, лоснящаяся шерсть. Настоящий лорд! Когда отец гулял с Диваром, прохожие останавливались и смотрели им вслед. Это была замечательная пара.
Но все проходит. Эри погибла, мы переехали в большой многоэтажный дом, держать собаку стало сложно, да еще многочисленные разъезды. Да и с осенней охотой возникли проблемы. Однажды Дивара на месяц отдали егерю, и он его погубил. Отец очень тяжело переживал, и мы решили пока не заводить собак.
Под словом "страсть" сейчас принято понимать какой-то скрытый порок, скандальные связи. "Желтая" тема цветет и пахнет. Ведь как приятно, что и персонажи прошлого такие же пошляки и скабрезники, как и многие герои нашего времени. Но это - к слову!
Как-то А. Н. Вертинский - дело было в Киеве на троллейбусной остановке - пропустил впереди себя женщину и тем самым чуть придержал нетерпеливую толпу. Тотчас поднялись крики: "Ишь ты, шляпу надел! Интеллигент!" На что Александр Николаевич с характерным гвардейским произношением ответил: "А почему вы р-решили, что я интеллигент? А может быть, я такое же дер-рьмо, как и вы?"
Так вот, страсть к охоте в жизни отца занимала очень большое место. Уходить в лес, на природу, "в кусты" было потребностью. И не только зовом крови - дед-то мой был лесник,- но и необходимостью, особенно в 30-е - 40-е годы, уйти из мира предательства, стукачества и доносов в мир рассветов и закатов, в мир чистых родников и бесконечных лесов, где особенно остро чувствуешь опустошающую суету повседневности.
К сожалению, в последние годы ему пришлось расстаться и с этой отдушиной.
Однажды он поехал "на лося" в Подмосковье. В компании стрелков были знакомые люди - актеры, писатели. Был среди них и один начинающий охотник, тоже писатель, в будущем довольно популярный. У стоящих "на номерах" есть одно железное правило - не выходить за линию стрелков, стрелять только прямо перед собой на 45 градусов и по ясно видимой цели.
Лось вышел на отца, для первоклассного охотника промахнуться по такой цели невозможно. Раздался выстрел!
Вероятно, честолюбие, да и жадность (охотник, "поваливший" зверя, получает рога и шкуру) заставили начинающего охотника выйти за линию стрелков и выстрелить вдоль строя. Все бы прошло нормально и не случилось бы трагедии, если бы шофер из любопытства тоже не вышел вперед строя стрелков. Пуля попала точно в сердце шофера. А дальше случилось вот что: начинающий охотник, будущая литературная знаменитость, проявил завидную находчивость: он выбросил в снег оставшиеся патроны, как вещественные доказательства, и пытался в убийстве обвинить отца. У данного субъекта были огромные связи и, не будь это Сергей Столяров, он наверняка "закопал" бы невиновного.
Однако все было слишком ясно. Ясно и горько.
Через несколько дней писатель ночью тайком приехал в деревню к вдове убитого, заплатил ей большие по тем временам деньги. И хотя баллистическая экспертиза установила виновного, а весной на месте трагедии нашли и пулю убийцы, дело было закрыто.