Наружность обманчива.
Я поспешила к Намистиным. Не буду останавливаться на том, каким взглядом обволок меня Семён — словно набросил сеть на бесчисленный косяк откормленных карпов; пропущу, пожалуй, и расспросы Вероники о здоровье Каллисты Зиновьевны, и, само собой, не стану вас нагружать тем, как я вела математику и французский, — всё это несущественно по сравнению с тем, что произошло за стенами поместья Намистиных.
Еще светило солнце, низкое бледное, словно за плотной серой простынкой. К Намистиным приехали гости — пунктуальные — мои часы показывали ровно пять вечера. Я отправилась домой — мучительное беспокойство захлестнуло с новой силой. Было слишком тихо. Казалось бы, всё как всегда, но нет — калитка плохо прикрыта, Дружок не встречал, а на крыльце у самой двери я обнаружила розовый пакет с сердечками. Сначала я удивилась. Подошла к крыльцу, позвала Дружка — тишина. Заглянула в пакет — бутылка коньяка, коробка конфет и записка: «Дарья Леонардовна, я осознал свою ошибку — прошу меня простить. Семён». Я подняла пакет и толкнула дверь, но она оказалась запертой, и тут я испугалась не на шутку — неужели Каллиста Зиновьевна еще не дома? Я постучала в дверь и крикнула: «Каллиста Зиновьевна, вы дома?» Она не отвечала. Ответом была лишь жуткая тишина. Еще и Дружок куда-то исчез. Стоять и задаваться вопросами было невыносимо — от волнения я замерзла, хоть на улице во всю цвела весна. Войти я никак не могла — ключ от второго входа я никогда не брала с собой, а ключ от первого — Каллиста Зиновьевна положила к себе в карман, когда мы направлялись в поликлинику. Что же мне делать? — думала я.
Презент Семёна я вернула на прежнее место и хотела уже бежать к Хосе Игнасио, как заметила его легкую походку — он возвращался с работы. Я как гончая преодолела двор и, похоже, своим растрепанным видом перепугала и самого Хосе Игнасио.
— Что с тобой? — спросил он, метнувшись ко мне, как только заметил. Он смотрел на меня широко распахнутыми глазами, а я будто дар речи потеряла.
— Каллисты Зиновьевны нет! — объяснила я, переводя дыхание. — Ты обещал, что отведешь её домой? Ты выполнил своё обещание? — я упрекала его, предчувствуя, что-то нехорошее.
— Успокойся, может она зашла к соседке на чай. Не волнуйся ты так — я обработал ей воспаленные язвы таким составом, что она через пятнадцать минут и думать о боли забыла. Мы полчаса разговаривали, потом я вызвался её проводить, как и обещал, но пришел Ян Вислюков с ожогами обеих кистей — кричал и стонал, и Каллиста Зиновьевна, бодрая и разговорчивая, попрощалась со мной. Не думаю, что она свалилась бы где-то по дороге, но если хочешь, я пойду её искать — обойду всех старушек; ты только не накручивай себя — найдется твоя Каллиста Зиновьевна.
— Она за две недели выходила со двора всего пару раз, и еще ни разу не случалось, чтобы она не ждала меня дома. Она ведь знает, что я не беру с собой ключ. У нее ведь не склероз, а только ноги больные.
— Тогда давай так: я по правой стороне обхожу каждый дом — ты по левой.
Я согласилась, и пошла к калитке Лилии Оливер. Залаял её лохматый пёс, похожий как две капли воды на Дружка; я ему повторяла как сумасшедшая: «Лай громче, лай, ну, где же твоя хозяйка!» Лилия выглянула в окошко, и уже через минуту быстро шла мне навстречу, с легким румянцем на белой алебастровой коже. Соломенные волосы были собраны высоко на затылке, а прямые длинные пряди ниспадали на плечи; их теребил ветер, то и дело бросал в нежное невинное личико с мягкими чертами. Лилии не было и тридцати — стройная миниатюрная девочка с лебединой шеей, мелодичным голосом и миллионом сложных образов в голове.
— Здравствуйте, Даша, — заговорила она, не дойдя до калитки, — что-то случилось? Вы так напряжены, будто проглотили баскетбольную биту.
Очень остроумно! Но в тот миг я пропустила мимо ушей это сравнение.
— Каллиста Зиновьевна не у вас? — спросила я, сдерживая волнение.
— Не у меня, и я в полном неведении, где она и с кем. С вашим приездом я перестала читать ей стихи; новая поэма дописана до точки, а трагический финал я оплакиваю в полном одиночестве, потому что у Каллисты Зиновьевны тоже дар рассказчика и теперь, когда у неё появился постоянный слушатель, мои сонеты ей уже не так важны, как раньше.
— Бросьте! Если хотите, вместе поплачем над вашей поэмой, только помогите отыскать Каллисту Зиновьевну. Она исчезла.
— Как исчезла? Испарилась как роса на солнце?
Вдруг откуда ни возьмись на меня налетел Дружок, схватил за подол юбки и потащил за собой.
— Он знает, где Каллиста Зиновьевна! — закричала я.
Хосе Игнасио, опросив соседей Намистиных, шел к нам; Дружок запищал, и его мордочка, словно мокрая от слез, жалобно вздрагивала; Лилия решительно взглянула на меня:
— Бессмертны только боги, — раздался её голос, и мне почудилось, что я слышу похоронный марш.
Втроём мы побежали за Дружком. Он вёл нас к поликлинике, но не к центральному входу — дворняжка остановилась у дальнего угла здания и заскулила. У меня сердце колотилось от бега, а тут еще и словно оборвалось и в пятки ушло. Я боялась увидеть Каллисту Зиновьевну мертвой за этим углом.
— Стойте здесь, я посмотрю, что там, — сказал Хосе Игнасио и преградил нам путь, расставив руки.
— Нет, что бы там ни было, я с тобой, — запротестовала я.
— И я, — отозвалась Лилия.
Хосе Игнасио не стал спорить, и мы пошли втроём.
Каллиста Зиновьевна лежала без чувств, вывалив язык. Плащ был расстегнут, на груди лежал крестик на порванном шнуре. Вероятно, её им и задушили, но как всё это могло произойти, я не представляла. Хосе Игнасио принялся щупать пульс, но стеклянный неподвижный взгляд говорил сам за себя. Я опустилась на колени — меня привлекла рука, а точнее белая фигурка в ней. Это был шахматный конь — белый конь. Я побоялась прикасаться из-за отпечатков. Мало ли.
— Её убили, — констатировал Хосе Игнасио. — Нужно вызывать полицию.
— Цветы отцветают, и солнце заходит, но кто же насильно тянул за шнурок? — так, то ли гениально, то ли наоборот, говорила Лилия.
— И белый конь в руке…
— Откуда?
— Загадку эту наша дама должна в два счета разгадать! — опять сказала Лилия, и мы переглянулись.
— Фаина? — спросила я.
— Нужно вызывать городских, — Хосе Игнасио поднялся и начал звонить по телефону.
— Неужели никто ничего не слышал? — я огляделась. Место прямо идеальное для тихого убийства — никаких свидетелей. Вопросы так и лезли в голову. Что Каллиста Зиновьевна делала за поликлиникой — зашла за угол справить нужду, но почему не воспользовалась служебным туалетом? Кто заманил её сюда? Если она кричала, почему Хосе Игнасио не услышал, или Миа? Почему убийца задушил её, а не стукнул камнем по голове? Откуда взялся белый конь? Случайное ли это убийство или запланированное? Если запланированное, то что плохого сделала эта несчастная старушка? Растрепала всему посёлку, что о планах Элфи? Я содрогнулась, чувствуя себя отчасти виновной — я должна была отменить уроки, и Каллиста Зиновьевна осталась бы жива.
Такого испорченного вечера еще не было в моей жизни. Первый, но не последний. Двигать тело Хосе Игнасио запретил, но, похлопав по карманам, определил, в каком из них лежит ключ, достал и передал его мне; Лилия привела Фаину, еще не слишком пьяную, но толку от неё было как с козла молока; подходили любопытные соседи; Фаина заметила белого коня, как и мы, и тоже не взяла его в руки, так мы и толпились за поликлиникой, дожидаясь приезда наряда полиции.
Позже нас допросили (меня, Хосе Игнасио и Лилию). Фаина уехала вместе с полицейскими, телом Каллисты Зиновьевны и фигуркой коня в прозрачном пакетике. Все расходились по домам, а меня охватывала паника от одной мысли, что я буду ночевать одна, что мне опять не с кем будет поговорить, а еще я подумала, что это только начало вереницы загадочных убийств, и была права. Знала бы, ни за что бы не нанималась к Намистиным: речки, леса и живописные пейзажи и в других посёлках есть, где старушек не душат нательным крестом.
— Если хотите, Даша, я переночую эту ночь у вас, — предложила Лилия, будто читала мои мысли.
Я согласилась. Мы пошли. Лилия словно впала в транс и всю дорогу молчала, потом попросила подождать ее — ей нужно было закрыть дом; Хосе Игнасио выглядел не наилучшим образом — как и я, винил себя, что не отвел Каллисту Зиновьевну домой.
— Ян так кричал, что кроме его криков я ничего не слышал, — повторил он перед тем, как проститься, — возможно, в те минуты Каллиста Зиновьевна нуждалась в моей помощи больше, чем он, но я слышал только Вислюкова. Только его стоны и мольбы спасти ему руки.
— Скорее всего, так и было, — ответила я, и мы попрощались.