Поживем, увидим.
Так и решили сделать, но поговорить с Миа с первого раза не удалось — не вышла она к нам; собака лаяла-лаяла; постояли мы пару минут у закрытой калитки и по домам разошлись, а ближе к вечеру снова пошли с «миссией предсказателей судьбы». Во второй раз повезло: Миа откуда-то возвращалась легкой походкой в своём длинном голубом платье с широким малиновым поясом. Увидев нас обеих, она едва заметно сдвинула брови, и её смуглое лицо, будто созданное из миллиона мелких обтекаемых кубиков, переформировалось в маску напыщенного безразличия. Губы бантиком с опущенными вниз уголками. Глазки прищурены. Доля секунды, и всё кардинально изменилось — лицо не выражало ничего.
Как же начать разговор? — думала я, но Миа оказала мне услугу, заговорив первой.
— Чего это вы высматриваете здесь? — спросила на одном дыхании.
— Тебя поджидаем, — призналась я чистосердечно.
— Меня?! — она улыбнулась хитро и вопросительно. — Вот как! Я немного задержалась в городе. Двоюродной племяннице куклу в супермаркете выбирала.
Я в детские годы, страсть как, любила куклам платья шить! Ненароком заметила я, что в пакете находилась отнюдь не кукла, то есть не привычная Барби, не резиновый младенец с кривыми ножками — это был мужчина, солдат в камуфляже, бронежилете, в каске и с автоматом! И это подарок для девочки?!
— Неординарная куколка для племянницы! — не сдержалась я.
Губы Миа растянулись в многозначной улыбке. Глаза блеснули как у хищника перед прыжком на жертву:
— А что здесь такого? Чем бы дитя не тешилось… А я вам зачем, собственно говоря, понадобилась?
Трудно было прямо взять и высказать всё, что думала, — я нерешительно поглядела на Лилию. Лилия утвердительно кивнула, мол, давай, скажи ей.
— Дело в том, — начала я и тут же прервалась. Синь вечернего неба, заборы, деревья, стены и крыши домов, кустарники, виноградники, клумбы — всё слилось в единую картину, написанную долго сохнущим маслом, и кисть-невидимка водила по холсту, смешивая последние светлые пятна заходящего солнца с грязно-коричневыми красками. Что за ерунда? Я зажмурилась, потрясла головой, но, открыв глаза, убедилась, что ничего не изменилось. Краски еще сильнее сгущались. — Затмение что ли? — спросила я, глядя то на Лилию, то на Миа.
— С тобой всё в порядке, — забеспокоилась Лилия.
Миа повела бровью с растущим подозрением во взгляде.
— Помутилось всё перед глазами, — тихо ответила я. — Ничего. Миа, я просто хотела сказать тебе, что… что у Каллисты Зиновьевны, в той части дома, где я живу, твоё имя написано на стене маркером… а на противоположной стене — имя Вероники.
— И что из этого? — нетерпеливо поторопила меня Миа, высоко подняв брови и наморщив лоб горизонтальными неглубокими складками.
— Ты следующая жертва «гарпии», — серьезным голосом диктора чрезвычайных новостей ответила вместо меня Лилия. — Будь осторожна!
Миа, закинув голову назад, громко расхохоталась заливистым звонким смехом. Выбившиеся из длинных черных кос тонкие волнистые пряди трепал ветер; платье зашелестело; ей бы еще руки поднять к небу и прочитать заклинание на татарском, и чтобы молния непременно разразилась — настоящая ведьма; гарпия.
— Умора с вами, девки! — Миа сквозь смех еле связала три слова.
С усилием я одернула её, заставив прекратить смеяться:
— Я бы на твоём месте не играла с огнём, — предупредила я и развернулась, чтобы уйти. У меня отпало желание объяснять Миа подробности.
— Не волнуйтесь. Я ношу заговоренный амулет — никакие гарпии мне не страшны! — самоуверенно прозвучало в ответ, и тут в моей голове что-то щелкнуло.
Эта кукла-солдат могла послужить Миа — внучке местной ведьмы, дочери Даниила, гарпии, в конце концов, материалом для обряда. Для какого? А почему бы ей, избавившись, наконец, от Вероники, не приворожить Семёна? Или Хосе Игнасио? Или третьего кого-то? Эта мысль лишили меня дара речи. Я проанализировала всё, что знала, все догадки, подозрения, мотивы — Миа больше всех подходит на роль мстительной ведьмы и сумасшедшей убийцы. София призраком приходила ко мне указать имена. Почему мне? По воле случая? Потому что только у Каллисты Зиновьевны эти два имени были написаны на стенах? Для чего было посвящать меня в эти тайны? Чтобы я предупредила Веронику и Миа? Веронику София ненавидела; она желала ей смерти и не препятствовала бы свершению, как она считала, правосудия. А вот Миа? В чём секрет? Неужели София знала, что я расскажу ей? Неужели на это и рассчитывала? Зачем? Чтобы Миа боялась, остерегалась? Чтобы ею овладело беспокойство, и она натворила глупостей? Чтобы сама себя убила или посодействовала этому? Или, чтобы выдала себя? — Да уж, у меня опять закипел мозг от вопросов.
— Идём, — спокойный голос Лилии вывел меня из задумчивости. Миа вильнула хвостом и, всё еще смеясь, скрылась за калиткой.
— Ты видела, как ведьмы насылают на людей болезни, прокалывая острыми спицами ноги, голову, сердце? — спросила я у Лилии шепотом.
— Ты думаешь… — Лилия не продолжила.
— Я думаю, что Бог шельму метит. У меня всё поплыло перед глазами — чем не знамение? А эта кукла в солдатской форме, чем не копия Семёна Намистина? Солдат с автоматом и охотник с ружьем — почти одно и тоже! Убив Веронику и подставив Фаину, Миа очистила себе дорогу. Возможно ведь? Каллиста Зиновьевна — это как шампунь два в одном: и случайный свидетель, и давняя обида; Ян Вислюков тоже случайный свидетель, но его могла убить и София из-за ссоры, как она написала в предсмертном письме; Эмма — несчастный случай, и Миа с Софией действовали за одно, но София сломалась, потом не потерпела, что Миа её оклеветала, повесив на неё всё; Элфи — жестокая месть Миа Веронике; Вероника — первостепенная цель. Но Миа перегнула палку. Она слишком далеко зашла в своей мести. Даже если Вислюкова убила София, а потом сама повесилась, то четыре убийства на совести Миа, и её покарают высшие силы за причиненное людям зло.
— Ты не хочешь, капитану Каратову рассказать своё виденье? — испуганно произнесла Лилия.
— Рассказать ему про призрака и буквы мутью в тазе с водой? Нет! Он не поверит; засмеёт; еще чего доброго направление в психбольницу выпишет. Если бы я могла доказать свои слова — да, я бы не молчала, но у меня доказательств нет — только догадки. Что если у Миа действительно есть племянница, которая играет мальчишескими игрушками? Что если не собирается она привораживать Семёна? Что если это у меня крыша совсем поехала, если я подозреваю хрупкую молодую медсестру в убийствах? Но я почти уверена, что Миа та гарпия, о которой говорил Ян Вислюков, и кажется мне, что недолгой будет её жизнь, и вообще молодость и экзотическая красота. Да, гарпия это — Миа!
— Какая же ты мнительная, Даша, — упрекнула Лилия. — То подозреваешь, то оправдываешь!
— Я не уверена, вот и всё, — призналась я, — но Миа я и раньше подозревала, особенно после случая с Эммой, с моей помадой и выкраденным платком. Ты не задумывалась, почему именно мои вещи использовали? Почему меня очернить хотели?
— И почему же? — наивно и совсем по-детски пробормотала Лилия, напомнив мне голос Румянцевой, озвучивающей зайца из «Ну, погоди».
— Из-за Хосе Игнасио! Она глаз на него положила, а он за мной бегал! К тому же Хосе Игнасио пожаловался ей, что Семён лишил его мужской силы тогда после истории с Вероникой. Это подлило масла в огонь, и у Миа шарики за ролики зашли…
Мы жарко спорили. Три дня напролёт до нашего с Хосе Игнасио отъезда обсуждали Миа, но наши обсуждения не вышли за пределы дружественной компании, и капитан Каратов так и не услышал от меня версию о серии нераскрытых убийств, и «гарпия» так и осталась неизвестной. Не нашел капитан Каратов убийцу — я вычислила, а Бог накажет.