- Там у вас наверху дело плохо, - сказал джентльмен. - Он не выживет.
- Неужто чердак? - вскричал Тагби, выходя в лавку и вступая в беседу.
- Чердак, мистер Тагби, - сказал джентльмен, - быстро катится вниз и скоро окажется ниже подвала.
Поглядывая то па мужа, то на жену, он согнутыми пальцами постучал по бочке, чтобы выяснить, сколько в ней пива, после чего стал выстукивать на пустой ее части какой-то мотивчик.
- Чердак, мистер Тагби, - сказал джентльмен, снова обращаясь к онемевшему от неожиданности Тагби, - скоро отправится на тот свет.
- В таком случае, - сказал Тагби жене, - надо отправить его отсюда, пока он еще туда не отправился.
- Трогать его с места нельзя, - сказал джентльмен, покачивая головой. Я по крайней мере не могу взять на себя такую ответственность. Лучше оставьте его в покое. Он долго не протянет.
- Только из-за этого, - сказал Тагби и так ударил кулаком по чашке весов, что она грохнула о прилавок, - только из-за этого у нас с ней и бывали нелады, и вот, извольте видеть, что получилось! Все-таки он умирает здесь. Умирает под этой крышей. Умирает в нашем доме!
- А где же ему было умирать, Тагби? - вскричала его жена.
- В работном доме. Для чего же и существуют работные дома!
- Не для того, - заговорила миссис Тагби горячо и убежденно. - Не для того! И не для того я вышла за вас, Тагби. Я этого не позволю, и не надейтесь, я этого не допущу. Скорее я готова разойтись с вами и больше вас не видеть. Еще когда над этой дверью стояла моя вдовья фамилия - а так было много лет, и лавка миссис Чикенстокер была известна всем в округе как честное, порядочное заведение, - еще когда над этой дверью, Тагби, стояла моя вдовья фамилия, я знала его, видного парня, непьющего, смелого, самостоятельного; знала и ее, красавицу и умницу, каких поискать; знала и ее отца (он, бедняга, залез как-то во сне на колокольню, упал и разбился насмерть), такой работящий был старик, а сердце простое и доброе, как у малого ребенка; и уж если я их выгоню из своего дома, пусть ангелы выгонят меня из рая. А они и выгонят. И поделом мне будет!
При этих словах будто проглянуло ее прежнее лицо, - а оно до всех описанных перемен каждого привлекало своими симпатичными ямочками; и когда она утерла глаза и тряхнула головой и платком, глядя на Тагби с выражением непреклонной твердости, Трухти сказал: "Благослови ее бог!" Потом с замирающим сердцем стал слушать дальше, понимая пока одно - что речь идет о Мэг.
Если в гостиной Тагби вел себя веселее, чем нужно, то теперь он с лихвой расплатился по этому счету, ибо в лавке был мрачнее мрачного; он тупо уставился на жену и даже не пытался ей возражать, однако же, не спуская с нее глаз, втихомолку - то ли по рассеянности, то ли из предосторожности перекладывал всю выручку из кассы к себе в карман.
Джентльмен, сидевший на бочке, - видимо, он был уполномочен городскими властями оказывать врачебную помощь беднякам, - казалось, привык к мелким стычкам между супругами, почему и в этом случае не счел нужным вмешаться. Он сидел, тихо посвистывая и по капле выпуская пиво из крана, пока не водворилась полная тишина, а тогда поднял голову и сказал, обращаясь к миссис Тагби, бывшей Чикенстокер:
- Женщина и сейчас еще недурна. Как случилось, что она вышла за него замуж?
- А это, пожалуй, и есть самое тяжелое в ее жизни, сэр, - отвечала миссис Тагби, подсаживаясь к нему. - Дело-то было так: они с Ричардом полюбили друг друга еще давным-давно, когда оба были молоды и хороши собой. Вот они обо всем договорились и должны были пожениться в день Нового года. Но Ричард послушал тех джентльменов и забрал в голову, что, мол, нечего себя губить, что скоро он об этом пожалеет, что она ему не пара, что такому молодцу, как он, вообще незачем жениться. А ее те джентльмены застращали, она стала такая смутная, все боялась, что он ее бросит, и что дети ее угодят на виселицу, и что выходить замуж грешно и бог его знает чего еще. Ну, короче говоря, они все тянули и тянули, перестали верить друг другу и, наконец, расстались. Но вина была его. Она-то пошла бы за него, сэр, с радостью. Я сама сколько раз видела, как она аж в лице менялась, когда он, бывало, гордо пройдет мимо и не взглянет на нее; и ни одна женщина так не сокрушалась о мужчине, как она сокрушалась о Ричарде, когда он стал сбиваться с пути.
- Ах, так он, значит, сбился с пути? - спросил джентльмен и, вытащив втулку, заглянул в бочку с пивом.
- Да понимаете, сэр, по-моему, он сам не знал, что делает. По-моему, когда они расстались, у него даже разум помрачился. Не будь ему совестно перед теми джентльменами, а может и страшновато - как, мол, она его примет, - он бы на любые муки пошел, лишь бы опять получить согласие Мэг и жениться на ней. Это я так думаю. Сам-то он никогда этого не говорил, и очень жаль. Он стал пить, бездельничать, водиться со всяким сбродом, - ведь ему сказали, что это лучше, чем свой дом и семья, которую он мог бы иметь. Он потерял красоту, здоровье, силу, доброе имя, друзей, работу - все потерял!
- Не все, миссис Тагби, - возразил джентльмен, - раз он обрел жену; мне интересно, как он обрел ее.
- Сейчас, сэр, я к этому и веду. Так шло много лет - он опускался все ниже, она, бедняжка, терпела такие невзгоды, что не знаю, как еще она жива осталась. Наконец он докатился до того, что никто уж не хотел и смотреть на него, не то что держать на работе. Куда ни придет, отовсюду его гонят. Вот он ходил с места на место, обивал-обивал пороги, и в сотый, наверно, раз пришел к одному джентльмену, который раньше часто давал ему работу (работал-то он хорошо до самого конца); а этот джентльмен знал его историю, он разобиделся, рассердился, да и скажи ему: "Думаю, что ты неисправим; только один человек на свете мог бы тебя образумить. Пусть она попробует, а до того не будет к тебе больше моего доверия". Словом, что-то в этом роде.
- Вот как? - сказал джентльмен. - Ну и что же?
- Ну, он и пошел к ней, бухнулся ей в ноги, сказал, что только на нее и надеется, просил-умолял спасти его.
- А она?.. Да вы не расстраивайтесь так, миссис Тагби.
- Она в тот вечер пришла ко мне насчет комнаты. "Чем он был для меня раньше, говорит, это лежит в могиле, как и то, чем я была для него. Но я подумала, и я попробую. В надежде спасти его. В память той беззаботной девушки (вы ее знали), что должна была выйти замуж на Новый год; и в память ее Ричарда". И еще она сказала, что он пришел к ней от Лилиен, что Лилиен доверяла ему, и она этого никогда не забудет. Вот они и поженились; и когда они сюда пришли и я их увидела, у меня была одна мысль: не дай бог, чтобы сбывались такие пророчества, как те, что разлучили их в молодости, и не хотела бы я быть на месте этих пророков!
Джентльмен слез с бочки и потянулся.
- Наверно, он с самого начала стал дурно с ней обращаться?
- Да нет, этого, по-моему, никогда не было, - сказала миссис Тагби, утирая слезы. - Некоторое время он держался, но отделаться от старых привычек не мог; скоро он опять поскользнулся и очень быстро докатился бы до прежнего, да тут его свалила болезнь. А ее он, по-моему, всегда жалел. Даже наверно так. Я видела его во время припадков: плачет, трясется и все старается поцеловать ей руку; я слышала, как он называл ее "Мэг" и говорил, что ей, мол, сегодня исполнилось девятнадцать лет. А теперь он уже сколько месяцев не встает с постели. Ей и за ним ходить и за ребенком - работать-то она и не поспевала. А раз не поспевала, то ей и давать работу не стали. Уж как они жили - не знаю.
- Зато я знаю, - буркнул Тагби; он с хитрым видом поглядел на кассу, на полки с товарами, на жену и закончил: - Как кошка с собакой!
Его прервал громкий крик - горестный вопль, - донесшийся с верхнего этажа. Джентльмен поспешно направился к двери.
- Друг мой, - сказал он, оглядываясь на ходу, - можете не спорить о том, отправлять его куда-нибудь или нет. Кажется, он избавил вас от этой заботы!
И джентльмен побежал наверх; миссис Тагби бросилась за ним, а мистер Тагби стал медленно подниматься следом, ворча что-то себе под нос и больше обычного пыхтя и отдуваясь под тяжестью выручки, в которой, как на грех, оказалось множество медяков.
Трухти, послушный призраку девочки, вознесся по лестнице, как дуновение ветерка.
- Следуй за ней! Следуй за ней! - звучали у него в ушах неземные голоса колоколов. - Узнай правду от той, кто тебе всех дороже!
Все было кончено. Все кончено - и вот она, гордость и радость отцовского сердца! Измученная, изможденная женщина плачет возле убогой кровати, нежно прижимая к груди младенца. Такого худенького, слабенького, чахлого младенца, такого для нее драгоценного!
- Слава богу! - воскликнул Тоби, молитвенно сложив руки. - Благодарение богу! Она любит свое дитя!
Джентльмен, по природе отнюдь не жестокосердый и не равнодушный (просто он видел такие сцены изо дня в день и знал, что в задачках мистера Файлера это самые ничтожные цифры, крошечные черточки в его вычислениях), положил руку на сердце, переставшее биться, послушал, есть ли дыхание, и сказал: "Страдания его кончились. Так оно и лучше". Миссис Тагби пыталась утешить вдову ласковыми словами, мистер Тагби - философскими рассуждениями.
- Ну, ну, - сказал он, держа руки в карманах, - нельзя малодушничать. Это не дело. Надо крепиться. Хорош бы я был, если бы смалодушничал, когда в бытность мою швейцаром у нашего крыльца как-то вечером сцепились колесами целых шесть карет. Но я остался тверд, я так и не отпер двери!
Снова Тоби услышал голоса, говорившие: "Следуй за ней". Он повернулся к своей призрачной спутнице, но она стала подниматься в воздух, сказала: "Следуй за ней!" - и исчезла.
Он остался возле дочери; сидел у ее ног; заглядывал ей в лицо, ища хотя бы бледных следов прежней красоты; вслушивался в ее голос - не прозвучит ли в нем прежняя ласка. Он склонялся над ребенком. Хилый ребенок, старообразный, страшный своей серьезностью, надрывающий сердце тихим, жалобным плачем. Тоби готов был молиться на него. Он видел в нем единственное спасение дочери, последнее уцелевшее звено ее долготерпенья. Все свои надежды он, отец, возложил на этого хрупкого младенца; он ловил каждый взгляд, который бросала на него мать, и снова и снова восклицал: "Она его любит! Благодарение богу, она его любит!"
Он видел, как добрая женщина ухаживала за ней; как опять пришла к ней среди ночи, когда рассерженный супруг уснул и все затихло; как подбодряла ее, плакала с ней вместе, принесла ей поесть. Он видел, как наступил день и снова ночь, и еще день, и еще ночь. Время шло; мертвого унесли из обители смерти, и Мэг осталась в комнате одна с ребенком. Ребенок стонал и плакал, изводил ее, не давал ей покоя, и едва она, в полном изнеможении, забывалась дремотой, возвращал ее к жизни и маленькими своими ручонками опять тащил на дыбу. Но она оставалась неизменно терпеливой и ласковой. Любила его всей душой, всем своим существом была связана с ним так же крепко, как тогда, когда носила его под сердцем.
Все это время она терпела нужду - жестокую, безысходную нужду. С ребенком на руках бродила по улицам в поисках работы; держа его на коленях, поглядывая на обращенное к ней прозрачное личико, делала любую работу, за любого плату - за сутки труда столько фартингов, сколько цифр на циферблате. Может, она сердилась на него? Не заботилась о нем? Может, иногда глядела на него с ненавистью? Или хоть раз сгоряча ударила? Нет. Только этим и утешался Тоби - любовь ее ни на минуту не угасала.
Она скрывала свою крайнюю бедность ото всех и днем старалась уходить из дому, чтобы избежать расспросов единственного своего друга: всякая помощь, какую оказывала ей эта добрая женщина, вызывала новые ссоры между супругами; и ей было тяжко сознавать, что она вносит раздор в жизнь людей, которым так много обязана.
Она любила своего ребенка. Любила все сильней и сильней. Но однажды вечером в самой ее любви что-то изменилось.
Она носила младенца по комнате, баюкая его тихим пением, как вдруг дверь неслышно отворилась и вошел мужчина.
- В последний раз, - сказал он.
- Уильям Ферн!
- В последний раз.
Он прислушивался, точно опасаясь погони, и говорил шепотом.
- Маргарет, мне скоро конец. Но я не мог не проститься с тобой, не поблагодарить тебя.