риговор — восемь лет заключения в Можайской исправительно-трудовой колонии — не удивил Клеопатру, она была готова к худшему, хотя прямых доказательств, что она возглавляла наркосиндикат «Эдельвейс», у обвинителей так и не нашлось.
Восемь лет! Сейчас ей тридцать пять. Выйдет она на свободу в сорок три. Еще не старуха, но далеко не молодица… Начальник Зауральского СИЗО обещал помочь выйти раньше. Однако она мало верила этим обещаниям, хотя платила она ему щедро за предоставленные поблажки: он и содержал ее не в стесненных условиях, а иногда на целую ночь вызывал в отдельную комнату якобы для допроса, угощал коньяком и всякими деликатесами. Но Клеопатра не из простушек. Всяких мужчин повидала она за свои тридцать пять и научилась обводить их вокруг пальца. Вот и начальнику СИЗО категорично не отказывала, тянула как могла, ссылаясь то на недомогание, то на женские «праздники»; в конце концов так и заявила: «Вот выйду на свободу, тогда буду твоя».
Пытался обольстить ее и следователь. Какие только сладкие песни не пел! И его она поводила за нос. Многого не добилась, но другого ей правоохранители не могли дать. Благо, что в изоляторе над ней не глумились. А вот теперь в колонии… Трудные, непредсказуемые ждут ее времена. А потому надо быть готовой ко всему. В первую очередь возобновить тренировки по карате и самбо. В Испании у нее был хороший тренер, многому научил. Наняла она его сразу после разгрома «Эдельвейса», когда на нее дохнуло смрадом смерти, когда осознала значение физической подготовки. Месяца три регулярно занималась спортом, а потом… Потом приехал Ильин с дочкой и тренировки отошли на второй план…
Суд над Клеопатрой был длительным и с самого начала носил столь скандальный характер, что его было решено сделать закрытым. Саркисян, мужик расчетливый и прижимистый, покряхтывая, отвалил на адвокатов немалую сумму. Именно это и определило исход дела.
Суд учел, что Зулейка Ивановна Ильина была в свое время депутатом Московской областной думы, где вела большую общественно полезную работу, о чем говорили положительные характеристики, обошедшиеся сравнительно недорого.
Что же касается самого Саркиса Саркисяна, то его адвокаты выстроили четкую и красивую линию защиты: означенный банкир приехал в Курган для того, чтобы подписать с фирмой «Алсо» договор на разведку, добычу и переработку нефти, только и всего. Как говорится, четыре сбоку, ваших нет. Наскрести хоть какие-либо доказательства того, что Саркисян причастен к наркобизнесу, обвинению не удалось…
В первый день после водворения в колонию Зулейка Ивановна Ильина чувствовала себя оглушенной и раздавленной. В камеру ее привезли ночью, указали на койку на верхнем ярусе. Она взобралась на узкую, жесткую кровать. Долго ворочалась, стараясь заснуть. Сон не шел. Одолевали тяжелые мысли. Жаль было Черного Беркута, который дурацки погиб в стычке с боевиками. А какой мужик был — казалось, износу ему не будет! Кто же из руководства «Эдельвейса» остался на свободе? Вано Счастливчик…
— Эй, новенькая, — просипел снизу сонный голос. — Ты чего вертишься, как исподнее на ветру? Трахаться, что ли, хочешь? Так могем подсобить.
Клеопатра не ответила, затаилась, продолжая размышлять.
«Ну, Счастливчик. Парень он ничего, надежный. Но не организатор, он только исполнитель. К тому же связался с проституткой Машей, прилипла она к нему как банный лист. Или он к ней — не разберешь. Может, Маша и неплохая баба, но в нашей среде совершенно чужой человек, и как от нее теперь избавишься? А вдруг Маша — это крот, внедренный ментами? Тогда совсем худо».
Из главарей «Эдельвейса» на свободе, по сути дела, остался только Громада, на него теперь вся надежда. Он руководит наркогруппировкой в Кемерове, постепенно прибирает к рукам Западно-Сибирский регион.
Снизу в матрас Клеопатры постучали пальцем, как в дверь.
— Эй, новенькая! — услышала она шепот.
Клеопатра снова промолчала, стук через короткое время повторился.
— Чего тебе? — шепотом откликнулась Клеопатра и посмотрела вниз.
— Новенькая, я подымусь к тебе, ты только не шуми, — сказала тощая, как жердь, женщина.
— Мне и так хорошо.
— А будет еще лучше. Утешу тебя, — хихикнула жердь. — Да и себя.
Клеопатру охватила дрожь. К лесбиянкам она испытывала отвращение.
В камере, куда ее поместили, было не менее двадцати пяти женщин. Нары располагались ярусами, в два этажа. Что делать? Шум поднимать — всех разбудишь. Скандал в первую очередь ей самой выйдет боком.
Рука снизу ухватилась за край койки. Клеопатра изо всех сил пнула лесбиянку ногой.
— Не лягайся. Я же к тебе с добром, милочка.
Над койкой Клеопатры показалась лошадиная голова. Жердь — так мысленно Клеопатра стала звать назойливую любовницу — хриплым шепотом извергала какие-то бессвязные слова, липкими от пота руками стараясь нащупать новенькую.
— Убирайся вон, стерва! — прошипела Клеопатра, отдирая ее пальцы.
— Не дури, девка. Не дури, — монотонно приговаривала Жердь, руки которой становились все настойчивее.
Легкое одеяло, внизу которого было грубо намалевано черной краской «НОГИ», сбилось к стенке. Цепкие пальцы Жерди, словно клешни краба, лезли в самые интимные места ее тела.
— Ну вот, девочка, сейчас сладим, — продолжала шептать Жердь, почти перевалившаяся на койку.
— Убирайся, дрянь! — почти крикнула Клеопатра.
— Побалуемся и уберусь, ягодка моя. Куда же я денусь? — нашептывала Жердь.
И Клеопатра не сдержалась, схватила кисть Жерди и изо всех сил так крутанула ее, что женщина с грохотом полетела вниз.
— Эй, кто там воду мутит? — донесся с соседней нижней койки недовольный женский голос. — Ты, что ли, Анфиса?
Клеопатра и Жердь замерли.
— Ты, что ли, Анфиска? — громче повторил голос. — Тебя спрашиваю.
— Я… Я ничего, Нинель Ивановна, — откликнулась Анфиса.
— Я же тебя, падла, и в темноте просекаю, — сказала Нинель. — На новенькую потянуло?
— Я… Я ничего, Нинель Ивановна. Только познакомиться хотела.
Постепенно проснувшаяся камера слушала этот разговор, не вмешиваясь.
— Познакомиться, — передразнила Нинель Ивановна. — Ложись сейчас же на свое место, кобла паршивая!
— Да я… ничего… — лепетала Жердь. — Ложусь, ложусь…
Постепенно в камере установилась мертвая тишина, но Клеопатра долго не могла уснуть. Она закуталась в хлипкое одеяльце с головой и все никак не могла согреться, избавиться от нервного озноба.
Только под утро она забылась тревожным сном, который был прерван пронзительным свистком дневального и криком:
— Подъем!
Голова была тяжелой и гудела, как колокол. В первую минуту Клеопатра никак не могла понять, где находится. Ад, что ли, приснился наяву?
Под потолком камеры ярко горела электрическая лампочка, женщины переговаривались, переругивались, торопливо одеваясь.
Клеопатра тоже стала натягивать на себя арестантскую робу.
— Эй ты, новенькая! — окликнула ее снизу статная женщина лет тридцати пяти. — Тебя как кличут-то?
— Клеопатра, — ответила застигнутая врасплох Ильина.
— Клеопатры у нас еще не было. Хорошо, что не царица Савская. Живей одевайся и сигай вниз, а не то по морде схлопочешь.
Через минуту Клеопатра стояла на цементном полу, полностью одетая, как и все остальные.
— Будем знакомы, — протянула ей руку женщина. — Меня зовут Нинель, я староста камеры.
— Спасибо, Нинель Ивановна! — вырвалось у Клеопатры.
— Пустяки, — махнула рукой Нинель. — Анфиску давно надо бы поставить на место, да все случая не было. — Понизив голос, чтобы сновавшие вокруг женщины не услышали, она вполголоса добавила: — Посмотрю, может, сегодня после отбоя устроим ей «темную»?
— Стоит ли?
Нинель нахмурилась:
— Не лезь не в свое дело. Анфиске через два месяца на волю, так она совсем з глузду зъихала, как говорят хохлы. На всякую свежатинку кидается. А ты баба-то ничего, — поглядела она на Клеопатру, которую даже бесформенная роба не могла изуродовать. — Может, я сама тебя полюблю! — хохотнула она.
Клеопатра почувствовала, как все ее тело обдало жаром.
…Еще девчонкой, давно, в другой жизни, там, в далекой горной деревушке под Тбилиси, Зулейка взяла несколько уроков шитья у тетушки Софико.
Здесь, в Можайской женской колонии, эти навыки, о которых она напрочь забыла, ох как пригодились! На собеседовании с начальником колонии она сказала, что умеет шить.
— А не врешь? — недоверчиво спросила Марина Федоровна Залесская, полковник внутренней службы, исполнявшая обязанности начальника колонии. Они сидели вдвоем в ее кабинете. Перед этим Залесская тщательно ознакомилась с досье новенькой. То, что Ильина была депутатом Московской областной думы, не очень ее удивило. За много лет работы в колонии она и не такое видела.
Да, среди заключенных Залесской попадались и птицы высокого полета. Но она со всеми была на «ты» — не могла да и не собиралась избавляться от этой застарелой привычки. По-разному вели себя эти самые птицы в колонии. Одни сразу ломались — кто физически, кто психически, другие — пытались выстоять.
По молодости лет Залесской было интересно отслеживать судьбы, особенно неординарные, женщин, попадающих в колонию. В некоторые она даже пыталась по мере сил вмешиваться. Со временем, однако, она стала относиться к этому философски. Напакостила? Нарушила закон? Убила, ограбила, отравила? Смошенничала? Изволь отвечать, голубушка, на полную катушку. А кем ты в прошлом была — меня не колышет. Да хоть английской королевой.
Правда, Залесская знала примеры, когда совершившая тяжкое преступление женщина словно по мановению волшебной палочки вдруг оказывалась на свободе.
Палочка эта именовалась очень просто: деньги. Огромные деньги. Не один раз пытались подкатываться и к ней, предлагали большие взятки за необходимые для освобождения положительные характеристики на зэчек. Но Залесская с порога отвергала такого сорта предложения, и ее давно уже оставили в покое, ища обходные пути, скорее, лазейки. А их было предостаточно.
Новенькая заинтересовала ее как личность.
И вот они сидят вдвоем в скромном кабинете начальника колонии. Казенная одежда, как ни странно, не уродовала Клеопатру. Это была зрелая, красивая женщина, умудренная жизнью, не утратившая своего достоинства даже в новых для нее обстоятельствах.
Залесская не пыталась вникать в вещи, не имеющие к ней прямого отношения. Отдавала себе отчет, что это небезопасно. Да и зачем ей подноготная этой мафиозной дамочки, побывавшей в шкуре депутата? У начальника колонии свой круг обязанностей, свой круг забот. Вот под этим углом зрения и протекала беседа.
Залесская думала, в какую группу определить Клеопатру, какую работу ей дать. Небось, руками ничего делать не умеет, на воле привыкла только командовать. В таком случае ей путь один — в разнорабочие. Это черная и неблагодарная работа, да и заработки там мизерные.
Поэтому Марина Федоровна искренне обрадовалась и в первую минуту даже не поверила, когда новенькая вскользь упомянула, что в юности сама себя обшивала.
— Тогда — в пошивочный цех, — сказала Залесская.
С тем Клеопатра и отправилась в камеру.
— В пошивочный? Подо мной будешь, — объявила ей Нинель Ивановна. Они шли строем, и это казалось Ильиной более мерзким и унизительным, чем ночные посягательства Анфисы.
Клеопатра с интересом рассматривала Нинель, статную, красивую, сильную и волевую женщину. Лицо крупной лепки, серые с поволокой глаза. Но обладает она какой-то магической силой: вся камера подчиняется ей беспрекословно, в этом Клеопатра уже убедилась.
А пока она расспрашивала новую знакомую обо всем, что приходило в голову, благо низкорослый выводящий, наблюдавший за строем, не обращал на них никакого внимания.
— Что шьют? — спросила Клеопатра.
— Работа для дебилов. Шьем форменное обмундирование для милиции и охранных структур.
— Я только платья женские умею… И то без рукавов… — шепнула Клеопатра.
— Не дрейфь, девка. У нас конвейерная система.
— И что?
— Поставим тебя на какую-нибудь операцию. Будешь застрачивать один и тот же шов, пока в глазах не помутится.
— А сколько народу в колонии сидит?
— Около тысячи баб.
— Большая колония.
— Средняя. Попадались мне и побольше.
— А за что сидят?
— За убийства, вооруженные нападения, ограбления. Больше всего — за воровство.
— А ты за что, Нинель? — спросила Клеопатра и тут же спохватилась. — Если не хочешь, можешь не отвечать.
— А мне скрывать нечего, — пожала плечами Нинель. — Да и потом, все равно узнаешь от других. Здесь в колонии нет секретов. За убийство срок мотаю.
— Убийство?..
— Ну да. Мужика своего порешила.
— Ой!..
— Ага. Надоел хуже горькой редьки своими блядками да пьянками. Как надирался — облик человеческий терял: так лупил меня… — Она употребила крепкое словцо, резанувшее слух Клеопатры, которая не терпела матерных выражений.
— Я слышала, в колониях некоторые женщины специально беременеют и рожают, чтобы облегчить свою долю, — сказала Клеопатра.
— Бывает и такое, — кивнула Нинель. — Дело это нехитрое, хотя сноровки определенной требует… А ты что, собралась?
— Нет, я не собираюсь. Просто интересно.
Их отряд вошел в столовую — стоявший на отшибе огромный барак с приделанной к нему сбоку кухней. Обед, против ожидания, Клеопатре не то чтобы понравился, но не вызвал отвращения. Она съела все, что дали, облизала алюминиевую ложку, выпила черничный кисель.
В пошивочном цеху пахло сыростью, лежалой тканью, масляной краской. Стрекотали машинки, тонко перекликались швеи. Две женщины, стоя у двери, выясняли отношения на повышенных тонах. Клеопатре досталось местечко у окна, ей для начала дали простейшую операцию. Рядом оказалась Анфиса с забинтованным локтем. Она виновато посмотрела на Клеопатру и отвела глаза в сторону.
Все машинки в цеху были старые. Клеопатре самой досталась «зингер», еще дореволюционная, о чем свидетельствовал твердый знак в ее названии. Пару раз до перерыва машинка ломалась, и ее налаживала старая ворчливая армянка.
— Не бери в голову, — посоветовала Нинель. — Начальство экономит на новом оборудовании, хотят с дерьма снимать сливки.
— Я шила плавно, не дергала…
— Я же говорю, тут все машинки на ладан дышат. Отдохни пока.
— Слушай, я еще в столовой хотела спросить тебя: а как тут с детишками? — спросила Клеопатра. — Ну, в колонии…
Они отошли в уголок, где стояла кадка с засохшим фикусом и разрешалось курить.
— Для малолеток есть детское отделение. Так что давай, рожай. Если надо будет — подмогну, — хохотнула Нинель, блеснув глазами.
Машинку наконец наладили, и Клеопатра снова принялась за работу. За время вынужденного простоя, хотя и недолгого, перед ней накопилась целая гора заготовок. Теперь она трудилась, не разгибая спины, чтобы ликвидировать свою задолженность.
Казалось, этот день никогда не кончится. У Клеопатры с непривычки кружилась голова, стучало в висках. С трудом она дотянула до конца смены, но норму выполнила, чем очень гордилась.
В последующие дни работать стало легче. Клеопатра нашла свой ритм, приноровилась.
Неподалеку от нее на конвейере работала совсем юная девушка — Лена. Клеопатра решила, что она несовершеннолетняя. У Лены была ответственная операция: она обметывала петли для пуговиц; и машинка у нее была новая, электронная, с программным управлением. В этот день у Лены, как на грех, все из рук валилось: может, письмо плохое из дома получила, может, просто какие-то женские фантазии разыгрались, подумала Клеопатра.
Лена задала программу своей машинке, зафиксировала ее и пошла в туалет. Как позже выяснило следствие, проведенное под руководством начальника колонии, у Лены в заначке каким-то образом оказалась доза «фени», и она решила принять ее в туалете, не дожидаясь отбоя — просто потому, что у нее началась ломка. Доза оказалась чрезмерной, а Лена — хрупкая, тоненькая — поплыла. Видно, она была наркоманка со стажем.
Вернувшись на свое рабочее место, Лена вновь взялась за проклятые петли для пуговиц. Но программу машинке она задала неверно, поэтому петля налезала на петлю, одни разрезы для пуговиц выходили слишком большими, другие — маленькими, а Лена сидела с блаженной улыбкой на лице и явно не понимала, что к чему.
По застывшей улыбке на ее лице Клеопатра догадалась о ее состоянии. Улучив минутку, она подошла к Лене и увидела, что много заготовок для одежды безнадежно испорчено.
— Лена, — тихонько позвала Клеопатра, но девушка не откликнулась. Она положила ей руку на плечо, чтобы привлечь внимание. Плечо показалось твердым, как бы одеревеневшим.
«На разных людей наркотик, по-видимому, действует по-разному», — подумала Клеопатра. В том, что это именно «феня», а не какой-нибудь другой наркотик, она нисколько не сомневалась: у бывшей хозяйки наркосиндиката на эти вещи глаз наметанный.
Клеопатра огляделась, ища помощи. Взгляд ее уперся в Нинель, которая прохаживалась в дальнем конце цеха. Клеопатра подбежала к старосте камеры и коротко рассказала, в чем дело.
— Как ее привести в себя, пока начальство не заметило? — спросила она.
— Ленка всегда под кайфом. Пойдем посмотрим, — ответила Нинель.
Пока Клеопатра отсутствовала, Лена умудрилась сунуть палец под скальпель для разрезания ткани. Нож отхватил полпальца, кровь из раны хлестала на груду испорченных заготовок, но даже боль не привела Лену в чувство: она тупо смотрела на кровь и продолжала улыбаться.
Нинель, не раздумывая, дала Лене пощечину. Девушка вздрогнула. Широко раскрыв глаза, с ужасом смотрела на дело своих рук.
Она принялась судорожно ковырять панель управления, чтобы остановить машину, но руки дрожали, пальцы тыкали куда попало. Где-то в недрах дорогой импортной машинки что-то жалобно хрустнуло, лезвие шмякнуло о твердую поверхность швейного столика и сломалось.
— Запорола, падла, — прошипела Нинель и со всей силой ударила Лену кулаком в лицо, разбив нос. Из глаз девушки потекли слезы.
— Встань, сволочь, — негромко скомандовала Нинель, чтобы не привлекать внимания. Лена поднялась.
— Ты что же делаешь, сука? Машину запорола. А кто платить будет?
— Я… сознание потеряла…
— Сколько раз говорила — не принимай «колеса» на рабочем месте.
— Я в последний раз.
— У тебя все разы — последние. Ну-ка, пойдем в сортир поговорим.
Лена отказывалась идти в туалет, как она догадывалась, на расправу. Нинель тянула ее за руку — девушка изо всех сил упиралась. Она взяла одну из изуродованных рубашек и обмотала окровавленный палец.
— А ты чего стоишь? — перекинулась Нинель на Клеопатру. — Бери ее за вторую руку, потащим вместе.
Клеопатра замешкалась.
— Ну! Кому говорю?! — прикрикнула на нее Нинель.
Клеопатра взяла Лену за другую руку, и они вдвоем потащили девушку в туалет. Там было несколько женщин. При появлении живописной троицы их словно ветром сдуло: видимо, расправы здесь были привычным явлением, никому из них не хотелось быть втянутыми в конфликт.
Когда они остались втроем, Нинель без лишних слов начала избивать Лену. Девушка пыталась защищаться, бормоча какие-то оправдания, а Нинель свирепела все больше.
— Оставь, с нее достаточно. — Клеопатра попробовала остановить старосту камеры.
— А ты не лезь не в свое дело! — огрызнулась Нинель. Похоже, она испытывала от мордобоя удовлетворение.
— Убьешь ведь ее.
— Тебя не касается. — Она с силой оттолкнула Клеопатру, так что та едва удержалась на ногах.
— Касается.
— Знаешь присказку, — хищно усмехнулась Нинель, обнажив желтые прокуренные зубы. — Два в драку, а третий — в… сторону.
Под градом ударов Лена упала на колени, закрыв лицо руками. Затем повалилась на грязный пол. Нинель принялась избивать ее ногами, выбирая наиболее уязвимые места. После удара по почкам Лена слабо охнула и схватилась за поясницу, открыв на мгновение лицо, куда Нинель и двинула изо всей силы носком сапога. Лена ойкнула и откинулась ничком. Губы ее были размозжены.
Несомненно, озверевшая Нинель потеряла над собой контроль, не задумывалась о последствиях.
— Хватит, — решительно сказала Клеопатра и встала между распростертой Леной и Нинелью.
— Ты кто такая, чтобы мне указывать?! — пришла в ярость Нинель.
— Неважно.
— Может, там, на воле, ты чего-то стоила, а здесь ты — ничто, тля навозная.
Нинель попыталась оттолкнуть Клеопатру, больно ударила ее в грудь, в самое чувствительное место — там с некоторых пор появилось какое-то уплотнение, которое беспокоило Клеопатру, особенно по ночам. Клеопатра пришла в ярость и дала Нинель сдачи. Та опешила от такой дерзости, а затем с удвоенной злобой накинулась на защитницу.
Нинель была крупнее ее и на порядок сильнее. Но ей, с ее грубой силой, наводящей ужас на провинившихся товарок из камеры, нечего было противопоставить изощренным приемам Клеопатры.
Дверь туалета время от времени приоткрывалась и тут же захлопывалась. Столпившиеся за ней женщины не решались войти.
Наконец запыхавшиеся и обессилевшие противницы прекратили сражение.
— Прощайся с жизнью, Клёпа, — прохрипела Нинель. — Тебе жить до отбоя.
— Не пугай, я пуганая, — ответила Клеопатра.
— Я не пугаю, а предупреждаю, — неожиданно холодно произнесла Нинель. — Ты просто дура. И кой черт дернул тебя защищать эту лярву?
— Ты убила девочку. Убила ни за что.
— Девочку? — Глаза Нинель налились кровью. — А ты знаешь, что это за девочка?.. Она убийца. Она отравила свою подружку, решив, что та гуляет с ее мужем.
— А ты откуда знаешь?
— Не твое дело.
— Ты не судья, ты сама убийца.
— У нас здесь свой суд. Скорый, но справедливый.
Обе, не сговариваясь, подошли к Лене, которая продолжала лежать в прежней позе.
— Кончилась, — сказала Клеопатра.
— Такие быстро не издыхают, — уверенно произнесла Нинель. Она набрала под краном пригоршню холодной воды и плеснула в лицо Лены. Та не пошевелилась. Нинель несколько раз пнула ее ногой, затем довольно умело стала делать ей искусственное дыхание, став на колени. После чего достала крохотное зеркальце, запрятанное где-то в недрах ее робы, и поднесла к губам Лены.
— Видишь? Дышит, сука. Все в порядке, — удовлетворенно проговорила она, пряча зеркальце.
Клеопатра ждала вечера не без внутреннего трепета. После драки с Нинелью она решила было обратиться к Залесской и, рассказав обо всем, попросить защиты. Но, поразмыслив, отказалась от этого намерения. Сама кашу заварила, сама и будет расхлебывать. Ну а кончится плохо, не удастся расхлебать — сама виновата.
Нинель удивилась, увидев слабую улыбку на губах Клеопатры, шагавшей рядом с ней строем в камеру. «Молодец, баба. Умеет себя держать в руках», — подумала Нинель и решила, когда Клеопатра уснет, придушить ее подушкой, чтобы не было следов насилия. Но новенькая — баба не простая. С ней так легко не справишься. Может, пригласить на помощь Анфиску и Зою? Они, конечно, с радостью согласятся помогать, но очень уж неохота посвящать в свои планы посторонних.
В не менее тяжелом раздумье находилась и Клеопатра. Отказавшись — вполне сознательно — от просьбы о помощи, она поставила себя в тяжелое положение. Залесская могла бы, например, перевести ее в другую камеру.
…О том, чтобы заснуть в эту ночь, не могло быть и речи.
Клеопатра долго ворочалась с боку на бок, решив без борьбы не сдаваться. Потом она замерла, сделав вид, что спит.
Ждать пришлось недолго.
Снизу послышалось легкое шуршание. Чуть приоткрыв глаза, чтобы они привыкли к темноте, Клеопатра увидела фигуру, медленно перемещающуюся к ее изголовью. Теперь важно было не упустить решающий, кульминационный момент схватки — от этого зависела ее жизнь.
Рука осторожно нащупала угол подушки, и тут Клеопатра догадалась, каким будет следующее действие нападающей стороны. Едва рука перегнула подушку, чтобы придавить ей лицо, Клеопатра схватила нападающую за горло.
— Пусти, — шепотом прохрипела Нинель. Ей удалось разжать пальцы на своем горле, и она изо всей силы навалилась на подушку, умудрившись выдернуть ее и прижать к лицу Клеопатры.
Последним усилием Клеопатра, словно угорь, вывернулась из-под подушки и двумя руками опять схватила Нинель за горло. Нинель какое-то время барахталась на койке, словно рыба, выброшенная на песок, затем изловчилась и изо всей силы пнула противницу коленом в низ живота. От острой боли Клеопатра едва не потеряла сознание.
— Молись Богу, падла, — просипела Нинель и всей тяжестью тела налегла на подушку. — Теперь тебе никакая Залесская не поможет.
Последним усилием, уже теряя сознание, Клеопатра в свою очередь вывернулась из-под подушки и прижала горло Нинели к матрасу.
Нинель забилась под цепкими пальцами Клеопатры, затем затихла. Клеопатра тут же ослабила хватку.
— Жива? — тихо спросила она.
— Вроде того, — прохрипела Нинель. Помолчала. — Что ж ты отпустила? Дожимай, твоя взяла.
— Зачем? Мне твоя жизнь не нужна. И ты… Неужели в самом деле ты такая жестокая? Не верю. Напустила на себя блажь закоренелой убийцы…
Они вдруг сели рядком, укрылись одним одеялом и, сгорбившись под нависающим потолком, шепотом, чтобы не разбудить остальных, проговорили почти до побудки.
Прошло несколько дней, и Клеопатра стала получать передачи и делить их на всех товарок. Приходили и деньги от Саркисяна, которые очень облегчали ей существование.
Но главной ценностью, можно сказать, валютой из валют в колонии считались наркотики, и в первую очередь — «феня». Многие зэчки готовы были душу заложить за дозу отравы, которой именно она, Клеопатра, дала путевку в жизнь.
…В ту «ночь откровения», когда она до утра проговорила с Нинелью «за жизнь», Клеопатра кое-что рассказала о себе: о жуткой ночи в деревушке под Тбилиси, когда заезжий красавчик пустил наперекосяк всю ее последующую жизнь, о последующих любовных приключениях, где, кроме Алексея Ильина, фигурировало еще несколько мужчин. Рассказала и о садисте-гаишнике, изнасиловавшем ее в Кургане. Конечно, она и не думала посвящать Нинель в свои дела, но та все-таки каким-то образом узнала о причастности Клеопатры к производству наркотиков.
Однажды во время короткого перекура Нинель отозвала ее в сторонку:
— Разговор есть.
Они отошли в угол, за кадку с высохшим фикусом, в которой были натыканы окурки.
— Слышь, «феня» нужна, — начала без обиняков Нинель, — и много. Доз пятнадцать — двадцать.
Клеопатра пожала плечами:
— А я при чем?
— Не строй целку, — чуть повысила голос Нинель. В нем появились визгливые нотки — признак гнева, которого все зэчки панически боялись. — И самой высокой очистки, без дураков. Хорошо бы из Ленинградской области. Можешь?
— А зачем тебе?
— Это другой разговор. Слушай сюда. Кум у нас, ну самый старший, того… наркоманит. Ему надо. Очень надо. Поверь. Я тебе потом объясню, что к чему.
Клеопатра, выдержав паузу, прикинула все «за» и «против» и сказала:
— Будет тебе дурка. Я закажу. Только смотри, никому ни слова.
— Да я никому, Клёпочка, — вдруг залебезила Нинель. — Разве я не понимаю?
Благодаря благосклонности начальника колонии Залесской, Клеопатра вскоре получила некоторые привилегии. Это выразилось и в переводе в камеру всего на четверых человек, и в ряде мелких поблажек, и в разрешении общаться с посетителями, и в беспрепятственной переписке. Письма, разумеется, перлюстрировались, как и положено по закону, но для Клеопатры и ее контрагентов, давно освоивших эзопов язык, это не представляло никакого неудобства. Важно, что письма доставлялись в срок.
За порядком в почтовых делах Клеопатры, как и за другими ее привилегиями, присматривала лично Марина Федоровна. Делала она это, само собой, не бескорыстно.
Ильин писал не часто. Из его писем Клеопатра узнала, что бывшая жена Алексея Наташа погибла в дорожно-транспортном происшествии, что живет он теперь со своей дочерью в Ясеневе, в квартире, которую он когда-то купил для Светы и ее матери.
Постепенно Залесская прониклась к Клеопатре все большим уважением. У Клеопатры оказались большие связи, благодаря которым колония стала получать выгодные заказы для мастерских, где трудились женщины, стройматериалы по низким ценам, новые швейные машинки.
Все бы ничего, если бы не одно «но». Через два месяца пребывания в Можайской колонии наркобаронесса почувствовала, что с ее организмом происходит что-то непонятное, ранее, определенно, не испытываемое. Поначалу Клеопатра объясняла себе это некомфортными условиями в колонии и выпавшими на ее долю стрессами. А когда ее стало подташнивать и потянуло на солененькое и острое, она поняла, что беременна.
Врач-гинеколог в колонии подтвердил ее догадку, сделав анализы.
— Как это может быть?! — вырвалось у Клеопатры, услышавшей приговор.
— Обычном способом, моя милая, — невозмутимо ответила пожилая женщина и протянула ей несколько рецептов. — Вот это бесплатно получите в аптеке… как вас? Зулейка Ивановна. Гм, экзотическое имя, никогда не встречала… Попьете успокаивающее. По-моему, беременность протекает нормально, но понаблюдаться у доктора не помешает. Придете ко мне через недельку, я тут написала… Все, свободны… Зулейка Ивановна.
Клеопатра вышла из кабинета, будто оглушенная. Жизнь сыграла с ней злую шутку, причем в самый неподходящий момент.
Драматизм ситуации усугублялся тем, что она и в самом деле не представляла, от кого забеременела. Хорошо, если от Алексея. А если от майора милиции, изнасиловавшего ее? По срокам это было вполне возможно. Если не Алексей, а, не дай бог, этот проклятый майор… Ведь он законченный наркоман, а это зло, как известно, передается по наследству…
«Беременна… беременна… беременна…» — стучало в мозгу.
Теперь Клеопатра стояла перед выбором: оставить ребенка или сделать аборт? Посоветоваться она ни с кем не могла. Разве написать Алексею? Но в последнее время, после ее ареста, он отдалился от нее. Что ж, так часто бывает в жизни — упавшему редко кто протянет руку… Так что самой придется нести свой крест.
По пути в барак Клеопатра зашла в аптечный киоск, расположенный на территории колонии рядом с продуктовым магазинчиком. Получила лекарства, которые, по всей вероятности, были в колонии в большом ходу. Девчонка-аптекарша понимающе ухмыльнулась и молча протянула ей целлофановый пакетик с медикаментами. На ее лице Клеопатра без труда прочитала: ну вот, еще одна краля исхитрилась забеременеть, чтобы с помощью ребеночка облегчить свою участь…
— Что-то ты бледная сегодня, Зулейка Ивановна, — сказала одна из ее новых сокамерниц.
— Недоспала, наверное, — вяло ответила Клеопатра и без сил повалилась на койку: как раз только что прозвучал сигнал отбоя.
Сокамерница участливо приложила руку к ее лбу:
— Температура вроде нормальная. Отдыхай, все пройдет.
«Ничего само не пройдет», — подумала Клеопатра.
События последних трех месяцев потрясли Алексея. Казалось, жизнь наконец-то начала налаживаться. В Люберецком банке развития он стал хорошо разбираться в финансово-кредитном деле, научился отслеживать и регулировать финансовые потоки, о которых в прежней жизни имел слабое представление. Заключил пару выгодных для банка сделок, чем заслужил одобрение руководства. А главное — им был доволен Саркис, которому, собственно говоря, банк через подставных лиц и принадлежал.
И вдруг все пошло-поехало. Как горох из худого мешка, посыпались беды, и одна горше другой. Погибла Наташа. Клеопатра сидит в Можайской колонии. Света хандрит, хнычет все время. Врачи говорят, что это сугубо нервное. Учится дочь теперь на тройки, и то еле-еле, уроки делать не хочет.
Алексей изредка наведывался к Клеопатре в колонию. Вероятно, Клеопатра сумела там завоевать авторитет, потому что однажды начальник колонии Марина Федоровна Залесская предоставила им для свидания служебную комнату, где они провели упоительные часы. А потом… потом Клеопатра призналась ему, что беременна, и рассказала о перипетиях, которые предшествовали ее аресту. Алексей пытался приободрить ее, но сердце защемило: его ли ребенок?..
Вернувшись в Москву, он рассказал о случившемся Саркисяну. Мудрый банкир попытался развеять его сомнения. Майор, мол, изнасиловавший Клеопатру, был обкуренный, а все наркоманы — импотенты, это общеизвестно.
— Какой же импотент, если он изнасиловал? — удивился Алексей.
— Если не импотент, то, во всяком случае, неполноценный мужчина, — гнул свою линию Саркисян. — Наверняка этот майор не успел кончить свое дело, как его пришиб Влад!..
Ильин во все это верит и не верит, но на сердце камень, который не сбросить.
Света стала раздражительной, спит плохо. Ясное дело: растет без материнской ласки. На могилу матери не ходит, да и на свидания с Клеопатрой не рвется. Но стала частенько посещать церковь, благо та рядом с их домом, у станции метро «Битцевский парк». Отец Федор приметил девочку, стал привечать, вести с ней долгие беседы…
Одинокого соседа по подъезду стала опекать хохлушка Ангелина, которая работала буфетчицей в кафе. Видный мужик, маявшийся с дочерью-малолеткой, запал ей в душу, и она приступила к активным действиям.
Ангелина жила на седьмом этаже, Ильин — на четвертом, и они нередко встречались в лифте. Буфетчица обладала легким, веселым нравом, а помимо этого — хорошей фигурой. Кафе, в котором она работала, процветало. С некоторых пор оно стало излюбленным местом бизнесменов. Заработки ее, включая щедрые чаевые, были весьма приличными, а главное, среди состоятельных посетителей частенько находился тот, кто именно в этот вечер жаждал получить порцию ласк и любовных утех. Тут-то и приходила ему на помощь всегда готовая откликнуться пышногрудая Ангелина. Но постоянная смена партнеров ей в конце концов наскучила. Хотелось чего-то прочного, основательного. Да и года к тому клонили — ей уже тридцать семь стукнуло.
Она заприметила Ильина еще при Наташе, тогда ей и в голову не приходило посягать на статного мужчину, который всегда с ней вежливо здоровался. Но теперь… Теперь положение кардинально изменилось. Наташа погибла. И это, решила Ангелина, развязывает ей руки.
Начала она обходным маневром — со Светы. Девочка стала неухоженной — понятно: без присмотра и материнской ласки. Именно последнее и было взято на вооружение.
Однажды, возвращаясь из кафе, Ангелина увидела у подъезда Свету. Девочка под дождем бродила около дома.
— Ты чего домой не идешь, Света? — спросила ее Ангелина, держа над головой красивый японский зонтик.
— Разве вы меня знаете? — удивилась девочка, подняв на нее глаза.
— Конечно. Я живу в этом подъезде. Меня зовут Ангелина. Я — добрая фея. Хочешь, мороженым тебя угощу, хочешь — шоколадкой…
Девочка потупила глаза, носком ботинка ковыряя землю.
— И долго ты намерена гулять под дождем? — продолжала красивая тетя.
— Я ключи забыла взять, а папы дома нет, — вздохнула Света.
— Вон оно что. Пойдем ко мне, — сказала Ангелина и решительно взяла ее за руку.
— Я папу подожду.
— Подождешь у меня.
— А как он узнает, что я у вас?
— Очень просто. Мы позвоним ему.
В квартире у новой знакомой Свете понравилось. Комнаты были чисто прибраны, на столе стоял букет из роскошных орхидей — подарок очередного хахаля. Пахло вкусной сдобой — Ангелина принесла с работы большой пакет с выпечкой.
Они пошли на кухню пить чай. Девочка назвала номер своего телефона, и в ходе разговора хозяйка несколько раз звонила Алексею, но никто не отвечал.
— Папа когда приходит?
— Когда как, — беспечно ответила Света, слизывая с ложки вкусное вишневое варенье без косточек. — Иногда допоздна в банке задерживается.
«Банкир, надо же», — подумала Ангелина и повела плечами.
Потом они смотрели телевизор, продолжая болтать, так что, в конечном счете, подружились. Ангелина не забывала периодически названивать Ильину. Время шло, у девочки начали слипаться глаза. Хозяйка предложила устроить ее на кушетке, но Света наотрез отказалась:
— Я папу дождусь.
После очередного телефонного звонка, на который никто не откликнулся, Света решительно поднялась:
— Я домой пойду.
— Так ведь папы дома нет.
— Может, телефон испортился?
— Не болтай глупости, телефон исправен.
Но Света была непреклонна.
— Ладно. Еще одна попытка — и я тебя отпущу, — сдалась Ангелина.
Она набрала номер, который успела выучить наизусть, и трубку сразу сняли:
— Слушаю.
— Это Алексей? — с придыханием спросила женщина.
— Кто говорит?
— Это Ангелина, ваша соседка по дому. Ну, с седьмого этажа, — напомнила она. — Видите ли, Алексей…
— Извините, — перебил Ильин, — некогда разговаривать. Я должен позвонить. У меня несчастье — дочка пропала.
— Алексей, вы все время не даете мне договорить, — рассмеялась Ангелина. — Светочка у меня.
— Серьезно?!
— Я с мужчинами никогда не шучу. Только они со мной шутят.
— Боже мой! А я тут чуть с ума не сошел. Спускайтесь к нам. Обе!
— А знаете что, Алексей, поднимайтесь вы к нам, у нас веселее.
Она сообщила Ильину номер своей квартиры, и через несколько минут он вошел в комнату с бутылкой армянского коньяка.
Света уже почти спала. Она даже на отца слабо отреагировала. Ильин расцеловал ее, пожурил за то, что забыла ключи.
— Ну? Останешься у меня? — предложила Ангелина, гладя Свету по голове.
— Спать хочу… — пробормотала Светлана.
Тогда Алексей взял дочь на руки и пошел к выходу, поблагодарив женщину за гостеприимство.
— А коньяк? — спросила Ангелина.
— Это вам. Знаете, я так вам благодарен, что вы не оставили вниманием…
— Забирайте свой коньяк. Я пригласила девочку не ради платы.
— Ну, что вы… — смутился Ильин. — Я не хотел вас обидеть.
— Берите, берите. — Она взяла со стола бутылку и протянула ее Ильину.
— Знаете что, Ангелина? Пусть стоит у вас. Когда-нибудь вместе разопьем.
«Пусть лучше стоит не у меня, а у тебя, дурень», — подумала она и улыбнулась:
— Другой разговор.
— Предложение принимается?
— Только с одной поправкой, — сказала она. — Зачем ждать подходящего случая? Не откладывай на завтра то, что можно сделать сегодня.
— Свету надо уложить.
— Уложите и возвращайтесь сюда.
Алексей, что-то соображая, смотрел на ее лихорадочно блестевшие глаза и вздымающуюся грудь.
— Придете?
— Приду, — неожиданно для себя согласился Ильин.
Затащить Алексея в постель после армянского коньяка не составило для Ангелины никакого труда. Да, честно говоря, Ильин и не сопротивлялся. Буфетчица в делах любви оказалась большой выдумщицей и затейницей. Алексей прокувыркался с ней всю ночь, не ожидая от себя такой прыти, и только утром побежал к себе, на четвертый этаж, чтобы покормить Светлану завтраком и проводить в школу.
«Чтоб ты жил в эпоху перемен» — гласит древнее китайское проклятие.
Всю непредсказуемость и нелепость происходящего Игорь Чернов почувствовал только теперь, став заместителем начальника отдела. А в связи с тем что полковник милиции Николай Ковалев был отправлен в длительную служебную командировку, Чернов фактически стал начальником отдела. И здесь, на новой должности, он с горечью осознал, как несовершенна и раздроблена правоохранительная система страны. Бесконечные разделения, воссоединения, переподчинения не позволяли эффективно бороться с наркоманией и наркомафией. Взять хотя бы в пример новый Госкомитет по борьбе с наркотиками. При его создании не были упразднены аналогичные структуры в МВД, ФСБ и других системах. А ведь все они порой занимались одними и теми же делами.
Так, дело банкира Саркиса Саркисяна, которое начал вести Игорь Чернов и его отдел, забрали в ФСБ, и через месяц изворотливый банкир уже гулял на свободе.
Дело об убийстве наркобарона Черного Беркута вел уголовный розыск. А дело о наркосиндикате — Госкомитет по борьбе с наркотиками. Не успели закончить расследование, как дело по «Эдельвейсу» закрыли. Однако Чернов всем своим нутром оперативника чувствовал, что это дело нельзя прекращать ни в коем случае. И хотя пришло распоряжение спустить это дело на тормозах, Чернов на свой страх и риск поручил заниматься им майору Панкратову. Больше всего Чернова волновала лаборатория по синтезу нового наркотика, которая, по его сведениям, продолжала действовать.
Для него стало уже традицией по субботам навещать Тамару. Как он сам говорил себе не без доли цинизма — «для здоровья». Женщина принимала его радушно. Они чаевничали, а потом до утра занимались сексом. Но однажды, когда он в условленный день пришел к Тамаре, она его не приняла. Ее муж Станислав, закоренелый наркоман, скончался в тюрьме, о чем она получила официальное извещение. И хотя между супругами все давно перегорело и все было кончено, Тамара сильно горевала. Она замкнулась в себе, спала с лица. И теперь казнила себя за то, что изменяла бедному Стасику.
Что же касается Чернова, то он, впервые основательно выспавшись в ночь с субботы на воскресенье, утром долго раздумывал, чем бы заполнить выходной день. Решил пойти в зоопарк, немного развеяться.
У кассы зоопарка стояла большая очередь. Можно было, конечно, пройти без очереди, по милицейскому удостоверению, но Игорь был в штатском и не хотел ловить косые взгляды, когда он будет козырять перед контролером красной книжечкой.
Подойдя поближе, убедился, что очередь движется быстро, поскольку работают две кассы. И точно, минут через пятнадцать он был уже в зоопарке и любовался белоснежными лебедями, выписывающими круги на пруду. Затем долго бродил от клетки к клетке, от вольера к вольеру, внимательно читая пояснительные таблички на каждое животное.
Чернов уже совсем было собрался уходить, почувствовав легкий голод, когда в толпе мелькнуло знакомое лицо. Он пригляделся — это был Ильин с дочкой.
Ильин был искренне рад встрече, ему недоставало сочувствующей души, перед которой можно выговориться. После ареста Клеопатры он явственно почувствовал вокруг себя холодок отчуждения, исходивший от ее прежних подчиненных, оставшихся на свободе. То ли они считали Алексея выскочкой, который пытается вылезти «из грязи в князи», держась за юбку своей жены, то ли это была элементарная зависть. Он вел замкнутый образ жизни, и, пожалуй, один только Саркис Саркисян вроде бы сердечно относился к «соломенному вдовцу».
Игорь и Алексей медленно шли по дорожке, мокрой после недавнего дождя.
— Где-то я читал, что полное одиночество человек испытывает только в толпе, — сказал Алексей, обходя огромную лужу.
— Если не считать камеру-одиночку.
Света то забегала вперед, то отставала, подбирая тонкие прутики, и совала их в вольеры. Словом, была весела и оживленна.
— Не потеряйся, — все время беспокоился Алексей и норовил схватить ее за руку, но девочка вырывалась и снова убегала вперед.
Друзья решили отметить встречу в кафе, оранжевые тенты которого увидели за вольером с орлами.
— Там, небось, мест нет, — усомнился Алексей. — Народу-то!
— Посмотрим.
Однако кафе оказалось полупустым.
— Цены кусаются, а народ нынче не богатый, — сказал Игорь, выбирая взглядом столик поуютнее.
Пока они прикидывали куда сесть, Светлана уже сделала выбор. Она побежала в дальний угол и села за свободный столик. Мужчины двинулись следом.
— Папуля, мне мороженое, — сказала девочка.
— Знаю, знаю. Только ешь медленно и понемногу.
— И шоколадом посыпанное, — добавила она.
— Гланды у нее, — озабоченно сказал Алексей, изучая меню. — Клеопатра все собиралась удалить их, да вот… — Он не договорил. Подошла официантка, приняла заказ. Сначала решили отметить встречу коньяком, потом остановились на водочке.
— Как там, кстати, Клеопатра? — спросил Игорь, когда официантка, приняв заказ, отошла. — Бываешь у нее в колонии?
— Был два раза.
— Как содержание? Сносное? Может, чем-то помочь?
— Там и без тебя есть, кому помочь, — произнес Алексей и запнулся, подумав, что сболтнул лишнее.
Игорь положил свою ладонь на его руку:
— Не говори, если не считаешь нужным.
Вскоре появились запотевший графинчик и немудреная закуска, а Света принялась за мороженое, посыпанное шоколадной крошкой.
После первой Алексей тяжело вздохнул и негромко произнес, наклонившись к Игорю, чтобы Света не слышала:
— Клеопатра беременна.
— Дружище, я немного знаю о курганском деле, — кивнул Игорь. — Думаешь, это последствия изнасилования?
— Да.
— И что дальше?
— Никак не решим, — вздохнул Ильин. — Клеопатра колеблется, склоняется к тому, чтобы сделать аборт.
— А ты?
— Уговариваю оставить ребенка. Бог даст, будет у нас сын.
— Она не говорила тебе, зачем в Курган?
Алексей покачал головой:
— Мы из-за этого чуть не поссорились. Но что она собиралась там развернуть новый наркосиндикат… — И тут же замолчал, спохватившись, что проговорился. Но после второго графинчика он, не таясь, выложил свои мысли приятелю. — Я сам все время об этом думаю.
— И что надумал?
— А пускай все будет по закону. Пусть закон несовершенный, с дырками и прорехами, но это закон.
— Знаешь, как сказал один историк: суровость законов в России смягчается необязательностью их исполнения, — вздохнул Чернов.
— Вот-вот! — подхватил Ильин. — От необязательности исполнения все наши беды.
— Думаешь?
— Уверен.
Они провели время вместе до самого вечера. Выйдя из кафе, прошлись по Краснопресненской улице, в детском городке близ станции метро покатали Свету на пони. Друзья вспомнили былое и совсем было расслабились и расчувствовались, как у Чернова зазвонил сотовый.
— И в воскресенье покоя не дают, — сочувственно сказал Алексей. — Или, может, очередная дама сердца? — игриво подмигнул он.
Но звонила не дама сердца, а майор Панкратов. Он сообщил, что в поле зрения оперативников наконец-то появился Громада — второе лицо в «Эдельвейсе». А еще, по донесениям УБОП, в Кемерове появилась «феня». Завезли ее из Новосибирска.
Глаза у Чернова загорелись, остатки хмеля как рукой сняло. Выходит, интуиция его не подвела: гигантский спрут жив и продолжает действовать. Что ж, на этот раз дело надо доводить до конца.
Операцию по окончательному разгрому «Эдельвейса» начальство поручило возглавить Игорю Чернову.
Через несколько дней напряженной работы с документами он пришел к мысли, что секретная лаборатория находится в Ленинградской области.
Игорь посмотрел на часы: через пятнадцать минут в кабинет для допроса доставят курганского наркоторговца, который имел непосредственный контакт с Клеопатрой. Именно он вывел ее на майора-гаишника, который впоследствии ее изнасиловал. На чистой странице блокнота Игорь набросал вопросы, которые необходимо было задать задержанному.
…Когда через два с половиной часа допроса конвоир увел арестованного, Игорь готов был немедленно начать действовать. Подпольная лаборатория, по показаниям арестованного, находилась в городе Парголово под Санкт-Петербургом.
Еще не успела закрыться за наркодилером дверь, а Чернов уже названивал Панкратову по мобильному телефону. И начала раскручиваться милицейская машина, и чем дальше, тем быстрее.
Во время допроса Игорь Чернов попутно узнал множество любопытных и даже пикантных деталей, связанных с пребыванием Клеопатры в Кургане, — и о майоре-наркомане, который не успел завершить свой любовный акт, и вообще о тамошней верхушке города…
Игорь подумал, что кое-какие подробности, касающиеся Клеопатры, могут быть небезразличны Алексею. Тот наверняка обрадуется, узнав, что отец ребенка все же он, а не майор-наркоман. Но сейчас и минутки у него не будет свободной, чтобы связаться с приятелем. Да и что значит — связаться? По телефону всего не скажешь, а встретиться… Тот воскресный день, когда они случайно столкнулись в зоопарке, казался теперь далеким и нереальным.
На экстренном совещании у начальника управления было решено подключить к делу Санкт-Петербургское отделение Госкомитета по борьбе с наркотиками.
— Сегодня же вечером выезжайте в Северную столицу, — произнес в заключение генерал.
— Поездом? — спросил Панкратов, выходя из кабинета начальника управления.
Чернов покачал головой:
— Попробую договориться с начальством, может быть, дадут машину.
Больше всего Чернов опасался, что может произойти утечка информации, как это, увы, уже не раз бывало в подобных случаях. Тогда захват подпольной лаборатории может сорваться.
Недалеко от Санкт-Петербурга их встретили еще две машины с омоновцами и коллегами из местного отделения милиции. Через несколько минут они уже мчались по известному ему адресу, который сообщил на допросе курганский наркокурьер.
На сей раз опасения Чернова оказались напрасными — «крот» не сработал: может, не успел, а может, в данное время в их подразделении и вовсе не было никакого «крота».
В общем, операция по захвату нарколаборатории прошла успешно. Охранники, застигнутые врасплох, оказали пассивное сопротивление, не применив оружие. Несколько разбитых носов и выбитых зубов у тех, кто попытался не пропустить группу захвата, не в счет.
Готовое зелье, расфасованное и дожидающееся отправки в разные регионы России и за границу, а также ингредиенты для его производства были описаны и доставлены в лаборатории МВД и Госкомитета.
Невский проспект с его сияющими витринами, разноцветной неоновой рекламой и праздничной толпой остался далеко позади. Машина с двумя наркодельцами, счастливо избежавшими ареста, ехала в сторону Васильевского острова, и с каждой минутой Северная Пальмира теряла внешний лоск и праздничное уличное убранство. Домишки становились пониже, а реклама — пожиже. Правда, зелени здесь было больше, чем в центре.
Вано вел машину, напряженно вглядываясь в дорогу. Леха Долговязый сидел рядом.
— Шеф, а что это? — спросил Леха, показав на большой храм.
— Ты про церковь, что ли? — уточнил Счастливчик.
— Про нее.
— Эта церковь, Леха, может быть, самое старое строение на Васильевском острове. По преданию, ее заложил сам Петр Первый. Он и чертежи сделал, и сам глину месил, камни таскал…
— Неужто сам царь камни таскал да глину месил? — удивился Леха.
— Ну не знаю. Так люди говорят.
Пришлось слегка притормозить, чтобы пропустить женщину с коляской, переходившую дорогу, и мысли Вано переключились на Машу. Но думал он сейчас не о любовных утехах, а об осуществлении замысла, в котором Маша должна была сыграть не последнюю роль.
…Машенька родилась в сибирской деревушке, в нескольких километрах от которой располагался секретный полигон, где испытывали ракеты. И однажды военный вездеход, направлявшийся к полустанку Транссибирской дороги, заблудился из-за пурги и, изрядно поколесив по полутундре, заехал в Богом забытую деревеньку. Экипаж выбрал избу наугад. Старший прапорщик забарабанил в дверь. Долго никто не открывал.
Наконец в доме зашевелились, скрипнула дверь, и женский голос спросил:
— Кто там?
— Свои, — ласково отозвался старший прапорщик, — военные мы, из соседнего гарнизона. Заплутали, из сил выбились. Пустите погреться.
Женщина замолчала, раздумывая, видно, как поступить.
— Кого там нелегкая принесла? — донесся хрипловатый мужской голос.
— Военные, бать, с дороги сбились. Обогреться хотят.
И снова молчание.
— Мы заплатим. Наш БТР во дворе у вас стоит. Не бойтесь.
— Ладно, — сказала женщина. — Только оденусь.
Хлопнула дверь. Прапорщики ждали минут пять.
Наконец отодвинулся тяжелый засов и их впустили.
Первое, что бросилось в глаза Вано, когда они вошли в избу, — черная худая коза с двумя козлятами. Она стояла на соломе, недружелюбно посматривая на пришельцев, нагнув голову и выставив рога. Маленькие, такие же черные козлята испуганно жались к ногам матери. За козой с козлятами в левом углу Вано рассмотрел фанерную загородку с дверкой, начинающуюся не от самого пола и не доходившую до потолка — не хватило материала. Справа, в небольшом закутке за русской печкой, стояла кровать. На ней сидел старик в нижнем белье.
— Здравствуйте, — сказал старший. — Извините нас, заплутали в метель. Дорогу замело, не знаем, куда сунуться. Разрешите хоть с часик переждать.
— Пожалуйста, пожалуйста, — гостеприимно отозвалась хозяйка, — раздевайтесь. У меня муж тоже военный, третий месяц в Чечне конституционный порядок наводит. Живым бы вернулся.
— Чечня — крепкий орешек, — сочувственно вздохнул старший прапорщик. — Я там дважды бывал. Не дай бог снова пошлют. — Он сбросил куртку, женщина положила ее на лавку, предложила помыть руки.
Вано наблюдал, как женщина аккуратно и экономно поливала старшему прапорщику на руки. Ей было лет тридцать пять, не больше: сильная и ловкая, несколько полноватая, игривая — в ее движениях, в улыбке, которой она одаривала командира, в неумелом кокетстве видно было желание понравиться. Дед искоса поглядывал на свою невестку, чесал пятерней бороду, недовольно покряхтывал.
Вано тоже решил раздеться. Но едва сделал шаг к скамейке, как коза вдруг приняла боевую стойку.
— Ишь ты, драчунья. — Вано протянул к козе руку, чтобы погладить ее, успокоить. Но коза сделала выпад рогами. Вано невольно отдернул руку.
— Вот я тебе пободаю! — незлобиво прикрикнул на козу старик и стал натягивать портки. Прошлепал босыми ногами по полу к козе, почесал ей за ухом. — Ложись, дурочка, ложись. Никто твоих сорванцов не тронет.
К удивлению Вано, коза послушалась старика, легла и стала лизать козлят.
— Вот ведь какая она, жизня: и люди, и скотина вместе, — пожаловался старик. — Сарай совсем в негодность пришел, и ремонтировать нечем. Холодина. Вот и пришлось их в хату забрать.
Старший прапорщик между тем вымыл руки, повеселевший, взбодренный вниманием симпатичной женщины, начал «обрабатывать» старика:
— У каждого, дедусь, свои беды. Мы вот тоже, как говорится, пошли по шерсть, а вернемся стрижеными — заплутали. Командир за это по головке не погладит. Да что теперь поделаешь. Продрогли, не заболеть бы. Может, найдется у вас граммов по сто пятьдесят для сугреву? Мы хорошо заплатим и вас угостим, — достал из кармана несколько сторублевок.
Дед стрельнул наметанным глазом по деньгам, кивнул на невестку:
— Разве что у нее где… Наталь, надо уважить командира.
— Уважим, как не уважить, — расплылась в улыбке Наталья. Подала старшему прапорщику полотенце и, взяв спички, вышла в сенцы. Вернулась с трехлитровой бутылью мутноватой жидкости. Старший прапорщик сунул ей в руку деньги:
— И если можно, что-нибудь закусить.
— А ну, Маш, слезай с печки, начисть картошки! — скомандовала Наталья.
На пол спустилась девочка лет четырнадцати, симпатичная, в простеньком платьице, плотно обтягивающем грудь. Зыркнула на Вано черными, как антрацит, глазами и смущенно потупила их. Очень понравилась она молодому ракетчику…
У хозяев нашлись квашеная капуста и соленые огурчики. Через час вся компания, за исключением Маши, сидела за столом и старший прапорщик, как заправский тамада, наполнял рюмки и произносил тосты. Самогонка была вонючая и горькая (похоже, для крепости в нее добавляли табаку), и Вано с трудом цедил ее сквозь зубы, а старший прапорщик пил, словно воду, не морщась, не торопясь закусить. Старик и молодица не отставали от него. Лица их раскраснелись, глазки пьяно поблескивали.
Маша выполняла обязанности официантки, и старик время от времени сердито на нее покрикивал. Невестка тоже не жаловала девочку вниманием, и Вано понял, что она здесь не пользуется любовью. Когда все достаточно захмелели, он набрался смелости:
— Пусть и Маша с нами посидит. Хватит ей, как прислуге, суетиться. — Даже налил ей рюмку. — Выпей, красавица, закуси и отдохни. Укрась наш стол.
Сослуживцы горячо его поддержали:
— Правильно! Иди к нам. За столом у нас никто не лишний.
Старик и Наталья не возразили. Маша осмелела, пригубила рюмку и закусила.
Вано с вожделением поглядывал на нее, не переставая наблюдать и за остальными. Наталья частенько бросала призывные взгляды то на старшего прапорщика, то на механика-водителя (игнорируя почему-то Вано, видно, молод для нее); поддразнивая их: ну, кто из вас смелее?
Старший прапорщик стал рассказывать, как воевал с чеченскими боевиками, беззастенчиво врал, дед слушал с открытым ртом, изредка задавая один и тот же вопрос: «Когда же там кончится?» Наталья слушала в пол-уха, выражая нетерпение. И едва старик зевнул, скомандовала:
— Спать, батяня. Спать. И товарищам командирам надо отдохнуть. Они умаялись в дороге, и еще предстоит поколесить по сугробам.
Дед, пошатываясь, встал, окинул комнату взглядом: где же ты нас всех разместишь?
— Ты на печке поспишь, — распорядилась Наталья. — Товарищи командиры — за перегородкой, на моей кровати; надеюсь, все трое поместятся, они не толстые. А я в закутке, на твоей. Машка — на лежанке.
Дед одобрительно кивнул и заковылял к печке. Старший прапорщик помог ему забраться на теплые кирпичи, прикрытые видавшей виды дерюжкой.
Второй прапорщик, едва только старший оставил Наталью, петухом закружил вокруг нее, помогая ей и Маше убирать со стола.
Старший прапорщик не собирался уступать товарищу и нанес ему коварный удар:
— Вот, Миша, какую жену надо выбирать: и хозяйка, и мать, и любовница. А ты…
— Он что, жениться собирается? — спросила Наталья.
— К сожалению, — вздохнул старший прапорщик. — Был человек, а теперь решил дружбу поменять на любовь.
— Правда?
— Правда, — не стал отпираться товарищ. — Он тоже ухлестывал за моей избранницей. Но она мне предпочтение отдала. — И гордо расправил плечи. — Кстати, если хочешь, я могу тебе ее уступить. Мне вот Наталья больше понравилась. Возьму и сделаю ей предложение.
Старший прапорщик прикрыл ему рот ладонью:
— Тс-с. Вот дед тебе даст предложение. Пошли-ка лучше спать.
Когда они проходили к загородке, коза снова встала и наставила на них рога.
— Ну-ну, — предостерегающе погрозил ей Вано. Он не спешил за перегородку. Остановился около Маши, чтобы помочь ей забраться на лежанку. Когда она улеглась, спросил участливо: — Обижают здесь тебя?
Маша только вздохнула.
— Ты им кто?
— Пятая вода на киселе. Мамка недавно умерла от белой горячки, а отец еще до войны в Чечню уехал на заработки и бесследно исчез. Меня и взял к себе дед Пашка, дальний родственник мамки. — Снова вздохнула. — Я у них за прислугу: и за скотиной ухаживаю, и воду из проруби ношу, и убираю, и стираю. Уехать бы отсюда, куда глаза глядят.
— Да, положеньице, — посочувствовал Вано и будто случайно коснулся грудей девочки. Она не среагировала. И Вано прижался к ним лицом. — А хочешь, я заберу тебя к себе?
— Хочу.
Дед храпел на печи на все лады. Наталья ворочалась в своем закутке, подавая знак, что ждет. Старший прапорщик шепнул товарищу:
— Я первым пойду. — Встал, подошел к двери-калитке, толкнул ее, раздался скрежет. Старший прапорщик замер на месте. Не хватало еще деда разбудить. Выждал немного, и его осенило: лег на пол и по-пластунски пополз под перегородку. Остановил его глухой удар и тревожное: «Бе-е!»
Вано и Маша зажали рты от давившего их смеха.
— Иди к черту, рогатая, — проворчал старший прапорщик. — Не нужны мне твои бесенята. — Отполз подальше и вылез. Протопал в закуток.
Зашуршало одеяло, послышались торопливые, жаркие поцелуи, а потом пыхтение, восторженные охи, ахи. Вано не выдержал и забрался на лежанку к Машеньке. Она не сопротивлялась…
Прощались гости в угрюмом молчании.
Чай из самовара тоже пили молча. Когда Маша потянулась к сахарнице, Наталья ударила ее по руке и прошипела:
— Подстилка солдатская.
На глазах девочки выступили слезы. Она вдруг поняла, что в деревне ей больше жизни не будет. О том, что произошло ночью, станет известно всем, и ее задразнят, затравят.
«А ты, а ты сама?» — хотелось крикнуть тетке в лицо, но она промолчала, глотая слезы. Что теперь толку обвинять других? На ней, на ней самой лежит пятно позора. Это она понимала своим детским, вдруг разом повзрослевшим умом.
Гости, поблагодарив хозяев за хлеб-соль, собрались в дорогу. Не отдавая себе отчета в своих действиях, Маша выскочила во двор вслед за своим первым любовником.
— Ваня, ты же обещал…
— Садись! — открыл дверь кабины Вано. — Залезай!
Когда дед вышел на крыльцо, БТР уже выехал на дорогу.
Маша, дичась, сидела в кабине. Мысли путались в ее детской головке, но она твердо знала одно: назад в село ей пути нет.
Вано понимал ее чувства — он, мучивший ее ночью, думал, как искупить свою вину. Когда БТР остановился на станции, Вано взял Машу за руку и подвел к вислоусому проводнику пассажирского вагона. Сунул ему смятые сторублевки:
— Вот девочка. Доставь ее до Грозного. У меня там отец живет. Дашь ей в пути чаю и сухарей, не обеднеешь.
— Доставим в лучшем виде, — осклабился проводник и поднял Машу на ступеньку.
Маша безвылазно сидела в служебном купе и смотрела в окошко на проплывающие пейзажи. На вопросы любопытного проводника не отвечала.
— Прошлась бы, Маша, по вагону, что ли. Ноги размяла бы, а то затекут, — предложил проводник.
Она отрицательно покачала головой. Ей было стыдно. Казалось, что каждому известно о том, что с ней произошло ночью.
…В Грозном отца Вано Маша не нашла и стала проституткой. Потом началась война. Все русскоязычное население покинуло Чечню. Девочка добралась до Москвы, прибилась к стае таких же маленьких товарок. Ночевали они в подвалах, зимой грелись у труб теплотрассы и вентиляционных решеток метро. Подворовывали, пристрастились к наркотикам.
Все, что Маше удавалось заработать, она тратила на зелье.
В Москве ее несколько раз вылавливали во время милицейской облавы, помещали в детский приемник, пытались взять на попечение разные благотворительные организации, однако Маша каждый раз убегала. И дело было вовсе не в стремлении к свободе. Просто она понимала, что за стенами интерната ей придется распрощаться с «феней», а это было выше ее сил.
Постепенно она сформировалась в миловидную девушку, несмотря на условия, умудрялась следить за своей внешностью. На нее заглядывались многие мужчины, иногда делали серьезные предложения, но Мария их бездумно отвергала. Ее интересовали только деньги. Дилеры, шнырявшие у трех вокзалов, стали ее добрыми знакомыми, и ей, как постоянной покупательнице, делали скидки.
Здесь, на перроне, и встретил ее случайно возвращавшийся на родину Вано. К тому времени он был уже наркодилером, и у него в запасе всегда была «феня».
Счастливчик предложил ей бросить занятие проституцией и быть с ним вместе, соединить судьбы.
— Я бы и рада, — сказала Маша, — но вряд ли это получится.
— Ты о деньгах? У меня хватит на двоих.
— Дело не в деньгах… Понимаешь, Вано, меня тут, в Москве, каждая собака знает. И девочки, и… клиенты. Мне нужно полностью сменить обстановку.
Вано задумался.
— Ты права, — сказал он. — Давай уедем в Питер. Там я сниму квартиру, есть там у меня одна на примете.
Маша согласилась.
Вано снял на Васильевском двухкомнатную квартиру, правда, обшарпанную. Знакомые ленинградские дилеры помогли ее обустроить. Вот так и появились у Счастливчика впервые в жизни и жена, и дом.
Теперь он мчался туда на всех парах, а рядом сидел болтливый Леха.
Маша встретила их радушно. Все, что было в холодильнике, она выставила на стол, быстро приготовила горячее. Посидели, выпили, поговорили о жизни в Питере.
Когда супруги наконец остались одни, Вано рассказал ей о последней своей одиссее.
— Значит, все деньги у тебя?
— О чем и речь, Машка, — прошептал Вано. — Я что надумал… Деньги заберем себе, уедем в Тбилиси. Там нас не найдут, другое государство. И заживем счастливо.
— А Леха? — спросила Маша.
— Его придется убрать, ничего не поделаешь, — сказал Счастливчик. — Дам ему смертельную дозу.
Что ни говори, а колония есть колония. При всех благах и послаблениях, которых сумела добиться Клеопатра, она оставалась в неволе. Вскоре о ее беременности стало известно всем. Одни товарки советовали сделать аборт, а вот у Нинель было другое мнение.
— Рожай, и никаких гвоздей! — сказала она Клеопатре.
— Ты же знаешь, как все получилось… — начала было та, но подруга перебила:
— Да знаю я все. И скажу тебе так: кто отец ребенка — для женщины не имеет никакого значения.
— Он пропойца, наркоман…
— Да ты сама, голубушка, в прошлом наркоманка. Забыла, что ли?
— Нинель, я имею в виду наследственность…
— А я твою наследственность имею в виду! Знаешь, как за последнее время шагнула вперед медицина? Почистят гены твоему ребеночку, как новенькие будут.
— Нинель, ну что ты несешь.
— Знаю, что несу. За деньги тебе что хошь сделают. Возьмешь за бока своего армяшку жирного…
— Какого армяшку? — Клеопатра сделал вид, что не понимает, о ком речь.
— Ну, этого, который к тебе иногда шастает… Он ведь банкир?
— Откуда ты знаешь? — удивилась Клеопатра.
— Я многое знаю, девочка, — подмигнула ей Нинель.
В общем, Клеопатра решила рожать.
Залесская перевела Зулейку Ильину на щадящий режим. Ее поместили в отделение для беременных, которое никогда не пустовало. Молодые зэчки любыми способами пытались забеременеть, чтобы облегчить свое положение. Заключенной с грудным ребенком по закону полагались различные послабления и льготы, при особых обстоятельствах — вплоть до досрочного освобождения.
Трудно описать чувства, охватившие Алексея Ильина, когда тот узнал от нее всю правду. В конечном итоге он одобрил решение Клеопатры.
Для свидания Залесская предоставила им служебную жилплощадь. Это была вполне приличная квартира, с холодильником, японским телевизором, ковром на полу в гостиной, правда, выцветшим.
Алексей изголодался по жене: с капризной Ангелиной у него вышла серьезная размолвка, и буфетчица отказала ему в доступе к телу. Ильин даже обрадовался этому. И вот встреча с женой.
Однако в постели Клеопатра вела себя скованно.
— Ладно, мать. Пора под прошлым подвести черту, — решительно сказал Алексей. — В конце концов, все могло кончиться гораздо хуже.
— Куда уж хуже.
— Могли, скажем, башку тебе проломить в той проклятой курганской гибэдэдэшке. А так… — Ильин умолк и вдруг неожиданно улыбнулся.
— Что — так? — спросила Клеопатра.
— Может, это звучит и кощунственно, но ты забеременела первый раз в жизни. Разве это не благо?
Потом они, перебравшись на кухню, сели за стол и стали вычислять время родов, строить планы.
Возвратившись в Москву, Ильин по просьбе Клеопатры встретился с Саркисом Саркисяном.
— Надо побыстрее вызволить Клеопатру из колонии. От этого зависит здоровье и будущее ребенка, — сказал Саркисян.
— А как ее вызволишь? — спросил Алексей.
— Это уж моя забота, — ответил банкир…
За два месяца до положенного срока Клеопатра почувствовала сильные боли внизу живота. Вызванный в камеру врач констатировал преждевременные схватки. Через день у Клеопатры родилась девочка. Измученная роженица с тревогой спросила у медсестры:
— А жить она будет?
— Врач обещал.
— А вес какой?
— Два кило без ста граммов. Знаете, Зулейка Ивановна, вначале все думали, что девочка умрет, и врач тоже так полагал. Но я ее выходила, всю ночь не отходила…
Медсестричка знала, что эта красивая зэчка из богатеньких, и выслуживалась, надеясь на подачку.
— Старайся, Настя. Я в долгу не останусь. — Клеопатра достала из-под подушки заранее приготовленную крупную купюру и сунула медсестре в карман.
— Ну что вы, Зулейка Ивановна, зачем это? — проговорила вспыхнувшая от удовольствия Настя.
— Бери, бери. Это только задаток. Поднимусь — отблагодарю как следует.
Девочка была настолько слаба, что выхаживать ее пришлось в специальном аппарате, привезенном в колонию по приказу Саркисяна.
От Саркиса она узнала о разгроме Парголовской лаборатории и аресте большинства дилеров.
Но хуже всего было то, что в лапы оперативников попал профессор Пак — научный руководитель проекта. По большому счету, только он один знал технологию производства синтетического наркотика.
И еще Саркисян сообщил в очередной свой приезд об очень странном случае:
— Мы очень рассчитывали на деньги, которые связной должен был привезти из Кемерова от Громады.
— И что? — спросила Клеопатра.
— Нет ни денег, ни связного: как в воду канул.
— Может, его тоже арестовали?
— Нет, я проверил: среди арестованных его нет.
— Точно?
— У нас остался осведомитель в ментуре. Весьма секретный. И дорогостоящий. Его не вычислили, — понизив голос, произнес банкир.
— В Кемерово была направлена огромная партия товара, — нахмурилась Клеопатра. — А кто был связной?
— Вано Счастливчик, водитель — Леха Долговязый, — сказал Саркис.
— Помню этих ребят. Вроде надежные. Может, что в дороге случилось?
Саркис развел руками.
— Послушай, может, Громада им только аванс выдал? — с надеждой произнесла Клеопатра. — Он ведь мужик прижимистый.
— Отзвонил я Громаде. Он заплатил Вано все, до последней копейки.
— Такого еще не было, чтобы курьеры заначивали выручку. Да и сумма значительная… Необходимо провести расследование.
— Провели, хозяйка. Хотя наши возможности, понятное дело, ограничены.
— И что? — оживилась Клеопатра.
— Служба безопасности сообщила, что у Вано есть гражданская жена в Петербурге. Послали туда человека. Он ждал в течение суток — в квартире никто не появился. Опросил соседей по лестничной клетке. Те сказали, что в квартире более двух недель никто не живет.
— Вано надо найти, — жестко сказала Клеопатра, — и если он виновен в хищении — примерно наказать, чтобы другим неповадно было.
— А может, он давно уже где-нибудь за границей кайфует. С такой-то суммой… Например, в Испании или Грузии.
— Во всяком случае, мы должны сделать все возможное, — отрезала Клеопатра. — Вернешься в Москву — сразу займись этим делом.
— Слушаюсь, хозяйка…
Девочка наконец-то пошла на поправку, и Клеопатре разрешили находиться с ней. И тут чувство материнства настолько захлестнуло ее, что она стала подумывать: а не послать ли все куда подальше, не посвятить ли свою жизнь этому крохотному, беспомощному существу? Смыться куда-нибудь. Например, в Испанию, там климат хороший, дочка легкие укрепит… Отказаться от дел. Может, это перст судьбы — разгром Парголовской лаборатории? Может, это знак свыше?
«…А что, если отец девочки — законченный наркоман. Воздействие „фени“ на гены человека никто толком не изучал. Что, если дочка, как ее ни оберегай, вырастет наркоманкой?» — От этой мысли Клеопатра застонала.
Лежащая на соседней койке женщина проснулась.
— Ты чего? Животом маешься? — спросила она.
Не ответив, Клеопатра поднялась, сунула ноги в холодные тапки и вышла в больничный коридор.
— Что, Зулейка Ивановна, не спится? — спросила ее дежурная медсестра.
— Не спится. Ты чем занята?
— А я готовлюсь к экзаменам. Учусь заочно. Скоро сессия.
— Молодец. А мне можно заочно учиться?
— Можно. Если разрешит начальник колонии.
Клеопатра расхаживала по коридору, раздумывая о том, как жить дальше. Может, действительно поступить в институт? Скажем, юридический факультет. Завязать с криминальным бизнесом. Уединиться, уехать с дочкой и Алексеем в Испанию. Но ведь бросить дело просто так невозможно. Пусть «Эдельвейс» разгромлен, но ведь некоторые члены организации остались на свободе. И она не может, не имеет права бросить их на произвол судьбы. Она отвечает за своих подопечных…
Даша росла нервным, болезненным ребенком, часто хворала, но благодаря деньгам, которыми снабжал ее банкир, Клеопатра имела целый штат приживалок, от вольнонаемных медсестер до товарок по камере, всегда готовых ей услужить. Так что руки у нее были развязаны, на что и обратила однажды внимание начальник колонии Марина Федоровна Залесская.
— Зря время здесь теряешь, — сказала она Клеопатре. — В безделье. Спохватишься — поздно будет.
— А что мне делать здесь, в заключении? — удивилась Клеопатра.
— У тебя какое образование?
Вопрос застал Клеопатру врасплох.
— Да какое там у меня образование? — махнула она рукой. — Только школа. Но где аттестат, ума не приложу.
— Хорошее образование в жизни необходимо, это верный кусок хлеба. Знаю, у тебя там есть какой-то бизнес… Ну а если он лопнет?
— Тогда на панель, — попыталась пошутить Клеопатра.
— На панель-то поздно, матушка. Там все больше восемнадцатилетние.
— Так что ж мне, в техникум идти?
— Начинать надо с курсов… Проштудировать программу за выпускной класс… Девка ты толковая.
— Марина Федоровна, что вы такое говорите! — всплеснула руками Клеопатра на столь неожиданное предложение. — Вы это серьезно?
— Вполне. Еще успеешь поступить в институт.
— Институт? Какой институт?
— Думаю, тебе больше подойдет юридический. Хорошие юристы в цене.
Клеопатра поразилась, как могла Марина Федоровна угадать ее сокровенное желание.
— Я помогу. Будешь учиться экстерном. Продолжишь учебу потом, когда выйдешь на волю, — сказала начальница. — Даже если за границу уедешь. Для учебы на заочном это неважно.
Клеопатра стала внимательнее прислушиваться к ее словам, начиная отыскивать в них смысл.
…Зулейка Ивановна оказалась сообразительной в науках — сама не ожидала от себя таких способностей. Правда, и репетиторы в колонии, совершенно добровольные, оказались у нее на уровне и старались не за страх, а за совесть, точнее — за баксы.
Репетитором по химии к ней напросилась профессорша из Екатеринбурга, крупный специалист в области неорганической химии, старая и заядлая наркоманка.
Немудрено, что при таких репетиторах богатая ученица быстро довершила свое образование и получила аттестат зрелости.
Залесская, будучи человеком благодарным и в чаянии будущих благ, сдержала свое слово и помогла определить подшефную во Всероссийский юридический институт, на заочное отделение.
Словом, дела у Клеопатры пошли в гору. Более того, ее Даша в последние месяцы стала меньше болеть.
Упорядочилась жизнь и у Алексея, вошла в более или менее стабильное русло. Способствовала этому буфетчица Ангелина, которая вдруг снова воспылала к нему любовью.
Не без косвенного влияния многоопытной Ангелины у Ильина произошла ссора с Клеопатрой, первая за много лет совместной жизни.
Это случилось во время последнего свидания. Алексей приехал в колонию, и Залесская, по обыкновению, выделила им комнату. И холодильник был щедро заполнен, и все было, как прежде.
На ужин они позволили себе несколько рюмок коньяку, отступив от установленного для себя «сухого закона». Алексей решил немного расслабиться — слишком зажатым чувствовал себя в последнее время. Не испытывая на воле недостатка в женщинах, он несколько поотвык от Клеопатры, достоинства которой сумела затмить страстная буфетчица.
Клеопатра долго пыталась разжечь едва тлеющий огонек, но костер и не думал разгораться. Алексей был каким-то вялым — его и впрямь порядочно развезло от коньяка. Супружеский долг он исполнял без азарта.
— Перебрал я чуток… — оправдывался он, однако Клеопатра поняла, что дело тут вовсе не в переборе — ведь в прошлый раз он накидывался на нее, как голодный тигр.
— Скажи правду, Алексей, у тебя появилась другая женщина?
— Положа руку на сердце? — попытался пошутить Ильин.
— Ну, не на сердце, можно на три вершка ниже. Говори, ты мне изменяешь?
— Ты у меня одна.
— Что-то не похоже, я же вижу.
Ласки Клеопатры становились все настойчивее, и Алексей понял, что ему не отвертеться. И тут, на свою беду, он припомнил какой-то невероятный мостик — излюбленный способ изобретательной Ангелины, и решил соответствующим способом расположить супругу.
Клеопатра, несмотря на сообразительность, поначалу не могла понять, какой именно позы добивается от нее супруг, а поняв, пришла в ярость.
— Это какая сучка тебя научила, а?! — завопила она.
— Никакая не сучка… Я сам видел в «Плейбое», — неуклюже оправдывался Алексей, с которого мгновенно слетел хмель.
— К твоему сведению, этот журнал не занимается сексуальными изысканиями.
— Значит, это другой журнал был.
Кончилось дело тем, что взбешенная супруга вытолкнула его из постели на холодный пол, и Алексею превеликих трудов стоило упросить ее пустить его обратно под теплое одеяло.
Однако теперь ни о какой любви не могло быть и речи.
Ильин, укрывшись с головой и отвернувшись, так и не смог уснуть до утра. Его одолевали тревожные мысли. Вспомнилась погибшая Наташа. После того как ему сообщили горькую весть, Алексей, сопоставив разные соображения, пришел к выводу, что его бывшую жену убили по приказу Клеопатры. Он несколько раз порывался сказать ей об этом, но каждый раз сдерживался: ведь фактов-то у него не было. Промолчал он и на этот раз, мысленно упрекая себя за малодушие.
В какой-то момент он чуть было не решился. Резко повернулся к жене, но застыл, наблюдая за ней. Она спала — или прикидывалась: Клеопатра была превосходной актрисой. Лицо ее дышало безмятежностью, хотя длинные ресницы слегка подрагивали. Алексей несколько минут смотрел на нее. Противоречивые чувства волновали душу: он и любил ее, и жалел, особенно после беды в Кургане, которая неожиданно свалилась на нее, и совершенно невыносимой была мысль о Даше, отцом которой был не он, а черт-те какой подонок… А девочка славненькая, только болезненная — ничего не попишешь, наследственность. Конечно, он удочерит ее, но шрам в душе останется на всю жизнь.
…Майор-гаишник? Прикрыв глаза, Алексей старался представить себе грубого солдафона, изнасиловавшего Клеопатру. А может, она сама того… по доброму согласию? В ногах никто не стоял. А всю историю про изнасилование придумала — баба хитрющая. И сама же теперь обвиняет его, Алексея, в измене. Стоп, братец, но ведь ты и в самом деле… А она сама разве святая? Да и не в том, видно, дело, что он переспал с кем-то…
Расстались они, так и не помирившись.
— Ты хоть перед Залесской держи фасон, — шепнула Клеопатра, когда прощались. — Ей ни к чему знать про наши раздоры.
Через четыре дня после того, как уехал Ильин, приехал Саркисян, Клеопатра ждала его с нетерпением.
Выглядел он усталым и осунувшимся.
— Дела складываются не лучшим образом, — сказал Саркис. — Финансовые потоки совсем обмелели, и менты донимают.
— Наехали?
— Нет, но подбираются. Ничего, я обхитрю их, не впервой. К тому же «крот» на месте остался… Но ты не волнуйся, хозяйка, — продолжал он, отвечая на ее вопросительный взгляд. — Твои дела я, считай, уладил.
— Есть деньги?
— Есть, есть. Все три лимончика, — кивнул Саркисян, почему-то отводя взгляд.
— Не в ущерб фирме, надеюсь?
— Ну вот еще! Разве я похож на идиота, чтобы лишний раз подвергать опасности фирму, которую…
— Которую в скором времени возглавишь, — договорила Клеопатра.
— Треть суммы у меня есть. Другую треть я беру у Громады и третью уже почти нашел у наркодилеров, которые пытались ее заначить… Ну, детали тебе, хозяйка, неинтересны.
— После расскажешь. Скажи лучше, как там мой благоверный.
— Ничего. Трудится, как говорится, на общее благо. А что, есть проблемы?
— Не понравился он мне в последний приезд, — задумчиво произнесла Клеопатра. — Какой-то холодный стал, неискренний.
— У тебя были сигналы? — мгновенно просек ситуацию Саркисян.
— Сигнал не сигнал, а так, догадка, — усмехнулась Клеопатра.
— Гм, догадка… — Банкир задумался. — У меня есть сыщик хороший на примете. Хочешь, пущу по следу?
— Из ментов?
— Не надо так, Зулейка Ивановна. Я ведь могу и обидеться.
— Я пошутила.
— Хорошая шутка. А сыщик мировой. Сразу просечет, шмары у твоего суженого завелись или другие причины.
— Не нужно, — отвергла предложение Клеопатра. — Выйду на волю, сама с ним разберусь.
Саркис пожал плечами:
— Вольному воля.
«С тобой только свяжись, — с непонятно откуда взявшейся неприязнью подумала Клеопатра. — Потом век не выпутаешься. Армяшка цепкий, как паук. Ишь, все время глаза свои отводит».
Саркисян сообщил, что с Залесской у него твердая договоренность: как только он вручит ей нужную сумму — а это произойдет максимум через месяц, — она приведет в действие всю цепочку. И Саркисян, и Клеопатра хорошо понимали, о какой именно цепочке идет речь. Оба по роду деятельности знали, что, кроме начальника колонии, сюда входят и соответствующие чины ГУИНА. Такая же цепочка сработала и при освобождении из тюрьмы Ильина, и в других случаях. Никаких фамилий Марина Федоровна ни Саркисяну, ни Клеопатре не называла; деньги брала с глазу на глаз: три миллиона долларов.
— Тебе только с колонией расплеваться, хозяйка, — подвел итоги Саркисян. — А там — в Испанию, как договорились. Паспорт, визы, билеты — все будет в лучшем виде, не волнуйся.
— Мы летим вчетвером, — напомнила Клеопатра, но подумав, уточнила: — А может, я одна с Дашей…
В свое время римский император Веспасиан, отчаянно нуждаясь в деньгах, ввел налог на сортиры, и когда сын попрекнул его за это, ответил фразой, ставшей крылатой:
— Сынок, деньги не пахнут!
В наши времена, чуток подкорректированная, эта фраза звучит по-иному: «Деньги пахнут кровью». По крайней мере, это верно по отношению к большим деньгам…
Был поздний час, когда Саркисян пригласил к себе Рустама с двумя боевиками из службы безопасности фирмы. Секретаршу он отпустил, в офисе никого не было, кроме внешней охраны. Вместе с Рустамом в кабинет вошли Билл и Кузнец, прозванный так за пудовые кулаки.
Едва они вошли, зазвонил мобильный, который Саркисян забыл отключить. Он посмотрел на табло, на котором высветился домашний номер Ильина. «Вот еще отрезанный ломоть, — подумал банкир. — Меня для него нет. И не будет». Телефон вызванивал долго, заканчивал музыкальную фразу Моцарта и тут же начинал ее сначала. Саркис решил дождаться, когда его помощнику надоест это занятие. Фраза Клеопатры, что Алексей стал какой-то не такой, насторожила его, тем более он и сам заметил в помощнике перемены. Но в отличие от Клеопатры Саркис увидел другое: Ильин стал более уверен в себе, без особых колебаний принимал решения по сделкам с посредниками.
Вопреки приказу Клеопатры Саркис распорядился установить за ним наблюдение. И то, что ему доложили, повергло банкира в шок: Ильин якшается с ментами, и не с пешками, а с самим начальником отдела по борьбе с наркобизнесом. Надо обязательно сообщить об этом Клеопатре.
Боевики сидели с равнодушными лицами, словно все происходящее их совершенно не касалось.
Наконец, поперхнувшись, японский аппаратик затих, и Саркисян тут же отключил его, чтобы ничто не мешало конфиденциальной беседе.
— Садитесь поближе, ребятки, — произнес он. — Ты, Рустам, прекрасно справился с предыдущим заданием, поэтому назначаю тебя старшим группы. А поручение для вас будет такое — нужно разыскать Вано Счастливчика и Машу, которые присвоили миллион долларов, полученных за «феню» в Кемерове от Громады. Известно, что Леха Долговязый погиб в автокатастрофе, а Маша с Вано рванули в Тбилиси.
Саркисян снабдил своих боевиков необходимыми документами, которые почти не отличались от настоящих, билетами на самолет Москва — Тбилиси и щедро отвалил денег на командировку.
…Тбилиси встретил их ярким солнцем, жарой и почти неправдоподобно синим небом.
Они плотно позавтракали в кафе и на частной машине добрались до центра города.
В одном из обменных пунктов, которые были понатыканы на каждом углу, совсем как в Москве или Санкт-Петербурге, они поменяли малую толику долларов на местные деньги с диковинным названием — «лари».
За ними тут же увязалась густо накрашенная развязная девица, которую удалось отшить только после того, как Кузнец показал ей свой кулак, присовокупив к нему несколько отборных выражений на родном языке.
— В гостиницу закатимся? — спросил Билл, когда они проходили мимо четырехзвездного отеля «Мимоза».
— Сначала дело, потом потеха, — отрезал Рустам.
Еще в самолете у него созрел план, с чего начать поиски Вано Счастливчика. Есть поговорка: рыбак рыбака видит издалека, а грузин всегда поймет грузина, был уверен Рустам. Он мысленно поставил себя на место Счастливчика: вот он оторвался от возможных преследователей и летит в родной Тбилиси с женой и миллионом баксов в кармане. Что он будет делать? Правильно, постарается подыскать подходящее жилище.
Главное — лечь на дно, отдышаться, не подавать признаков жизни, пока немного страсти улягутся. А как это сделать лучше всего? Правильно, надо купить себе приличный домик — во всяком случае это лучше, чем квартира. Остается найти этот самый особнячок Счастливчика.
Мысленно поставив себе пятерку, Рустам продолжил рассуждения. Ну, хорошо, Вано не прописался. Но ведь человек не иголка, он не может затеряться бесследно. Где он мог оставить след? Конечно же в агентстве по недвижимости, где регистрируются столь серьезные сделки, как покупка дома. Конечно, Вано мог обратиться и к уличному жучку, но это маловероятно: жучок с улицы мог запросто обвести вокруг пальца и нагреть любого клиента.
Рустам говорил столь уверенно, что Билл и Кузнец только диву давались, однако не перечили.
Центральное агентство по недвижимости располагалось тут же, на проспекте Руставели, сразу за издательством «Мерани».
Рустам почистил ботинки у уличного мальчишки и побрился в парикмахерской.
— Вы, ребятки, посидите здесь, — кивнул он на скверик, — подождите меня. Только шалав не приваживайте, ясно?
— Ясно, — буркнул Билл.
Затем, помахивая дипломатом, Рустам вошел в цветочную лавку, где приобрел дорогущий букет цветов.
Рустам был видный парень, притом в расцвете лет, держался уверенно, и потому секретарша сразу обратила внимание на посетителя.
— Что желаете, господин? — спросила она.
— Кажется, я нашел то, что искал! — провозгласил Рустам, остановившись посреди приемной. — А искал я самую красивую девушку Тбилиси!
— Думаю, вы несколько преувеличиваете, — ответила она, порозовев от удовольствия.
— Ничуть, клянусь честью грузина! — воскликнул он. — Разрешите узнать, как вас зовут.
— Манана.
— А я — Рустам.
— Красивое имя.
Посетитель подошел к столу и протянул букет секретарше:
— Это вам, прекрасная Манана.
— Мне? Но за что?
— За красивые глаза.
Манана отодвинула букет на край стола.
— Слушаю вас, — сказала она официальным тоном.
— Вы разрешите? — Не дожидаясь приглашения, Рустам опустился на стул. — Видите ли, Манана, я только что прилетел в Тбилиси, где ищу товарища, можно сказать, друга юности.
— Прекрасно, но при чем здесь я?
— Вы можете мне помочь.
— Я? — искренне удивилась девушка. — Но каким же это образом?
— Видите ли, мне известно, что мой друг приобрел здесь жилье. Мне нужен его адрес.
— Вам надо в адресный стол.
— Был, — махнул рукой Рустам. — Там такой бедлам — уму непостижимо. Вот я и решил пойти прямым путем.
— Мы адреса клиентов не даем. Это, сами понимаете, тайна.
Девушка оставалась непреклонной до тех пор, пока Рустам, предвидя подобный поворот событий, не достал из кармана пиджака стодолларовую купюру, улучив момент, когда в приемной никого не было. Глаза Мананы заблестели, и он понял, что выстрел достиг цели.
— Это только задаток, милая Манана. Я прибавлю еще четыре таких бумажки, если вы поможете мне.
Манана ловким движением смахнула деньги в ящик стола, спросила:
— Как зовут вашего приятеля? — Затем повернулась к компьютеру и через несколько минут произнесла: — Вам повезло. Ваш приятель действительно приобрел у нас особняк, вот адрес…
Эх, жизнь-жестянка! Еще в детстве Клеопатра слышала от кого-то, что счастье не бывает постоянным, что жизнь полосатая — то белая, то черная. Вот так и у нее — все, казалось бы, наладилось, черная полоса подходила к концу, должна была смениться белой: Саркисян деньги передал кому нужно; те люди подвели дело к пересмотру решения суда, и адвокат заверял, что он уже доказал несостоятельность ее обвинения… И вдруг адвокат снова появился в колонии, долго о чем-то совещался с Мариной Федоровной. Это не к добру, предчувствовала Клеопатра.
Так оно и вышло…
Адвокат был сосредоточенным и не таким уверенным, каким представлялся ей раньше. Долго мялся, заводя разговор то на одну тему, то на другую; и она не выдержала, спросила напрямик:
— Не морочь мне голову, скажи, что случилось?
— Пока ничего особенного. — Посредник попытался сгладить удар. — Просто пока отложили решение о пересмотре вашего дела.
— Почему? На это должны быть серьезные причины.
— Причины, безусловно, есть. Начальник отдела по борьбе с наркобизнесом майор Чернов предъявил какие-то новые документы о вашей причастности к «Эдельвейсу». Вот дело по-новому и закрутилось. Но вы не беспокойтесь, мы с Мариной Федоровной нашли другой способ вашего освобождения. Потерпите еще немного.
Потерпите… Немного. Третий год она терпит. Для него, там, на воле, может, и немного, а для нее — будто вечность. И дочка растет в неволе…
Майор Чернов, старый сослуживец Алексея. Совсем не придавая значения этому, она машинально спросила:
— А как там мой благоверный, Ильин?
Адвокат снова ответил не сразу:
— Ничего хорошего не могу сказать и о вашем благоверном. Саркисян вроде бы сократил его должность в банке.
— Почему?
Адвокат поерзал на стуле:
— Разве сам Саркисян вам ничего не рассказывал?
— Нет. У нас на другую тему был серьезный разговор. Наверное, запамятовал.
— Ильин стал якшаться с ментами. С тем самым Черновым. Вот и появилось подозрение… И другую шмару завел себе ваш благоверный, некую буфетчицу из кафе…
Вот оно объяснение холодности Алексея в последний приезд, его невнятного поведения на суде, поняла наконец Клеопатра. Он предал ее с потрохами! Подлец! Негодяй! Этого она ему не простит. Как он мог!.. Столько она сделала для него, из тюрьмы вызволила, безбедную жизнь обеспечила. Свету, как родную дочь, приняла… Не зря говорят: мужчины, что кобели, стоит только сучке хвостом махнуть, и они следом побегут…
— Вот что, — приняла решение Клеопатра, — передай Саркису, денег больше Ильину не давать. О том, что готовите мое освобождение, ему ни слова.
— Хорошо, Зулейка Ивановна…
Да, удар в самое сердце и в самое неподходящее время: она уже настроилась на освобождение, мечтала умчаться с дочкой к морю… и с Ильиным… Как он мог! Забыл, как нежно ласкал ее, какие сладкие слова говорил в поезде, когда они только познакомились, и позже, когда нежились в постели, на пляже в Испании. Не верила она раньше мужчинам, а ему поверила: разве может человек быть неискренним, когда любит? А в том, что Алексей любил ее, она не сомневалась. Теперь разлюбил? Наверное. Выдержать без женщины третий год конечно же не каждый сможет. Но Алексей был не такой, как все. К тому же он изредка приезжал к ней. Может, филеры Саркиса ошиблись в чем-то или преувеличили?
Ну, встречается он с Черновым, и что из того? Не обязательно же закладывать жену?.. А буфетчица?.. Нет, дыма без огня не бывает.
Что ж, и она, Клеопатра, не зря из кавказского рода, умеет любить и мстить, придумает кару предателю и его новой обожательнице. Собиралась вместе с ним в Средиземном море купаться, а теперь… теперь ему и подмосковного водоема хватит. А любовнице хватит того, чтобы пустить ее по миру. На нищую и бомжи не станут зариться…
— Сколько еще нужно? — спросила Клеопатра адвоката.
— Да я не к тому, — смутился адвокат. — Думаю, обойдемся той суммой. — Помолчал. — Ну, если имеется лишний кусок, можно приготовить на всякий случай.
— Лишний, — усмехнулась Клеопатра. — Не из золотого каньона черпала. Друзей всех обобрала. И некоторые друзья такими оказались, что пока я тут парюсь, все сусеки обшарили. Кстати, Счастливчика не нашли?
— Саркисян послал на поиски троих: Рустама, Кузнеца и Билла. От них Вано нигде не спрячется, найдут.
— Скажи Саркису, пусть попробует связаться с Махмудом. Я для него тоже много сделала.
Теперь усмехнулся адвокат:
— Не получится, Зулейка Ивановна. Он недавно взял у Саркиса в кредит пол-лимона баксов на какое-то предприятие и исчез…
И все из-за ее ареста. Почувствовали, что здесь, в колонии, руки у нее коротки, вот и начали растаскивать то, что ей удалось скопить. Сволочи! Пауки в банке. Крысы, улепетывающие с тонущего корабля… Нет, он еще не утонул и, слава богу, не утонет. И всем она постарается воздать должное. Только бы выбраться отсюда.
— Говоришь, нашли с Мариной Федоровной другой способ?
— Есть одна хитрая задумка, Зулейка Ивановна. Вытащим вас, не беспокойтесь. — Он взял ее руку и поцеловал. Прижал к своему сердцу. — Чувствуете, как оно бьется? — спросил с грустью. — Я люблю вас, Зулейка Ивановна. Увидел и влюбился как мальчишка, и тут ничего не поделаешь. А вы по-прежнему…
— Не надо, — остановила она его. — Ты хороший, симпатичный парень и тоже нравишься мне. Но знаешь: козе не до козла, когда хозяин с ножом идет. Так вот и мне. О какой любви может идти речь, когда я в клетке.
Она говорила правду. Адвокат ей нравился. Он молод, всего двадцать семь — почти на десять лет моложе ее, — красив, атлетически сложен. Даже Марина Федоровна как-то заметила: «Чего ты ломаешься? Такой мужчина! Была бы я помоложе и такая красавица, как ты, думать бы не стала».
А Клеопатра думала. У любви, знала она, есть высшая точка, на которой не просто удержаться, и многие, достигнув ее, либо удовлетворяются достигнутым и теряют интерес, либо теряют голову и срываются вниз. Ни того ни другого она не хотела. И понимала — нельзя расслабляться, поддаваться соблазну. Да и какая тут, в колонии, в неволе может быть любовь?! Вот выйдет на свободу, тогда назло Ильину и она насладится мужской горячей плотью этого крепкого, сильного парня…
— Подожди. Ты сам говоришь, что недолго осталось, — вздохнула Клеопатра. — Не могу я здесь. Как птица в клетке. Не только тело, душа скована. — И поцеловала его в щеку.
Вано Счастливчик со своей половиной безмятежно почивал, не догадываясь, что за их домом уже вторые сутки наблюдают Кузнец с Биллом…
Рустам вернулся в отменном расположении духа.
— Сворачиваемся, — сказал он. — Берем клиентов и на базу.
Похищение произошло без сучка, без задоринки. Спросонья Вано и Мария не оказали никакого сопротивления. Билл и Кузнец без особого труда связали им руки, втиснули на заднее сиденье потрепанной «Волги». Сами сели по бокам, изрядно потеснившись, и Рустам повел машину на противоположную окраину города.
В подвале все было готово — шеф расстарался.
Вано и Марию, сняв с них предварительно накинутые на голову мешки, развели по разным комнатам — так именовал Рустам подвальные клетушки, забитые рассохшимися бочками из-под виноградного сусла и прочим хламом.
Первым начали допрашивать Вано.
— Старик, отпираться бесполезно, — сказал Рустам. — Ты спер миллион баксов из общака, выданные тебе Громадой в Кемерове. Будешь отпираться?
— Нет.
— И правильно сделаешь. За воровство из общака полагается смерть. Сам знаешь, не маленький. Но Саркисян сказал: вернешь деньги — останешься жить. Ну, где баксы?
— А где гарантия?
— Вот она. — Рустам двинул Счастливчика в зубы. Тот выплюнул выбитый зуб на пол, Кузнец вытер у связанного кровь с лица.
— Времени нет, — произнес шеф. — Или давай деньги, или мы тебя уроем.
— Денег нет.
— Не валяй дурака.
— Откуда тут деньги? Вы же меня из дома забрали и увезли.
— Скажи, где они лежат.
— Денег нет, — повторил Вано, с трудом шевеля разбитыми губами.
— Мы сейчас туда поедем и все по дощечке переберем и, если не найдем, сожжем тебя заживо, предварительно спустив шкуру.
Зверски избитого Вано заперли в клетушку, после чего приступили к допросу Марии. Но та уверяла, что о баксах ничего не знает.
Машке тоже досталось по первое число, однако она держалась на удивление стойко. Видимо, регулярно принимаемая «феня» снижала болевые ощущения.
Так или иначе, допрос ничего не дал, Рустам чувствовал, что потерпел неудачу. Ехать в коттедж Вано и искать там саквояж с баксами было равносильно поиску иголки в стоге сена.
И тут Кузнеца осенило. Он догадался, зачем Вано время от времени заходил в теплицу… Он поспешил доложить об этом шефу. Тот, подумав, похвалил его за смекалку. Оставив Билла стеречь пленников, шеф и Кузнец отправились в теплицу.
Деньги они нашли быстро. Трясущимися руками Кузнец открыл чемодан и облегченно вздохнул: пачки стодолларовых купюр лежали в ряд. Он посмотрел на Рустама. Тот, сощурив глаза, молча кивая головой.
…Билл изнывал от безделья. В маленькое окно, которое было прорублено в кухне их полуподвального помещения, он видел на противоположной стороне улицы небольшой киоск с выставленными на витрине горячительными напитками. Ему очень хотелось выпить, а Рустам с Кузнецом задерживались.
Прикинув, что на то, чтобы добежать до магазинчика и купить бутылку, ему потребуется минут пять-семь, Билл решился и уже направился к двери, но услышал слабый голос Вано:
— Генацвале, подойди на минуту, умираю…
Билл заглянул в чулан:
— Чего тебе?
— Умоляю, дружище, отведи в туалет…
— Перебьешься!
— Мочи нет… Сейчас лопну… Не выдержу… Денег дам. — Вано страдальчески закатил глаза к потолку.
— Денег? — переспросил Билл и, потоптавшись, подошел к Счастливчику, резко поднял его с пола и поставил на ноги. — Давай деньги!
— Сейчас. Они в трусах зашиты… Развяжи руки или сними брюки…
Голос у Вано был слабый и заискивающий. Разбитые в кровь губы и огромные синяки под глазами вызвали у охранника чувство жалости.
Он сдвинул пистолет к поясу, своей ладонью вытер кровь с губ узника.
— Ладно, сходи опорожнись. — Билл развернул Вано лицом к стене и стал развязывать веревку на запястьях.
— Спасибо, друг, по гроб жизни не забуду, — лепетал Счастливчик, — более порядочного человека я не встречал… Ты не беспокойся, я отплачу, большие деньги дам…
Когда руки Вано освободились от веревки, он внезапно развернулся, ударил Билла в сонную артерию пальцами, под которыми скрывалось лезвие бритвы. От резкого поворота сам Счастливчик потерял равновесие и повалился на пол.
Билл вскрикнул. Одной рукой зажал рану, из которой хлестала кровь, другой выхватил пистолет и выстрелил в грудь Вано. Второй раз нажать на спусковой крючок не хватило сил. Глаза его заволокла пелена, тело ослабло, и он медленно опустился на Счастливчика, припечатав его всем своим весом к грязному цементному полу.
Выстрел услышала Маша и сразу метнулась к двери, прильнула к замочной скважине. На кухне никого не было.
Подтащив тяжелый табурет, она взобралась на него и через стеклянное окно над дверью оглядела помещение. В нем никого не было. Тогда она взяла железную кружку и разбила ею стекло. Поставив еще один табурет на первый, она перелезла из своей клетушки на кухню. Когда спрыгивала на пол комнаты, подвернула ногу.
Превозмогая боль, Маша прокралась к чулану, где сидел Вано, заглянула внутрь и от страха отпрянула назад.
Стены и пол чулана были залиты кровью. Охранник хрипел, дергаясь в предсмертных судорогах. Вано стонал — пуля прошила левое предплечье — и безуспешно пытался выбраться из-под грузного Билла.
Осмелев, Маша помогла Счастливчику. Она стащила с него умирающего охранника. Положила под голову Вано валяющийся здесь же рваный бушлат. Нежно погладив любовника по щеке, участливо спросила:
— Милый, как ты себя чувствуешь?
— На букву ху, — попытался улыбнуться Вано. — Ты, того… возьми у меня в трусах кошелек и беги на улицу. Останови частника. Отдай все, там приличная сумма. Надо мотать отсюда. Чем скорее, тем лучше.
— Я сейчас. — Девушка запустила ему в брюки руку и вытащила кошелек. — А куда ехать-то?
— Быстрее за машиной… В горы поедем… Там сообразим! — прикрикнул на нее Вано. В голове его пронеслась мысль, что судьба опять благосклонна к нему. Нет, не зря Черный Беркут дал ему кличку Счастливчик.
…Рустам с Кузнецом лишь на несколько минут опоздали на кровавую разборку. Пока они сдавали под расписку деньги управляющему Тбилисского банка развития Самвелу Мирганяну, таков был приказ Саркисяна, прошло добрых полтора часа.
Этого времени Вано с Машей с лихвой хватило, чтобы поймать частника и рвануть в Сванетию, где у Счастливчика остались родственники.
— Все, Кузя, миссия наша окончена, рвем отсюда когти! — Рустам с ожесточением рубанул ладонью воздух и смачно выругался.
Поздней ночью железные ворота женской колонии открылись и из них выехал закрытый грузовик, в котором лежали два гроба, большой и маленький. ЗИЛ свернул в узкий переулок и, подъехав к черной «Волге», мигнул фарами. Легковая машина двинулась за фургоном.
Через пятнадцать минут колонна втянулась в лес, въехала в ворота садового участка, огражденного высоким забором. Здесь стояла белая «Волга» с синими номерами. Из нее вышла Залесская, одетая в штатское. Она подошла к черному автомобилю, открыла переднюю дверцу и негромко сказала:
— Приветствую вас, господин Саркисян. Все нормально.
Банкир, покряхтывая, вылез из машины. В руках он держал кожаный чемоданчик.
В это время двое дюжих молодцов в униформе открыли тент ЗИЛа и заскочили в кузов машины. Когда Залесская и Саркисян подошли к грузовику, Клеопатра уже стояла между гробами и крепко прижимала к груди дочь…
Залесская провожала «Волгу» Саркисяна до поворота на шоссе, ведущее в Москву. На прощание машина мигнула фарами, резко развернулась и ушла в обратном направлении. Еще через пару минут к автомобилю банкира пристроились два джипа — охрана Саркисяна.
— Ну, здравствуй, шахиня! — сказал наконец банкир, хранивший все это время молчание. Он взял руку Клеопатры и поцеловал ее пальчики. — Поздравляю с выходом на волю.
— Спасибо, Саркис, я всегда верила в твою порядочность, — чуть заметно улыбнулась Зулейка Ивановна. — Те минуты, что я провела в гробу, показались вечностью. Многое пришлось переосмыслить, переоценить, перерешать…
Саркисян вопросительно и настороженно посмотрел на нее. Клеопатра осунулась, похудела.
— Я подкорректировала свое завещание из трех пунктов, — медленно, будто раздумывая, продолжала она. — Первый пункт, в котором я передаю тебе власть и с потрохами «Эдельвейс», остается неизменным…
Банкир напряженно молчал.
— Второй пункт, где я потребовала жестоко наказать известного тебе майора-гаишника, отбывающего срок в колонии, также остается неизменным…
— В той же колонии сидит и старший лейтенант милиции Голобородько, то есть Фома. Вы его лично знаете. Он уже получил приказ разобраться с гаишником, — проговорил Саркисян.
Клеопатра кивнула и продолжила:
— Третий пункт касается Ильина… Так вот, пусть он живет!
— Значит, ты уедешь в Испанию одна?
— С Дашей, — поправила его Клеопатра. — Ты же хорошо знаешь, что Ильин предал меня…
Саркисян поежился, увидев, как изменилось лицо шахини. Брови ее сошлись на переносице, а губы сомкнулись так плотно, что побелели.
Теперь он понял, почему Клеопатра запретила говорить Ильину о сегодняшнем освобождении.
Банкиру было известно, что Алексей уже давно встречается с Черновым и буфетчицей кафе «Ясенево», но откуда об этом узнала Клеопатра?
Будто угадав мысли Саркисяна, Клеопатра сквозь зубы произнесла:
— Поручи Рустаму, пусть подпортит физиономию этой буфетчице… — Подумала. — И вот еще что. Помоги ей стать хозяйкой кафе. А потом сделай нищей.
— Это запросто, — улыбнулся Саркис.
До самой Москвы ехали молча. Перед кольцевой дорогой Саркисян вручил Клеопатре пакет с документами, деньги, билеты из Киева в Барселону.
Клеопатра все это внимательно просмотрела.
Удовлетворенно кивнула, увидев, что в ее заграничный паспорт вписана Даша.
— Все, дорогой Саркисик. Будем прощаться. Я — прямиком до Киева. Не хочу больше оставаться в России…
— Понял, шахиня. Машина заправлена, шофер проинструктирован… Ровной дороги, и флаг тебе в руки.
— И тебе ни пуха ни пера…
Саркисян, не прощаясь, вышел из «Волги» и пересел в джип.
— Давай по кольцевой и на Киев, — тронула Клеопатра плечо водителя.
За три последних месяца Игорь Чернов дважды выезжал в Кемерово. Командировки были длительными, по десять дней, но не очень продуктивными. Раскрыть убийство милиционеров ДПС не удалось. Местные сыщики считали, что это дело рук заезжих гастролеров. Вероятнее всего, наркодилеры приехали из Санкт-Петербурга. Прямо из Кузбасса майор милиции Чернов послал в Северную столицу ориентировки на нападавших, составленные со слов обслуживающего персонала гостиницы «Нерль», где останавливались преступники.
По возвращении из Кузбасса Чернов получил объемистую папку документов и фотоматериалов из Санкт-Петербурга. Один из нападавших на пост ГИБДД на автодороге Новосибирск — Кемерово оказался в морге. Как установили сыщики, смерть его наступила от передозировки наркотика. Взглянув на снимок второго наркодилера, Вано Счастливчика, Игорь удивился, как не узнал его по фотороботу. Чернов дважды сталкивался с этим бандитом.
В общем, повод для размышления был. Но еще больше удивился Игорь Чернов, когда познакомился с материалами, поступившими от приятеля, работающего в УВД Тбилиси. На фотографии одного из погибших он узнал бандита по кличке Билл, который давно был объявлен в розыск. Рана, от которой скончался налетчик, поразительно напоминала ту, что оставлял после себя Вано Счастливчик.
Игорь достал видеокассету и несколько раз просмотрел ее. Сомнения окончательно развеялись.
Один из грабителей был убит в Тбилиси. Значит, второй, Рустам, видимо, также находится в столице Грузии. Что они там делают? Организовывают производство «фени»? «Эдельвейсу» после разгрома лаборатории в Парголове очень нужно было наладить синтез этого наркотика.
«Правдоподобно, — размышлял Чернов. — Но как там оказался Вано Счастливчик и почему он убил своего подельника?..»
Зазвонил телефон. Игорь отложил в сторону документы, снял трубку, коротко бросил:
— Слушаю. Чернов!
— Наконец-то. Я тебе уже раз десять звонил. — Голос показался майору очень знакомым, но он не сразу узнал, кто звонит. Поэтому спросил:
— Кто это? Не узнаю.
— Богатый буду. Это Ильин. Вчера со Светой мороженого объелся, вот и запершило в горле…
— Привет, Алексей, — обрадовался Чернов. — Я тебе тоже несколько раз звонил. Не застал. Потом в командировку умотал.
— Я тоже был в отъезде… А зачем ты меня искал?
— Хотел тебя порадовать: Клеопатра родила от тебя. Это из подлинного источника… Подтвердили анализы и экспертиза…
— Спасибо, Игорь, — перебил Алексей приятеля. — Для меня это действительно радостная весть. Хотя я уже давно успокоился. Теперь у меня другая проблема: Клеопатра и Даша подцепили какую-то заразу, кажется, гепатит… Никого к ним не пускают. В свидании отказывают. Мог бы ты по своим милицейским каналам узнать об их состоянии?
— Конечно, Алексей, я постараюсь навести справки и обо всем сообщу тебе, — успокоил Чернов бывшего однокашника.
— Спасибо, дорогой. Ты запиши мой сотовый. Звони в любое время.
Игорь записал его номер телефона в свою записную книжку и, пожелав Ильину стойкости и удачи, наказал поцеловать Свету.
Чернов не любил откладывать просьбы друзей в долгий ящик, поэтому позвонил Николаю Смирнову, у которого были связи в ГУИНЕ, и попросил срочно узнать, каково состояние Клеопатры и ее дочери.
Положив трубку телефона, Игорь взялся за материалы Интерпола. Одна информация привлекла его внимание. В ней говорилось о том, что из Сибири в Казахстан поступил новый наркотик, действие которого влияет на психику человека, вызывая глюки, агрессивность и сильное половое влечение. Зелье доставляется автотранспортом.
«Ага, — отметил Чернов, — речь, безусловно, идет о „фене“. И поставляет наркотик, конечно, Громада. Значит, придется вновь лететь в Кемерово…»
Вновь зазвонил телефон.
— Слушаю. Чернов.
В ответ — тишина. Уже который раз кто-то звонит ему и сопит в трубку. Игорь начал догадываться — Тамара. После смерти мужа она грубо отвергла его, а теперь вот, спустя два месяца, хочет, наверное, загладить свою вину.
— Тома, это ты? — не выдержал Игорь. — Говори, не молчи.
— Да, это я, — призналась Тамара. — Давай встретимся, поговорим…
— Хорошо, — согласился Чернов. — Я приеду к тебе сегодня вечером. Часов в восемь.
— Я буду ждать, — ответила она и положила трубку.
В кабинет без стука вошел Смирнов. Вид у него был несколько озадаченный. Николай держал в руках папку и барабанил по ней пальцами.
— Проходи! Что случилось? — спросил его начальник отдела.
— Скажу — не поверишь. — Смирнов плюхнулся на стул, уставился на Чернова.
— Меня трудно чем-нибудь удивить, — спокойно отреагировал Игорь.
— И все же ты удивишься. — Смирнов открыл папку, достал из нее стандартный лист бумаги, глазами нашел нужное место и начал медленно читать:
— В колонии объявлен карантин. Есть смертельные исходы. Умерли 3. И. Ильина и ее новорожденная дочь… Двенадцать человек помещены в медицинский изолятор… Проводятся профилактические мероприятия…
— Стой! Дай сюда! — Чернов забрал у него бумагу, прочитал написанное и глубоко вздохнул.
Мысли роем закрутились в голове. Не ждал и не думал он, что так бесславно закончит свою жизнь всемогущая Клеопатра. Ему даже стало жаль ее. Но это чувство вскоре отошло на второй план, уступив место трезвому размышлению — она давно ходила по лезвию бритвы. Раньше или позже, но конец ее был предрешен. Слишком много грехов лежало на ее душе, слишком много смертей, калек и слез оставила она после себя…
Чернов потянулся к телефону. Нужно было сообщить о случившемся Алексею Ильину. Но в последний момент Игорь передумал. Нет, он не станет сообщать об этом своему бывшему сослуживцу. Слишком жестоко будет с его стороны. Пусть тот сам получит официальное извещение о смерти жены и дочери.
…Самолет из «Шереметьева» прилетел в Малагу по расписанию. Алексей Ильин выглянул в окно иллюминатора. Ярко светило весеннее солнце. На бетонке суетились работники аэропорта в ярко-красных куртках. Чуть поодаль виднелась клумба, на которой царствовали желтые тюльпаны. Быстро подали трап, и бортпроводница пригласила пассажиров на выход.
— Пап, а нас будут встречать? — спросила Светлана.
— Конечно, гид из турфирмы, — ответил Алексей, хотя понимал, что дочь ждала от него совсем другого ответа.
Прошла долгая и суровая зима, которая принесла Ильину много бед, несчастий и разочарований. Началось все с внезапной смерти Клеопатры и их дочери Даши. За этим первым ударом судьбы последовал второй. Саркисян объявил, что его должность сокращается и, выдав Алексею зарплату за три месяца вперед, уволил его. Затем последовал третий удар — блудливая соседка-буфетчица наградила Ильина венерической болезнью, которую он, боясь огласки, лечил амбулаторно. Каждый сеанс ему обходился в копеечку, зато никто не узнал о его несчастье.
Были и другие удары. Верно говорит пословица: «Пришла беда — открывай ворота». Но самое большое несчастье — это конечно же потеря Клеопатры. Только когда ее не стало, Ильин понял, что для него значила эта женщина. Даже сейчас, когда прошло несколько месяцев после ее смерти, он постоянно думал о ней, мучительно переживая, что изменил ей, чем, видимо, нанес любимой сильную душевную травму. За это он казнил себя, даже не пытаясь найти оправдания своему поступку.
После той ночи в комнате встреч в женской исправительной колонии, когда Клеопатра обвинила его в измене, Ильин написал ей длинное письмо — исповедь. В нем он признался, что бес его попутал и этим бесом была соседка-буфетчица, что он не любит ее, что случайно по стечению роковых обстоятельств оказался в ее постели.
Но духу передать или отправить по почте это письмо у него не хватило. Письмо и сейчас лежало в кармане его пиджака.
Удары продолжали сыпаться на Ильина, пока по рекомендации Игоря Чернова его не принял на работу один из московских коммерческих банков. Алексей с головой ушел в дела, пытаясь забыть все, что было прежде, порой ему это удавалось — на службе он задерживался допоздна. Но Света все время напоминала своими расспросами о былом, о Клеопатре и своей сестренке Даше.
Может, эти постоянные вопросы дочери, которые бередили его душу, пробуждали в ней милые сердцу воспоминания, необъяснимую тоску, и побудили Ильина съездить на весенние каникулы Светы в Испанию.
И вот они стоят перед высоким забором, на котором когда-то висела табличка: «Собственность Зулейки Ивановны Ильиной». Теперь этой таблички нет, но остался след — небольшой квадрат, краску на котором жгучее южное солнце не успело выжечь и уравнять с пожухлым цветом всего забора.
Поразмышляв минуту, Алексей нажал кнопку звонка. За дверью — тишина.
Ильин еще раз дважды нажал на кнопку.
Мучительно долго тянулись минуты. Света прижалась к отцу, руки ее мелко подрагивали.
Наконец за забором послышались шаги. Дверь медленно отворилась, и на пороге показался высокий худой мужчина в спортивном костюме. Он пытливо осмотрел Ильина и девочку, бросил мимолетный взгляд на такси и что-то спросил по-испански.
Алексей, не знавший испанского, протянул ему свой заграничный паспорт, где значилась его фамилия, и по-английски пояснил:
— Раньше здесь жила Зулейка Ивановна Ильина. Это моя жена. Остался ли на вилле кто-нибудь из прежнего обслуживающего персонала?
Испанец выслушал Алексея, еще раз внимательно просмотрел паспорт и, сказав: «Момент», ушел, закрыв за собой дверь на засов.
Света еще плотнее прижалась к отцу. Она словно чувствовала, что сейчас произойдет что-то важное, таинственное…
За забором снова послышались шаги. Алексей даже различил женский голос. Он показался ему знакомым.
Шаги раздавались все ближе, ближе. Сам того не заметив, Алексей слишком сильно прижал к себе Свету, отчего она взмолилась:
— Папа, ты раздавишь меня!
Дверь открылась, и показались тот самый испанец и молодая женщина в белоснежном чепце и фартуке. Присмотревшись, Ильин узнал ее. Женщину звали Мария, она была служанкой у Клеопатры.
— Добрый день, Мария, — сказал Алексей.
Экономка чуть присела. Этим реверансом она дала понять, что узнала его. Затем полезла в карман фартука, достала оттуда маленький конверт и передала его Ильину.
Больше Алексей не успел ничего спросить. Дверь закрылась. Скрип железного засова болью отозвался в его сердце.
Они немного отошли, и Света дернула отца за рукав:
— Папа, что там в письме?
— Сейчас, дорогая, сядем в такси и прочитаем.
Конверт был без подписи. Распечатав его, Ильин достал небольшой лист бумаги, скорее всего вырванный из записной книжки, и узнал почерк Клеопатры.
«Я прощаю тебя, Ильин», — прочитал он, и сердце его забилось громко и тревожно.
Больше книг на сайте - Knigoed.net