— Да-да, не уходите. Всё в наших руках, мы непременно разыщем Хартвигсена!
В ту минуту у меня разом мелькнули две мысли: Роза называла меня ребёнком, и почему бы ребёнку не присутствовать при разговоре двух взрослых? Неужто опять она с этим своим презрением?
— Нет, я пойду, зачем же... — сказал я.
— А затем, затем... Останьтесь! — сказала она. Вторая же моя мысль была: ей спокойней, когда я под боком. Она не могла избегнуть этой встречи, а теперь она хочет с ним поскорее разделаться. И я остался.
— Это Николай, — говорит она мне.
— Николай Арентсен, — говорит он. — Бывший адвокат. В своё время я тут был, можно сказать, царь и Бог Николай Арентсен — закон. Ну, а теперь я — евангелие;
Поскольку вся эта тирада обращена ко мне, я считаю нужным справиться:
— И какое же евангелие вы нам пришли провозвестить?
— А знаешь ли, что я должен сказать тебе, Роза, — говорит он, вдруг совершенно забыв обо мне, — мне кажется, нам с тобой лучше обоим разом, да в воду.
— Да, оно, верно, и лучше! — говорит она. Пауза.
Я посмотрел на него: за тридцать, довольно заурядная внешность, с брюшком, короткая шея, красивый рот.
— Нет, отчего же лучше? — вдруг говорит он. — У тебя муж, ребёнок, долгая жизнь впереди. Нет уж, Роза.
На это она ответила:
— Ты, я вижу, всё тот же.
Я подумал: «Господи, и зачем она тут сидит и поддерживает эту беседу? Неужто нельзя встать и уйти?». И тут он ей выкладывает:
— Вот-вот, Роза, а я что говорил? Ведь говорил же я, что тебе следует выйти за почтаря Бенони, а вовсе не за меня? Это младенцу понятно.
— Но я снова вышла замуж, что же ты про это молчишь?
— Нет. Тут всё в порядке.
— В порядке? — переспрашивает она, впервые, кажется, с живым интересом. — Мне сказали, ты умер, вот я и вышла.
— Нет-нет, тут всё в порядке, то есть какое, к чёрту, в порядке, но я и приехал навести порядок. Умер? Разумеется, я умер. За то мне и вознаграждение было обещано. Но я его не получил сполна, добрые господа меня надули. Вот я и выплыл, и ожил.
Она, конечно, привыкла к его безудержному цинизму, но всё же её передёрнуло, и он это заметил.
— Ну как же! Как же! — запричитал он. — Ты в совершеннейшем ужасе, и прочая, и прочая! Но я отнюдь не собираюсь жить по получении вознаграждения, я тотчас снова умру! Благодари своих жуликов за то, что я здесь, пред тобою. Я их дважды остерегал, неужто они не могли тебя от этого уберечь? Я дважды оповещал мою мать о том, что я жив, но жулики меня не добили.
Роза вдруг успокоилась, она сложила руки и сказала:
— О, как это всё мерзко!
— Да, я мерзок, мерзок, я всё тот же. Но господа-то, господа, а? Впрочем, пойми меня правильно: я не столько твоего мужа подозреваю, сколько его поверенного.
— Да кто это? Ничего не пойму...
— Это Мак.
Что-то мелькнуло в нём даже привлекательное, однако грубая откровенность его была достойна лучшего применения. Мне хотелось выручить Розу, и я сказал:
— Простите, но отчего вы его не спросите, зачем он вас посвящает во все подробности своей сделки?
— А это я тебе сейчас объясню, — отвечал он, обращаясь к Розе. — Твой брак с Бенони — законнейший брак, и тут я ни на что решительно не посягаю. Заслуженнейшее презрение твоё я испытывал долгие годы, и чтобы вынести память обо мне, тебе пришлось бы воротиться к временам нашей юности, ко мне прежнему, давнему. И довольно. Но дело-то в том, что я хочу получить обещанное вознаграждение, у меня на него кой-какие виды. Вот я и подумал: а вдруг мне Роза поможет?
— О временах нашей юности — это ты верно сказал, — проговорила Роза, отвечая каким-то собственным мыслям. Она, кажется, ещё что-то хотела сказать, но он перебил:
— О, как же. Ты сама это мне говорила, я знаю, всё знаю. И если тебе угодно носиться с этими воспоминаниями — так и на доброе здоровье! Но ведь ты бы хотела, чтобы я и сейчас тебя растрогал и чтобы можно было меня пожалеть. И я бы пролил слезу о том, что в тебе потерял, и разве ты бы не наслаждалась, если бы, идя навстречу тонким твоим сантиментам, я на коленках бы ползал перед тобою и целовал твои башмаки?
Никогда не забуду: невозможный, совершенный цинизм этого негодяя вызывал во мне уважение! Он помог ей подняться, она вскочила и мучительно, обиженно наморщила брови.
— Мне больше не о чем с тобой говорить! — сказала она.
— Ну, а если я вспомяну твою жаркую, раскалённую улыбку? — спросил он невозмутимо.
— Нет, — только и ответила она, и тотчас снова села, и она всё била, била по снегу носком башмачка. Никогда ещё я не видел её такой оскорблённой.
— Иди к своему ребёнку! — сказал Николай Арентсен вдруг серьёзно и веско. — Мы покончили наши счёты.
— Да, — сказала она. — Видит Бог!
— Только я вот вознаграждения не получил.
— Ты его непременно получишь. Я переговорю с Бенони.
— Благодарствую.
— Это, конечно, какая-то ошибка. Бенони не виноват, я уверена.
— Справедливо. Но зачем же ты сидишь в снегу? Моя миссия окончена.
Пауза.
— Сама не знаю, — ответила она. — Верно, я хочу посмотреть, не сделается ли тебе стыдно.
— И напрасно, Роза!
— Стало быть, тебе за меня недоплатили?
— Гм. Так тебе ещё мало? — спросил он и распрямился. — Мы покончили наши счёты. А засим — прощанье навеки, не правда ли?
Роза качает головой и говорит: