3 августа 2014 года
Кому:
Национальная жандармерия,
Территориальная бригада коммуны Этрета,
Департамент Приморская Сена
Лейтенанту Б. Донадье
От:
Научно-исследовательский институт судебно-медицинской и криминалистической экспертизы (НИИ СМКЭ)
Лаборатория идентификации жертв катастроф
Заведующего Ж. Кальметта
Господин лейтенант,
Возвращаюсь к своему письму от 22 июля 2014 года относительно найденных 12 июля 2014 года на пляже в Ипоре (департамент Приморская Сена) останков трех человек.
Как было условлено, мы приступили к всестороннему исследованию останков и их биологического материала.
Довольно быстро нам удалось разгадать первую загадку, а именно: узнать причину их смерти. У всех троих она одинакова. Напомню вам, что для удобства расследования мы стали именовать неизвестных Альбер, Бернар и Сезар.
Альбер, Бернар и Сезар были отравлены. У них в костях обнаружены следы мускарина, токсического вещества, извлекаемого из мухоморов. Яд поступил в организм в количестве, не оставляющем сомнений в их насильственной смерти. Напоминаю, мускарин практически невозможно почувствовать при добавлении в пищу, он вызывает скорый паралич центральной нервной системы, за которым неизбежно следует замедление сердечного ритма и остановка сердца.
Как вы помните, мы установили, что Альберт, Бернар и Сезар скончались в разное время, с промежутком в несколько лет. Если говорить точнее, Альбер скончался летом 2004-го; Бернар в осенне-зимний промежуток 2004 — 2005-го, Сезар — в 2014-м, между февралем и мартом. Наиболее логично предположить, что они убиты одним и тем же лицом и одним и тем же способом, с интервалом в несколько лет. Однако доказательств у этой гипотезы нет, поэтому можно предположить, что Сезар отравил Альбера и Бернара, а потом отравил себя, или же Бернар отравил Альбера, а Бернара отравил Сезар.
Иначе говоря, в идентификации личности убийцы мы далеко не продвинулись.
Однако спешу сообщить, что после идентификационных ДНК-анализов Альбера, Бернара и Сезара и сравнения результатов с Национальной автоматизированной картотекой ДНК-профилей нам удалось закрыть старое дело об убийстве Морганы Аврил и Миртий Камю (дело, именуемое делом убийцы с красным шарфом). Местоположение трех скелетов, а именно пляж возле скалистого берега в Ипоре, сразу напомнило нам об этом давнем деле.
Сопоставление генетических отпечатков Бернара и Сезара с данными Национальной картотеки ничего не дали. Обе личности полиции не известны.
Генетический отпечаток Альбера также не совпадает с образцами, содержащимися в Национальной картотеке, тем не менее его ДНК нам известна. Можно утверждать без преувеличения: его генетический код знают практически все наши службы. ДНК Альбера соответствует ДНК, выделенной из спермы, найденной на трупах Морганы Аврил и Миртий Камю. Дата смерти Альбера приходится на время между июнем и сентябрем 2004-го, и, зная, что Миртий была изнасилована 26 августа 2004 года, можно с уверенностью сделать вывод, что Альбер нашел свою смерть спустя несколько дней или несколько недель после совершения второго преступления. Это объясняет, почему, несмотря на тысячи тестов ДНК, взятых у знакомых убитых девушек и местных жителей, насильника так и не выявили на основании его генетического отпечатка. К сожалению, ни установить его личность, ни определить, кто отравил его, мы не можем.
Данные экспертизы переданы мною судье Лагарду, которому надлежит вынести вердикт, может ли данная информация являться полным или частичным официальным заключением относительно идентификации двойного убийцы, который, как мы с вами знаем, был номинально разоблачен в субботу, 22 февраля 2014 года.
Не знаю, господин лейтенант, насколько данная информация поможет вам пролить свет на преступление десятилетней давности. Наши сотрудники продолжают работать над решением этой увлекательной задачи. Скорее всего, Альбер, Бернар и Сезар еще не все «рассказали» нам, что могут, и мы приступаем к проведению дополнительных экспертиз. В свете последних данных мы готовы сделать все исследования, которые вы посчитаете необходимыми.
С наилучшими пожеланиями,
Ж. Кальметт,
Заведующий лабораторией идентификации жертв катастроф
НИИ СМКЭ.
Свет плясал перед моими глазами, искусственный свет, подобный флуоресцентной рыбе в темных глубинах океана, крошечная блестящая точка, начавшая расти и быстро заполонившая все поле моего зрения.
Теперь я видел только белый квадрат.
Он чем-то напоминал школьную доску, на которой пишут специальными фломастерами или магнитными буквами.
В верхнем углу доски я заметил маленькую красную табличку. Я знал на ней каждое слово.
Кармен Аврил, мать Морганы Аврил, председательница.
Фредерик Мескилек, жених Миртий Камю, вице-председатель.
Осеан Аврил, сестра Морганы Аврил, секретарь.
Жанин Дебуаз, бабушка Миртий Камю, помощник секретаря.
Алина Массон, лучшая подруга Миртий Камю, казначей.
Подобно актеру, который, отдернув черный занавес, неожиданно появляется на сцене, передо мной внезапно появилась Кармен Аврил. Она открыла рот, и ее голос зазвучал у меня в мозгу, словно ее мысли вытеснили мои собственные.
— Это несложно, месье Салауи, выбить почву из-под ног, а затем свести с ума. Заставить усомниться в самом себе. Достаточно всего лишь маленького общества, не больше пяти человек, при условии, что все они исполнены решимости. При условии, что всех их объединяет непоколебимое стремление к единой цели. Никогда не забывать.
Она подошла поближе. Во всяком случае, мне так показалось, ибо лицо ее приняло непропорциональные размеры, подобно лицу актера, к которому приблизили камеру. Голос ее также прибавил в объеме, равномерно отбивая внутри моего черепа отрывистые слова, ударявшие то в один висок, то в другой.
— У меня две хорошие новости, месье Салауи: вы не умерли и вы не сумасшедший. Но есть и дурная новость. Мы, члены общества «Красная нить», обвиняем вас в двойном убийстве — Морганы Аврил и Миртий Камю.
Силуэт Кармен Аврил растворился во мраке так же неожиданно, как и появился, а на ее месте материализовалась старуха Дениза. Тогда только я заметил на белой доске разноцветные магнитные буквы. Точнее, одиннадцать букв:
Д. Е. Н. И. З. А. Ж. У. Б. А. Н.
Дениза смотрела на меня или, по крайней мере в моем направлении, ибо я был не способен пошевелиться, не способен сказать, что я тут, перед ней, не способен понять, осталось ли у меня по-прежнему тело.
Ее голос проскрипел:
— Видишь, мой мальчик, не я одна потеряла память.
Д. Е. Н. И. З. А. Ж. У. Б. А. Н.
Ее морщинистые руки медленно передвигали по доске магнитные буквы.
До тех пор, пока они не образовали другое имя:
Ж. А. Н. И. Н. Д. Е. Б. У. А. З.
Дрожащий голос не умолкал:
— Теперь ты все знаешь, мой мальчик. Я тоже надеюсь узнать правду, прежде чем сойду в могилу. Всю правду. Про последние слова, последний вздох моей внучки. Ты можешь дать мне хотя бы это.
Внезапно она исчезла, словно режиссер оборвал сцену при монтаже. В следующую секунду доска возникла снова, но буквы на ней изменились.
Одиннадцать букв:
К. Р. И. С. Л. Е. М. Е. Д. Е. Ф.
Словно извергнутый ночным мраком, перед доской возник депрессивный безработный.
В уголках его губ блуждала улыбка.
Губы не двигались, однако я отчетливо слышал его хрипловатый прокуренный голос, вибрировавший у меня в черепе, словно он захватил в плен мой мозг:
— Между пятидесятилетним субъектом, потрепанным, одиноким, и сорокалетним мужчиной, пылающим совершенной любовью к двадцатилетней девушке, намеренным создать семью, свою собственную семью, разница больше, чем одна буква, Салауи. Целая жизнь. Та, которую ты у меня украл.
Его длинные пальцы переместили буквы, составлявшие его имя.
И составили другое:
Ф. Р. Е.Д. М. Е. С. К. И. Л. Е. К.
— Ле Медеф, — вибрировал у меня в голове надтреснутый голос. — Как думаешь, стоило его придумать, а? Назвать Ле Медефом безработного персонажа… Так очевидно, так заманчиво, так рискованно… Но ты поверил, верил до последнего… Хотя от тебя ничего не скрывали, абсолютно ничего!
Он тоже исчез.
У меня не осталось ничего, кроме разума. Лишенный тела, медлительный, бесстрастный, словно погруженный в ватный сон, обессилевший, я приговорен созерцать шествие перед белой доской. У меня нет сил даже повернуть голову, поднять руку или пошевелить ею. Да остался ли у меня разум, не затерялся ли и он в дебрях изнасилованной памяти?
Все та же доска.
Другие буквы:
М. О. Н. А. С. А. Л. И. Н. А. С.
Мона возникла ниоткуда, наверное, из мышиной норы.
Взор опущен. Слабый голос, почти шепчущий, усилился, смешавшись с моими мыслями:
— Спасибо, Джамал. Тебя взволновала моя история, ты только что мне это подтвердил. Теперь я бы хотела выслушать твою историю, Джамал, подлинную историю. Не очередную выдумку. Не про очередной побег.
М. О. Н. А. С. А. Л. И. Н. А. С.
Она убрала первую и последнюю букву фамилии, вставила в свое имя два «С»…
А. Л. И. Н. А. М. А. С. С. О. Н.
— Мы не жульничали, Джамал. Тебе дали все необходимые подсказки. Все имена, все буквы, все ключи. Надо было только увидеть и расставить в нужном порядке. Но ты ничего не замечал…
Она исчезла.
«С призраками покончено», — подумал я.
Новая вспышка.
Доска.
Шесть букв.
А. Р. Н. О. Л. Ь. Д.
На полу под доской спал песик ши-тцу.
В поле моего зрения возникла неизвестная рука и изменила местоположение трех букв:
Р. О. Н. А. Л. Ь. Д.
Песик приоткрыл один глаз и тотчас снова закрыл.
Полная тьма.
Когда я проснулся, было темно; меня раскачивало. На мгновение я решил, что утонул и труп мой дрейфует в темной толще океанских вод, но благодаря какому-то чуду я сохранил свое сознание. Моя правая рука коснулась дна.
Тепло. Мягко. Приятно на ощупь.
Матрас…
Я лежал на кровати.
Ощупью я продолжил исследовать пространство вокруг себя. Матрас, похоже, лежал в деревянной мебельной коробке. Я попытался встать. Невозможно. Моя левая рука пристегнута наручником к планке на стене.
Я подтянулся на прикованной руке, пытаясь обшарить темное пространство вокруг. Меньше чем в метре от головы рука уперлась в потолок.
Всюду доски.
Гроб?
Доски раскачивались.
Гроб в фургоне старьевщика?
По телу пробежал холодок. Я лежал на кровати совершенно голый. Если не считать привидевшегося мне во сне дефиле призраков перед белой доской, моим последним воспоминанием была ледяная вода канала Изиньи, несущего свои воды в море. Мои спасители, вытащившие меня из воды, когда я уже потерял сознание, позаботились о том, чтобы конфисковать мой протез. Как будто наручников мало…
Изменив положение, я ухитрился сесть на корточки. Ощупывая стену, я нащупал толстую ткань и подсунул под нее руку. Пальцы коснулись холодного стекла. Окно? Экран? Я оттянул ткань, и в помещение потек слабый свет. Я сразу все понял.
За стеклом плескалась вода.
Я заперт в каюте судна!
Через иллюминатор сочился свет половинки луны, значит, время ночное; однако в дверь постучали.
Посетитель не стал ждать, когда я приглашу его войти. Он повернул выключатель и закрыл за собой дверь. Неоновый свет, ударивший с потолка, ослепил меня. В светящемся белом ореоле передо мной предстал капитан Пироз. В руках он держал бутылку кальвадоса, два маленьких стаканчика и скрученный в трубочку и перевязанный красной ленточкой листок бумаги.
— Подарок, — приглушенным голосом произнес Пироз.
Я без слов понял, что его ночной визит носит подпольный характер. Он без стеснения разглядывал мое обнаженное тело, вытянувшееся на кровати, затем с отвращением уставился на мою култышку.
— Что за дурацкая идея — прыгать в канал! Черт возьми, нам пришлось немало поплавать, чтобы вытащить тебя на берег. Температура воды в канале вряд ли была выше десяти градусов. Надеюсь, ты нас простишь, что мы сняли с тебя одежду без твоего разрешения. Это была вынужденная мера, иначе ты бы сдох от гипотермии…
Я скорчился, пытаясь скрыть под культей свой пенис.
— Надо сказать, Алина немного перестаралась со стилноксом, когда сыпала его в термос с кофе.
— Алина?
— Ну да… Ты наверняка ее помнишь. Хорошенькая рыжая девушка, без колебаний бросившаяся на шею инвалиду. Хотя тебе она, скорее, известна под именем Мона.
Мона. Алина. Призраки «Больших Карьеров» вновь возникли передо мной. Туманные, размытые. Звон церковного колокола смешался с тявканьем ши-тцу. Конечно, это действие подсыпанного в кофе снотворного. Я с усилием отогнал призраков, чтобы сосредоточиться на текущем моменте.
— Где я?
— Полагаю, ты догадался. На яхте. «Параме», голландский куттер, восстановленный в Бретани. Сейчас нет еще и пяти утра; когда мы тебя выловили, мы сразу отдали швартовые и вышли из Изиньи.
Сделав паузу, он поставил бутылку и стаканчики на изголовье кушетки, затем, не дожидаясь моего вопроса, уточнил:
— Направление Сен-Маркуф! Надеюсь, за последние дни ты узнал о существовании этого дерьмового архипелага, единственных островов, торчащих из моря между полуостровом Котантен и бельгийской границей. Уверяю тебя, расстояние от берега невелико, вряд ли больше семи километров, но мы не торопимся, чтобы не прибыть раньше, чем начнет светать.
Я тщетно искал глазами какую-нибудь простынку, чтобы прикрыться.
— Какой черт несет нас на Сен-Маркуф? — отрывисто бросил я.
Пироз медленно налил кальвадос в оба стаканчика.
— Полагаю, это будет нечто вроде процесса. Допрос, показания свидетелей, следствие, приговор. Но, думается мне, они ускорят процедуру. Их цель — завершить все до начала прилива.
— Кто эти «они»?
Капитан ладонью загнал пробку в бутылку и посмотрел на меня.
— Так ты еще ничего не понял? Только что тебе показали видеоролик, чтобы ты расставил точки над «i», а также над другими буквами. Тебе в уши заправили наушники и подсунули под нос экран, но, похоже, ты все еще в отключке. Проще говоря, ты имеешь дело с актерами из труппы под названием «Красная нить», это тебе что-нибудь говорит? Одни сыграли самих себя, другие — персонажей, взявшихся ниоткуда, но у всех была единственная цель: заловить тебя в западню, голубчик ты мой!
Загнать меня в ловушку!
В голове вновь всплыли события трех последних дней. Совпадения, отсутствие логики, противоречивые свидетельства…
— Как считаешь, удачный кастинг? — не умолкал Пироз. — Кармен и Осеан Аврил сыграли самих себя. Логично, можно было держать пари, что ты попытаешься встретиться с ними. Малышке Алине достался самый трудный персонаж, роль Моны, девицы отнюдь не неприступной, находящейся проездом в Ипоре. Согласно сценарию ей следовало тебя обольстить и в случае необходимости лечь с тобой в постель… Могу тебе признаться, это я выдумал, предложил запудрить тебе мозги историей про кремний в гальке. Год назад у известного профессора молекулярной химии Мартена Денена вскрыли виллу в Вокотте. Я вел дело, мы прониклись симпатией друг к другу, я узнал, что в свое время он интересовался делом Морганы Аврил. Он оставил мне связку ключей, чтобы я время от времени наведывался в его летний дом. Это позволило нам предоставить тебе нору, даже не спрашивая разрешения у профессора, ибо он никогда не приезжает сюда зимой.
Мона никогда не занималась научными исследованиями.
Мона не существовала…
Она всего лишь аватар, собирательный образ, сыгранный девушкой, старательно выучившей свою роль.
Пироз с садистским видом взирал на мое замешательство и продолжал:
— Три другие роли не предполагали столь тесной близости. Бедный Фредерик Мескилек, жених Миртий Камю, примерил костюм первого свидетеля, депрессивного Кристиана Ле Медефа. Бабушка Миртий, бабуля Ниндзя, сыграла второго свидетеля, Денизу Жубан с песиком Рональдом под мышкой, тем самым, которого она унаследовала после смерти Луизы и Шарля Камю. Должен тебе сказать, труднее всего было уговорить последнего актера, Жильбера Аврил, брата Кармен. Но кому-то непременно надо было сыграть роль жандарма, моего помощника. Нельзя сказать, что этот болван исполнил ее с блеском.
Как только Пироз завершил перечисление участников спектакля, я немедленно, не задумываясь, не пытаясь перебрать в голове все те знаки, которые я попросту не заметил, спросил:
— К чему весь этот собачий цирк? Только для того, чтобы показать его мне?
Жандарм протянул мне стаканчик кальвадоса. Я с подозрением понюхал его.
— Организация «Красная нить» потратила тысячи часов на разработку версии двойного убийства и наконец вычислила единственного субъекта, который присутствовал в субботу, 5 июня 2004 года в Ипоре и в четверг, 26 августа, в Изиньи-сюр-Мер. Спустя несколько лет, а точнее, в 2011-м, после ознакомления с показаниями сотен свидетелей из шляпы вытащили имя. Твое, голубчик ты мой! Джамал Салауи. В ночь на 5 июня ты снимал комнату в гостевом доме в Каике, а 26 августа провел день в Гранкам-Мэзи, в парусном лагере от досугового центра агломерации Плен-Коммюн. Что и требовалось доказать, Джамал. Ты убийца…
Я вздохнул с облегчением. Огромная тяжесть, лежавшая на моей совести, растаяла без следа.
Весь этот абсурдный спектакль построен на недоразумении!
В тот момент я решил не говорить Пирозу, что до этой недели я никогда не бывал в Ипоре, что бронь на комнату в гостевом доме я отменил, потому что девушка, с которой я намеревался провести уик-энд, обманула меня, так что я всего лишь проездил туда-сюда, из Клеси в Гранкам, не заезжая в Изиньи, и даже не слышал разговоров об убийстве Миртий Камю.
— Однако та еще компания психов! — присвистнул я. — Но вы-то, Пироз, что заставило вас принять участие в этом маскараде?
Капитан опустошил свой стаканчик кальвадоса и улыбнулся.
— Полагаю, ты не сомневаешься, что идея принадлежит Кармен Аврил. Это она убедила всех участников. Поставь себя хотя бы на миг на их место. Ты единственный, кто подходит на кандидатуру убийцы, но против тебя нет никаких улик, кроме присутствия в соответствующие дни в районе мест преступления. Этого недостаточно, чтобы заставить судью Лагарда возобновить дело, срок давности которого вот-вот истечет; я пытался, можешь мне поверить. Хуже всего, что к роковому десятилетию в деле не было никаких новых подвижек, следовательно, его сдадут в архив…
Поставь себя на их место…
Пироз не причислял себя к этой компании. У меня сложилось впечатление, что капитан не разделял убеждения членов общества «Красная нить». Но я хотел получить подтверждение.
— Вы мне не ответили, Пироз. С чего вдруг национальная жандармерия участвует в бредовых постановках, чтобы задержать подозреваемого?
Перевернув стаканчик, Пироз вытряхнул в рот последнюю каплю алкоголя.
— Вначале, Джамал, все было не столь драматично. Речь шла только о том, чтобы вытащить тебя в Ипор и создать тебе такие условия, чтобы твоя память воскресила некоторые воспоминания. Спектакль был рассчитан на один день и имел две четкие цели, по одной на каждый твой визит в жандармерию. В первый визит надо было получить образец твоей ДНК, твоей спермы, твоей крови, твоих ногтей и волос с задницы. Во второй визит, то есть на следующий день, загнать тебя в угол и заставить признаться в совершении двух преступлений. На этом спектакль завершался. Генетические доказательства и признания! Мы не предусмотрели, что ты, сволочь поганая, разобьешь мою модель «Рождественской звезды» об мою голову и смоешься подальше от города. С этого момента, чтобы сохранить превосходство, нам пришлось импровизировать, иначе говоря, довести тебя до психушки.
Если он ждал, что я попрошу прощения за его кретинский макет, пусть утрется. Я поставил стаканчик кальвадоса на изголовье.
— Выпей, мальчик мой, — посоветовал мне Пироз. — Ты промерз. А то еще помрешь.
— Ничего, я живучий! Раз уж вы взяли образцы моей спермы и всего прочего, полагаю, у вас нашлось время сравнить мои данные с данными убийцы с красным шарфом? — Я изо всех сил старался говорить с иронией в голосе. — Полагаю, сейчас вы сообщите мне, что моя сперма совпадает со спермой насильника, которого разыскивают десять лет. Иначе вы все будете выглядеть идиотами. Так стараться, а все впустую.
Пироз насмешливо глядел на меня.
— В одном, по крайней мере, ты прав, мой мальчик, результаты у меня есть…
Он помахал перед моим носом свернутой в трубочку бумагой и обвязанной ленточкой цвета фуксии.
— Главное доказательство. Пятьдесят на пятьдесят. Твоя свобода — или пожизненное… Но чтобы получить окончательный ответ, надо немного подождать.
У меня возникло то же чувство, что и несколько минут назад. Пироз, похоже, верил в мою невиновность. Или играл со мной, как кот с мышью.
Он снова налил себе кальвадосу.
— Сначала я отвечу на твой вопрос, тот, что ты задал раньше. Почему, будучи полицейским, я согласился принять участие в этом маскараде и даже вызвал тебя в жандармерию, хотя никто из моих коллег не знал, зачем ты туда явился. Прежде всего, должен сказать тебе, Салауи, что через три месяца я выхожу в отставку, так что сам понимаешь, порицание со стороны начальства и тому подобная дребедень меня больше не волнует. Спектакль увлек меня. Почти десять лет я расследую это дело о двойном убийстве, и надо признать, кроме идиотской идеи Кармен вытащить тебя и оказать на тебя давление, чтобы ты раскололся, у меня не было никаких соображений, способных убедить Лагарда официально возобновить расследование и привлечь тебя в качестве свидетеля.
У меня сжались кулаки.
— Черта с два! Надо было лишь попросить меня. Кто вам сказал, что я бы не согласился? Я не насиловал этих девушек! Я сдал вам анализ крови и спермы, так что можно было обойтись без ваших глупостей. Тем более я уверен, что показания, полученные столь замысловатым способом, в глазах судьи не имеют никакого значения.
Пироз смотрел на меня так, словно моя проницательность произвела на него неизгладимое впечатление.
— Ты прав, голубчик, не имеют никакого значения с точки зрения закона. Ты совершенно прав. На самом деле, я согласился участвовать в этом хреновом спектакле, поставленном Кармен Аврил, совершенно по другой причине, той, которая известна только мне. — Он поднял свой стаканчик. — А что касается результата анализа твоей ДНК, тебе надо чуточку подождать, пока я его тебе сообщу. Давай, твое здоровье!
Он опустошил второй стаканчик кальвадоса. Не задумываясь, я схватил свой стаканчик и последовал его примеру. Горлодер обжег нёбо. Я вытер сбегавшие по вискам холодные капли пота и произнес как можно выразительнее и громче:
— Итак, Пироз, подводя итоги, я вынужден признать, что вы держали меня под контролем. Мона следила за мной и подбрасывала коричневые конверты, где в гомеопатических дозах излагались подробности дела Аврил–Камю. Фредерик Мескилек и бабуля Ниндзя играли в прятки, заставляя меня во всем сомневаться. Вы создали персонаж Магали Варрон, придумали и разместили в Интернете подробности ее биографии, поразительным образом совпадавшие с биографией Морганы Аврил, чтобы я в конце концов начал путать этих женщин. Но…
Внезапно я изо всех сил сжал стаканчик. Передо мной предстал образ распростершейся на камнях Ипора девушки с опухшим лицом и обмотанной красным шарфом шеей.
— Но, черт возьми, Пироз, кто же тогда прыгнул в пропасть три дня назад? Кто умер в то утро?
— Никто, Салауи.
— Не надо держать меня за дурака. Я был там! Она прыгнула с обрыва на моих глазах.
Пироз аккуратно поставил свой стаканчик.
— Салауи, ты видел фильм Хичкока «Головокружение»?
Вместо ответа я покачал головой.
— Так вот, «Головокружение» — это история частного детектива, нанявшегося следить за женой своего друга. Она постоянно пытается совершить самоубийство и в конце концов убивает себя, бросившись вниз с высокой башни. По крайней мере, детектив так считает. На самом деле это фуфло, все подстроено мужем, она выбросила вместо себя манекен. Детектив, которого выбрали из-за того, что он боится высоты, не мог непосредственно видеть прыжок красотки…
— Какое отношение фильм имеет ко мне?
— Твоя деревянная нога, кретин! Из-за нее ты не мог подойти к краю обрыва и увидеть, как тело Магали Варрон разбивается о прибрежные камни. Особенно утром, по ковру из заледеневшей травы. В сущности, отсюда и родилась сумасшедшая идея Кармен, ее цепочка ассоциаций: обрывистый берег, дурацкая искусственная нога…
— Я видел, как она прыгнула вниз. А потом видел ее окровавленное тело на пляже…
— Потом… Будь точен, Салауи. Через сорок семь секунд, если быть точным! Время, которое требуется, чтобы добежать до казино по улице Жан-Эли и спуститься по лестнице к морю. Время засекали десятки раз, для тебя быстрее добраться до пляжа невозможно. Оказавшись внизу, два свидетеля, в искренности которых у тебя оснований сомневаться не было, подтвердили, что видели, как тело Магали Варрон разбилось о прибрежные камни.
Я смотрел на Пироза и по-прежнему ничего не понимал. Он сильно вспотел. Похоже, он не слишком хорошо себя чувствовал. У меня создалось впечатление, что он хочет налить себе третий стаканчик, но не решается.
— Если я не совсем идиот, то, полагаю, роль Магали Варрон исполнила Осеан Аврил. Но, Пироз, одна деталь по-прежнему от меня ускользает, совсем крохотная деталь. Если все это подстроено, как Осеан удалось спокойно улечься на пляже? Может, у нее выросли крылья?
— Осеан — настоящая оторва! Красива до безумия. Спортивная. А главное, решительная. Горит желанием отомстить за сестру-близнеца. Как только год назад план созрел, она начала тренировки.
При упоминании о свойствах характера Осеан странное тепло разлилось по всему моему телу. «Девушка моей мечты, — снова вспомнил я. — Ангел, способный летать».
Я убедил себя пойти в наступление на Пироза.
— Какие еще, к дьяволу, тренировки?
— Бейсджампинг. Во Франции федерация насчитывает несколько сотен человек, а всего в мире их несколько тысяч. Чтобы тебе стало понятнее, бейсджампинг заключается в умении совершать короткие прыжки с фиксированных объектов. С края пропасти. С высотного здания. С церковной колокольни. Со скалы. Разве в твоем предместье этим не развлекались?
Я ничего не ответил, только покачал головой.
— Если хочешь узнать поподробнее, Салауи, скажу, что бейс-джамперы могут прыгать с высоты минимум пятьдесят метров. Прибрежные скалы в Ипоре высотой примерно сто двадцать метров. Следовательно, сам видишь, даже не будучи профессиональным бейсером, Осеан не слишком рисковала.
— Я собственными глазами видел, как она прыгнула с обрыва, — повторил я. — С красным шарфом в руке. В разорванном платье…
— Преимущество бейсджампинга. При прыжке используется вытяжной парашют, маленький и круглый, который убирается в маленькую сумочку на липучке. На их жаргоне она называется хвостовой карман. Сумочка, принимающая форму спины, толщиной менее десяти сантиметров. Очень впечатляет, под курткой или пальто ее не видно вовсе.
— А под разодранным платьем? — едва слышно спросил я.
— Молодец, мой мальчик! Платье, которое, как ты подумал, разорвал впопыхах насильник, потребовало от нас многочасовой работы. Надо было сообразить, каким образом сексуальное платье скроет то, что нужно, а именно крепежные ремешки, опутывавшие тело и проходившие под бедрами и под мышками, а также хвостовой карман на спине, который должен был выпустить парашют, как только Осеан прыгнет и дернет за лохмотья своего платья. Осеан превосходная актриса… она сумела отвлечь твое внимание. Согласен?
Я не ответил. Я не мог поверить. Не мог принять столь невероятную истину.
Спустя время, когда вся эта история окончилась, я проверил. Я посмотрел на YouTube сотни роликов бейсеров. Целую ночь, словно завороженный, я смотрел, как эти отчаянные безумцы во всех концах света развлекаются, прыгая в пустоту с самых невероятных точек — с соборов, с мостов, с телевышек. Я прошерстил все сайты, посвященные снаряжению. Пироз ничего не придумал. Хвостовой карман можно купить по Интернету, и он, действительно, занимает места меньше, чем дамская сумка, и крепится на спину.
— Падение длится менее четырех секунд, — продолжал Пироз. — Ты, возможно, заметил, что известняковое основание скалистого берега пронизано пустотами, более или менее широкими гротами, вполне достаточными, чтобы там спрятаться. Даже толстой Кармен! Сорока семи секунд больше чем достаточно, чтобы она загримировала лицо Осеан кровавыми следами и, забрав с собой хвостовой карман, снова спряталась в одном из ближайших гротов.
Я вспомнил, с какой ужасающей быстротой я мчался к пляжу. Я добежал до тела раньше, чем Кристиан Ле Медеф и Дениза Жубан. К распластавшемуся на камнях трупу.
— Осеан сыграла мертвяка? Черт, как же ей удалось выдержать столько времени? Мы ждали вас больше десяти минут, пока вы парковали полицейский микроавтобус.
Пироз не удержался и налил себе третий стаканчик.
— Вспомни, Салауи. В то утро стоял собачий холод. А что прежде всего сделала Жанин, то есть для тебя Дениза Как-ее-там?
Я стал вспоминать. Точно. Какой же я идиот, что не обратил на это внимания!
Пироз торжествовал.
— Она попросила у тебя толстовку, чтобы прикрыть лицо и тело Осеан! Чтобы она спокойно дышала, пока ты дрожал от холода!
Словно желая продлить удовольствие, Пироз омочил губы в кальвадосе.
— Мы не предусмотрели только одну деталь, а именно — что тебе придет в голову бросить Осеан красный шарф, который мы заботливо прицепили на твоем пути. Пришлось импровизировать. Осеан прыгнула вместе с шарфом. Чтобы добавить еще немного перчика нашей мизансцене, Кармен решила обмотать его вокруг шеи дочери. Уверен, тебе пришлось основательно поломать голову!
— Кучка психов!
Пироз расхохотался.
— Я рад, что ты все правильно понимаешь!
Пока он смаковал кальвадос, не решаясь проглотить его одним махом, я разглядывал свернутый в трубочку лист.
Сравнение моего генетического профиля с профилем двойного убийцы.
Доказательство моей невиновности, сводящее на нет весь этот бред. Конечно, если Пироз не подделал его, как и все остальное.
— Вы напрасно затратили столько усилий, — бодро заявил я. — Со всем уважением, с коим я отношусь к горю этих лицемеров из организации «Красная нить», среди которых хочу особо выделить мерзавку Мону, или Алину, как вам будет угодно, я заявляю, что вы поставили не на ту лошадку. Я не убийца. Очень жаль… Надеюсь, вы передадите мои слова?
Я протянул руку, давая понять Пирозу, что жду от него ключа от наручника, которым прикована к стене моя правая рука.
— Кажется, ты не понял, Салауи. Насильник ты или нет, им наплевать. Им нужен виновный!
По моему обнаженному телу пробежала дрожь, от спины до отрезанного колена.
Хреново. Что еще придет в голову этим психопатам?
— Сначала они заставят тебя признаться. Потом они тебя казнят. Они десять лет ждут этого момента. Десять лет Кармен Аврил мечтает отрезать яйца тому, кто изнасиловал ее любимую девочку. Десять лет она делает все, чтобы горечь утраты Осеан становилась еще острее. Десять лет Фредерик Мескилек, словно кастрюля-скороварка, подогревает свою ненависть, чтобы наконец взорваться и выплеснуть ее. Десять лет он мечтает наплевать на все христианские принципы и собственными руками задушить убийцу своей невесты.
— Это кретинизм, Пироз! Я невиновен!
Пироз тихо поднес свой стаканчик к моему. Этот идиот хотел чокнуться со мной! Я не пошевелился. Нисколько не обидевшись, он, резко закинул голову, одним махом опустошил стаканчик и застыл в этой позе.
— Я знаю, — наконец промолвил он.
Меня словно током ударило.
Он знает?
Что он знает?
Что я не виновен!
Капитан жандармерии медленно развязал ленточку, обвязывавшую свернутый в трубочку листок, и протянул бумагу мне.
— Тебе подарок, Салауи. Признаюсь, я бы не обрадовался, если бы ты оказался убийцей. Дебильный араб с одной ногой — это многое упрощает. Но я обязан признать очевидное: твоя ДНК не соответствует ДНК убийцы с красным шарфом. Ты, голубчик мой, не убийца.
Я лихорадочно схватил листок и вгляделся в бесконечные сочетания трех букв, похожих на те, что я видел в деле Морганы Аврил и Магали Варрон. В этот раз у Пироза нет никаких оснований лгать мне. Я облегченно вздохнул и устремил взор в иллюминатор, где уходящая ночь позволяла видеть море.
— Как давно вы это узнали?
— Вчера после полудня. Около семнадцати часов…
Я рассвирепел.
— Тогда к чему этот бардак, если вы получили доказательства моей невиновности? Кретинская перестрелка возле бывшего вокзала в Иф? Гиньоль в «Больших Карьерах» рядом с Изиньи? Какого хрена мы плывем на Сен-Маркуф?
Пироз забрал у меня листок с результатами экспертизы и снова свернул его в трубочку.
— Тише, Салауи. Радуйся. Силы правопорядка на твоей стороне. Они знают, что ты не виновен. Они тебя защищают. Тебе больше нечего бояться.
Я дернул рукой в наручнике.
— Тогда освободите меня, уроды…
— Я же сказал: спокойно. Честно говоря, результат меня не удивил. Но я никогда не скажу этого в присутствии Кармен Аврил, не хочу, чтобы она выцарапала мне глаза. Я никогда не верил в ее версию двойного убийцы, по крайней мере, не верил, что твое присутствие в те дни в Ипоре и в Изиньи является бесспорным доказательством, что ты убийца. С тех пор как мне поручили это дело, я разрабатывал другую версию. Это, знаешь ли, моя личная версия… более сложная.
— Валяйте выкладывайте, перед нами вся ночь.
— И все время утреннего прилива. Впрочем, сам увидишь. Чтобы не быть многословным, скажу лишь, когда Кармен Аврил уговорила всех членов общества «Красная нить» сыграть свои роли, чтобы загнать тебя в угол, она привлекла к своей бредовой затее и меня. Собственно, я сам ухватился за подвернувшуюся возможность.
— Не крутите вокруг да около, Пироз.
Капитан закашлялся. Похоже, он чувствовал себя неважно.
— Ты еще не понял? Объясняю. Я использовал тебя как приманку! Принял участие в спектакле, чтобы отвлечь их внимание. Потому что…
Пироз опять закашлялся. Я вспомнил содержание коричневых конвертов, последние этапы расследования, сомнения Моны-Алины. Миртий Камю знала своего насильника. Она и Моргана Аврил стали жертвами одного поклонника. У них было с ним свидание…
— Потому что вам удалось установить личность настоящего преступника? — едва ли не выкрикнув, спросил я.
Пироз знаком велел мне сбавить тон. Я продолжил, но, кажется, почти столь же громко.
— Я его знаю? Полиция проверила генетические отпечатки всех знакомых Морганы Аврил и Миртий Камю. Среди них не могло быть убийцы!
Я перевел дух и тут же спросил:
— При чем здесь эта хренова дилемма заключенного? Она как-то связана с этим бардаком?
Пироз загадочно улыбнулся.
— Через несколько часов ты все узнаешь, Салауи. Все предусмотрено. Все готово. Доверься мне. Прошу тебя лишь об одном: играй в их игру! В последние дни они постоянно обводили тебя вокруг пальца, так почему бы и тебе немного не поломать комедию? Только пока не говори никому о нашем разговоре. Пока никто не в курсе. Твоя невиновность должна оставаться тайной еще несколько часов. Это единственный способ заставить убийцу выдать себя.
— Достали вы меня с вашими идиотскими играми.
Открыв бутылку кальвадоса, Пироз налил себе четвертый стаканчик.
— За твое здоровье, Салауи. Через несколько часов все будет кончено. Ты будешь бел как снег. И сможешь отчалить куда угодно со своей ненаглядной Алиной.
Он взял стоявший на изголовье стаканчик и протянул мне, но я даже не подумал взять его. Пироз пожал плечами.
— Она запала на тебя, голубчик. Чем чаще она виделась с тобой, тем меньше она верила в твою виновность. Запомни хорошенько мой совет, Салауи. На этом корабле мы с ней — твои единственные союзники.
Мона?
Моя единственная союзница?
В эту минуту я испытывал к мышке-притворщице самое глубокое презрение.
Обман. Предательство. Разочарование.
Как могла Офели поставить ей 21 из 20?
«Не бросай ее, это женщина всей твоей жизни».
Женщина всей моей жизни?
Моя единственная союзница?
Я не знал, ошиблась ли Офели, ошибся ли Пироз.
Когда капитан, пошатываясь, покинул каюту, забрав с собой экспертизу, бутылку и оба стаканчика, я почувствовал, как меня обволакивает сильный жар, словно деревянная обшивка каюты превратилась в стены сауны; я задыхался. Странно, я вдруг вспомнил день, когда на крыше спортивной площадки при школе «Луиза-Мишель» я выкурил свой первый косячок с наркотой. В тот день я словно с цепи сорвался, сбросил с себя весь груз, пригибавший меня к земле.
Все к черту!
Я почувствовал облегчение. Я не виновен. У фликов есть доказательства.
Мне оставалось только сказать «прощай» тесной компании психов, которые чуть не свели меня с ума.
За исключением, быть может, Осеан…
Меня разбудили крики чаек и буревестников — словно тысячи морских птиц через социальные сети сговорились собраться, чтобы приветствовать прибытие «Параме» на Сен-Маркуф. Занимался день. Красный глаз робкого солнца, направленный в самый центр иллюминатора, омывали слезы пены.
Внезапно деревянные стены каюты содрогнулись. Раздались людские крики. Я понял, что яхта «Параме» причалила к берегу. В следующее мгновение дверь каюты распахнулась с такой силой, что едва не слетела с петель. Я узнал величественную фигуру Кармен Аврил. На ней был широкий непромокаемый плащ лилового цвета.
— Час настал! — воскликнула она.
С отвращением разглядывая мое обнаженное тело, она задержала взгляд на культе левой ноги. Так смотрят на монстра. На существо искалеченное и извращенное. С такой смесью восторга и ненависти, возбужденной созерцанием моего увечья, я сталкивался крайне редко.
Убийца ее дорогой дочери. Она уверена, что разглядывает убийцу.
Я демонстративно вытянулся на кровати, перестав скрывать между бедрами пенис.
Я невиновен! Жандармы на моей стороне, а не на ее.
— Надень вот это, — с отвращением произнесла Кармен, бросив на кровать скомканные шмотки.
Одновременно она извлекла из-за спины железный прут и ткнула им в мою сторону. Прут напоминал кочергу, только длиннее и толще, добрых два сантиметра в диаметре и длиной не менее метра.
Я инстинктивно отшатнулся в глубь алькова. Я невиновен, однако прикован наручником к стене, обнажен и беззащитен перед лицом психопатки, в течение десяти лет вынашивавшей план мести. Кармен Аврил приблизила прут ко мне, направляя прямо мне в лицо.
Время остановилось. Начиналась бесконечность.
Наконец она бросила прут, и тот с дребезжанием упал на пол.
— Это тебе вместо костыля.
Не сказав больше ни слова, она положила на изголовье кровати маленький ключ, видимо, от наручников, и вышла из каюты.
Как только я облачился в неопреновый комбинезон, брошенный мне Кармен, и ступил на палубу «Параме», как, видимо, поджидавший меня Фредерик Мескилек тотчас спустился в трюм. Я не успел ни обругать их, ни заорать, как подло с их стороны заставлять меня прыгать на одной ноге по лестнице, как трудно с одной ногой сохранять равновесие на борту, помогая себе лишь дурацким металлическим прутом. Фредерик Мескилек уже поднялся наверх и, держа в руках наручники, сделал мне знак протянуть руки.
Мескилек… Ублюдок Атаракс! За десять лет он здорово поистрепался, тот еще Шишин, кумир девчонок-подростков…
Я вспомнил советы Пироза.
Все предусмотрено.
Все готово.
Играй в их игру.
Я выпустил железный прут и вытянул руки. Допрыгал до сундука, служившего скамейкой, и сел.
Обе руки скованы, нога одна. Они что, действительно, считают, что я могу вплавь достичь берега?
«Параме» пристала к острову Ларж, одному из двух островков архипелага Сен-Маркуф. Островок площадью сто пятьдесят метров на восемьдесят, по сути, представлял собой крепость, построенную посреди моря. Я тотчас вспомнил телеигру «Форт Боярд». Я следил за участниками игры и вместе с ними переживал свои первые детские страхи и фантазмы. Я помнил карликов, тигров, пауков, старлеток с соблазнительно глубокими вырезами спортивных маек.
Центральная часть форта Сен-Маркуф напоминала Колизей со сторожевой дорожкой поверху. Цитадель окружали рвы с водой и толстая кирпичная стена, сплошь поросшая водорослями и мхом. Во время прилива море затопляло значительную часть укрепления. И только причал, куда подплыла «Параме», похоже, был построен недавно.
Передо мной возникла Кармен.
— Не рассчитывай на спасателей, Салауи. Из соображений безопасности заходить на остров Ларж запрещено уже несколько лет. Разрешение есть только у членов общества, которое проводит реставрационные работы в форте. Но зимой добровольцы обычно не работают… А яхты не плавают по Ла-Маншу.
Я промолчал. На столике, вытащенном на палубу, стояли чашки, термос с кофе и тарелка с выпечкой. Взяв кофе и круассан, Фредерик Мескилек повернулся ко мне.
— Чашку кофе? — спросил он; в голосе его не слышалось ни ненависти, ни симпатии.
Похоже, ему очень просто играть своего персонажа, ибо, судя по его лицу, он пребывает в депрессии, как и Крис Ле Медеф.
— Нет, спасибо, — ответил я достаточно громко, чтобы меня услышала Мона. — Сколько времени мне понадобится, чтобы начать звать ее Алиной? — Последний кофе, который я пил, до сих пор сидит у меня в печенках.
Мона не шелохнулась.
Она стояла на носу, развернутом к другому островку, острову Терр. Распущенные рыжие волосы яростно хлестали ее по лицу, покрасневшему от холода; в уголках ее опухших глаз засохли несколько слезинок. Рядом с ней, слева на палубе, держась одной рукой за поручень, а другой прижимая к себе ши-тцу, расположилась Дениза Жубан. Арнольд спешно расправлялся с кусочком булочки с шоколадом, словно она могла удрать от него.
За стеклом рулевой рубки возвышался Жильбер Аврил, наблюдавший за работой навигационных приборов.
«Самый худший актер во всей труппе», — подумал я. Даже во время пути длиной в семь километров, даже причалив к острову, даже в спокойную погоду он наверняка найдет множество причин, чтобы не покидать рубку, предоставив остальным делать грязную работу.
Кармен прошла мимо меня; пытаясь согреть пальцы, налила себе чашку кофе, потом подошла к Осеан и одарила ее лучезарной улыбкой.
Союз двух женщин, после стольких лет наконец добившихся своего.
Вознаграждение. Апофеоз.
В пальцах, выглядывавших из малиновых митенок, Осеан держала сигарету. С помощью яркой заколки-краба она заколола откинутые назад волосы. Такая прическа увеличивала ее лицо, ее темные глаза и придавала ей элегантность американской актрисы. Красавица на палубе трансатлантического лайнера, отплывшая из Нью-Йорка на завоевание Парижа. В отличие от других, она не избегала моего взгляда. Наоборот, она пристально смотрела на меня, время от времени позволяя морскому ветру швырять мне в лицо дым от ее сигареты.
Легкий налет таинственности. Я без рук, без ноги, однако побежденным себя не чувствую.
Невиновен!
Осеан рассматривала меня. Я ей интересен. Она задавала себе вопросы. В сущности, мне выпала удача. Если бы не ее презрение, не это кретинское недоразумение, такая роскошная девушка вряд ли когда-нибудь положила бы на меня глаз.
«Все предусмотрено, — сказал Пироз. — Все готово.
Играй в их игру».
Старый пьяница Пироз — единственный, кто не поднялся на палубу. Сидит и наверняка потягивает кальвадос, ожидая, когда настанет время извлечь из рукава новую версию.
За спиной у меня раздался строгий голос Фредерика Мескилека:
— С завтраком покончено?
Кармен поставила чашку на стол.
— Ты прав, не будем терять время, уже два часа как начался прилив.
Я не понял, как соотносится прилив с завтраком.
— Алина, — приказала Кармен, — ослабь швартовые.
Мона механически выполнила приказ: медленно выпростав руки, подтянула оранжевые буйки, качавшиеся на волнах между «Параме» и причалом острова Ларж. Во время маневра Дениза унесла Арнольда.
— Которое? — спросила Кармен, сверля взором кирпичную стену.
— Третье сверху, — ответил Фредерик Мескилек, глядя в одном с ней направлении.
Третье что?
На крепостной стене я видел только слизистые водоросли, некоторые уже смыло море, некоторые только через несколько минут окажутся под водой.
— Наименее ржавое, — уточнила Кармен, вытягивая палец.
Палец указывал на медное кольцо, вделанное в крепостную стену, примерно в метре высоты от нынешнего уровня моря, но на пятьдесят сантиметров ниже его максимального уровня, о чем можно судить по влажному мху. Я тотчас понял, почему они дали мне неопреновый комбинезон…
Они намеревались привязать меня к этому кольцу! И ждать прилива. Под неопреновым комбинезоном по телу у меня заструился едкий пот.
Какова их цель? Заставить меня признаться в преступлениях, которые я не совершал? Вырвать признание, а потом сдать полиции? Или, следуя неведомой мне логике, оставить подыхать здесь?
Я вспомнил слова Пироза:
«Все предусмотрено. Все готово».
Я молился, чтобы капитан жандармерии не ошибся.
Этот говнюк Пироз часто казался непроспавшимся.
Одним щелчком отправив окурок в море, Осеан продолжила сверлить меня взглядом. Непостижимым…
Ко мне подошла Кармен.
— Думаю, ты все понял, Салауи. Море поднимается примерно на сантиметр в минуту… У тебя чуть больше часа, чтобы рассказать нам о своих преступлениях.
Я проглотил слюну.
«Играй в их игру».
О'кей, Пироз, у меня нет выбора, но ты поторапливайся.
— А потом? — спросил я.
— Ты хочешь, чтобы я ознакомила тебя с распорядком дня? В конце заседания жюри присяжных вынесет решение. Беспристрастное жюри, так что в твоих интересах говорить убедительно.
«Играй в их игру».
— Вы все больные, — сплюнул я.
Кармен стоически выдержала мою выходку.
— Сходи за Пирозом! — крикнула она Фредерику. — Нам понадобится еще один мужчина, чтобы бросить Салауи в воду. Жильбер отказывается пачкать руки.
Жильбер Аврил не ответил. Наверное, он не расслышал реплики сестры, ее заглушили крики чаек, рассевшихся на капитанской рубке.
Фредерик исчез в трюме. Мона по-прежнему сжимала в руках облепленные морской пеной тросы. Сжимала до посинения. Скудное утреннее солнце постепенно выплывало из-за перины облаков. Температура на улице не превышала пяти градусов выше нуля. Температуру воды даже страшно себе представить.
Осеан закурила следующую сигарету. Кармен опустошила вторую чашку кофе.
— Где застрял этот идиот? — проворчала она; слова ее явно относились к Мескилеку, который должен был бы уже вернуться на палубу.
Наконец на лестнице послышались шаги. Лицо Фредерика Мескилека выражало растерянность и недоумение.
— Пироза нет в каюте, — произнес он.
Подо мной отверзлась пропасть. Видимо, судьба все же решила пришпилить меня к стене и теперь голосами сотен чаек насмехалась надо мной.
— А ты хорошо искал? — спросила Кармен. — В сортире? В душе?
Фредерик Мескилек раздраженно отмахнулся.
— Черт возьми, Кармен, — произнес он, теребя дурно выбритый подбородок, — суденышко длиной всего тридцать метров. Так что я утверждаю, что внизу его нет!
Все молчали. Кармен, Осеан, а следом и Дениза спустились вниз. Они обыскали каждый закоулок «Параме».
Безрезультатно.
Капитана жандармерии на яхте не было. Неужели Пироз так напился, что не удержался и упал за борт? А может, он добровольно прыгнул в ледяную воду и на какой-нибудь надувной лодке добрался до берега и отправился за помощью? Или его просто заставили замолчать, потому что он слишком много знал и не был достаточно осторожен?
Пока Жильбер Аврил, подгоняемый Кармен, пересчитывал спасательные жилеты, я снова и снова вспоминал слова Пироза.
«Пока никто не в курсе. Твоя невиновность должна оставаться тайной еще несколько часов.
Пока никто не в курсе».
Чертыхаясь, Жильбер Аврил сложил спасательные жилеты обратно в ящик.
Все жилеты на месте!
Я с ужасом взирал на железное кольцо, вделанное в кирпичную стену.
Море поднялось уже на добрых десять сантиметров.
«Волны доставали ему до колен, а старый дурак все шел вперед».
Не знаю, почему мне вдруг вспомнилась эта старая песня Грэма Олрайта, которую мы мальчишками пели в летнем лагере.
Вспомнилась и привязалась.
Один из способов, изобретенных мозгом, чтобы убежать от решения насущных проблем. Честно говоря, вода уже доходила мне до середины бедра. Холода я не чувствовал, неопреновый костюм пока еще защищал меня. Ныли руки, пристегнутые наручниками к кольцу.
За несколько минут я испробовал несколько позиций, цепляясь за кольцо то одной рукой, то другой, то обеими сразу, чтобы распределить тяжесть тела, а не перекладывать ее на одно плечо. Я знал, что, как только вода поднимется и тело мое закачается на волнах, боль, возможно, уйдет.
А потом мучения и вовсе закончатся.
Жильберу Аврил все же пришлось помочь Кармен и Мескилеку спустить меня с яхты и прикрепить наручники к медному кольцу, вделанному в стену укрепления. Он долго отнекивался, попросил у Осеан сигарету, тут же ее выбросил, несколько раз пробормотал сквозь зубы: «Какая дикость», и как только меня приковали к пыточному столбу, вернулся в рубку.
Я не сопротивлялся. Хотя сначала не хотел упрощать им задачу, хотел заорать, упасть на палубу, извиваться, словно червяк, разрезанный надвое… Иначе говоря, к тому, что пришлось пережить, добавить еще и унижение.
Все напрасно…
Их шестеро. У Фредерика Мескилека и Осеан Аврил в карманах револьверы; они специально дали мне возможность заметить их. Я один. Связанный. Мне можно не угрожать оружием, а просто бросить со скованными руками в холодную воду и слушать, как я стану умолять их бросить мне соломинку, чтобы я смог вылезти из воды.
Вода поднималась с точностью швейцарских часов — на сантиметр в минуту. Море было спокойным, что не мешало водной зыби с силой биться об укрепления форта. Морская вода брызгала мне в лицо, соль щипала глаза и губы, но у меня не было ни малейшей возможности вытереть их, чтобы уменьшить раздражение. С каждой ударной волной тело мое приподнималось и припечатывалось к стене, покрытой мокрыми водорослями. Я напоминал подхваченный шквалом ствол, которому суждено болтаться до бесконечности.
По-прежнему опираясь на поручень, Дениза стояла на палубе, держа на руках Арнольда. Четверо других моих мучителей поднялись на бастион и теперь сидели или стояли на недавно отреставрированной стене в пяти метрах от меня. Со своего места я видел только кирпичную стену центральной, самой высокой, постройки цитадели и бегущую поверху караульную тропу; снизу казалось, что она проложена высоко, в затянутом облаками небе.
Моя последняя надежда…
Когда меня привязывали к медному кольцу, я думал, что вряд ли Пироз попытается достичь берега, скорее всего, спрятавшись на острове Ларж, он будет ждать своего часа, чтобы неожиданно появиться, возможно, даже в сопровождении эскадрона жандармов, и накрыть всю компанию.
Из четверых безумцев из «Красной нити» Мона — я не мог думать о ней как об Алине — находилась дальше всего от меня; она сидела на самом краю бастиона.
Она сама выбрала место?
Мона нервно постукивала ногами по стене; наверное, время тянулось для нее слишком медленно. Разметавшиеся волосы исполняли обязанности «дворников», убирая влагу с ее полных слез глаз. Мескилек, усевшись на корточках рядом с ней, каждые тридцать секунд нервно вскакивал и опять садился. Кармен стоически держалась прямо, ее массивная фигура доминировала над остальными. Она ни разу не присела и отводила взор только для того, чтобы посмотреть на часы.
— Осталось меньше часа, Салауи. Если хочешь, чтобы у жюри было время посовещаться, прежде чем ты изопьешь чашу до дна, советую тебе говорить.
Морская пена хлестнула меня по лицу.
Только Осеан казалась спокойной. Она сидела на корточках, ее ветровка «К-WAY» касалась земли. Глядя на меня без злобы, но и без сострадания, она продолжала курить сигарету за сигаретой. Она смотрела на меня с любопытством ребенка, который видит, как в саду одно насекомое пожирает другое, и не пытается спасти жертву, ибо начинает понимать, что мир жесток.
Потрясающе красива.
— Говорить о чем? — прокричал я между двумя волнами.
Мне никто не ответил. А я-то надеялся, что мне подскажут ответы.
Что за черт, куда делся этот кретин Пироз?
Вода, поднявшаяся еще сантиметров на тридцать, словно обручем, сдавила мне грудь.
«Все предусмотрено. Все готово», — чеканил под черепушкой голос капитана жандармерии.
Но его самого как не было, так и нет.
— Тебе осталось меньше получаса, — напомнила Кармен Аврил.
Время шло слишком быстро. Жульническая клепсидра. «Форт Боярд», версия snuff movie.[12]
Я выплюнул смесь пены и слюны.
— О’кей, сейчас я вам все расскажу!
Мне оставалось слишком мало времени. «Тем хуже для советов Пироза», — подумал я. Я не могу больше ждать. Этот толстый жандарм-алкоголик должен был мне четко сказать, когда высадится кавалерия.
— Вы с самого начала ошибались! — закричал я, перекрывая шум волн. — Я не убивал Моргану и Миртий! Пироз это знает, сегодня ночью он мне все рассказал.
Я тоже рассказал все, даже сообщил о результатах экспертизы ДНК; бумага эта наверняка лежит в каюте Пироза или где-нибудь на корабле, и они, черт бы их побрал, обязаны срочно найти ее!
— Идите поищите, — обратилась Кармен к Осеан и Мескилеку.
Они беспрекословно встали.
Тем временем я продолжал излагать свои доводы. Ипор, где я никогда не был, несмотря на полученную информацию, иначе говоря, на этот чертов заказ комнаты в гостевом доме. И вообще, в этом нормандском захолустье я только и видел, что бетонную церковь в Гранкам-Мэзи, да и то вечером, и никогда не был ни в «Больших Карьерах», ни на берегах канала Изиньи-сюр-Мер.
Мона ни разу не повернула голову в мою сторону. Она знала эту версию. Волна, превысившая все предыдущие, хлестнула меня по лицу, превратив мои последние аргументы в жуткий глоток соленой воды, который я выплюнул вместе с желчью.
Еще немного — и я сдохну.
Больше я ничего не сказал. Я решил пока не говорить о двойной игре Пироза, о его истинной цели — использовать меня как приманку, чтобы разоблачить преступника.
Интересно, на яхте есть еще кто-нибудь?
«Вода дошла ему до пояса», — звучали в голове строчки Грэма Олрайта.
Через десять минут из трюма выбрались Осеан и Фредерик Мескилек; с пустыми руками.
Ничего. Они все обшарили.
Никаких следов экспертизы ДНК. Пироз исчез, не оставив единственной оправдывавшей меня улики. Некомпетентный идиот!
Глаза щипало, словно их кололи тысячи абразивных кристаллов.
— Послушайте, уроды! — заорал я, вопреки забивавшим горло пене и слюне. — Сегодня ночью Пироз показал мне эту бумажку. Она выдана Региональным отделением службы криминалистического учета в Руане. Позвоните им, детективы хреновы, они вам подтвердят.
Осеан закурила новую сигарету и села. Совершенно безразличная ко всему. Мескилек прошел несколько шагов по брустверу.
— Не пытайтесь тянуть время, Салауи, — сурово произнесла Кармен. — У вас его не так много.
Возможно, минут двадцать…
Максимум.
Вода уже доставала мне до лопаток. Но мое положение стало более сносным: я сумел кое-как расслабить тело, поддерживая его в равновесии на колышущейся воде. А с помощью ампутированной ноги даже сдерживал натиск особенно агрессивных волн. Пытка, изобретенная Кармен и ее друзьями, оказалась невероятно эффективной. Каждый шаг, позволявший поудобнее устроиться на волнах, неумолимо приближал меня к смерти.
Горизонт был отчаянно пуст.
Несколько туч лопнули, и вниз посыпался мелкий дождь. Его послало само Провидение!
Широко открыв рот и распахнув глаза, я лакал струившуюся по лицу пресную воду. На палубе Дениза и дядя Жильбер зашли под навес капитанской рубки, а потом и вовсе скрылись в ее стеклянных затуманившихся от дождя стенах.
Кармен накинула на голову капюшон лилового дождевика. Мескилек открыл черный зонт, который вряд ли мог долго сопротивляться ветру, подошел к Моне и прикрыл ее от дождя. Девушка никак не отреагировала: не отмахнулась, но и не поблагодарила.
Только Осеан не обращала внимания на дождь.
Капли били ее по лицу, смывая тушь с ресниц и фиолетовые тени с век, сбегавшие по щекам цветными дорожками; дорожки попадали в рот и струились дальше. Она выглядела потрясающе, настоящая византийская икона, забытая под дождем, смывшим ее золото и пурпур, чтобы боги могли изобразить на ней новый чудодейственный лик.
Я не сводил с нее глаз. Я чувствовал, что влюбляюсь в нее, как последний дурак. И хотя через несколько минут мне придется сдохнуть, утонуть в море, я испытывал непреодолимое желание, я желал эту девушку, которая наверняка больше, чем кто-либо, жаждала моей смерти. Без сомнения, это был тот самый перенос, который психиатры из клиники «Сент-Антуан» с радостью бы отпрепарировали; бегство в бездну, куда устремилась свихнувшаяся часть моего мозга.
Я подтянулся к кольцу, чтобы хоть на несколько минут приподнять тело над водой, а потом заорал, перекрывая шум волн, чаек и дождя:
— У Пироза другая версия! Он хотел расставить ловушку настоящему убийце!
Мое тело снова оказалось в ледяной воде.
— Убийца не я, — завопил я что было мочи. — Не я!
Последний вдох. Затем я вытолкнул из себя весь воздух, который только оставался:
— Он один из вас!
Никакой реакции. Арнольд, которого Дениза выпустила из капитанской рубки, тявкал, бегая за опустившимся на палубу бакланом.
— Не мелите чушь, Салауи, — отозвалась Кармен. — У вас четверть часа, чтобы во всем признаться.
«Вода дошла мне до груди», — насмешливо пел Грэм.
«Все предусмотрено, все готово», — отвечал ему Пироз.
Сволочи!
Какой план мог надеяться осуществить Пироз на этом крошечном островке? Почему здесь, на Сен-Маркуф? Потому что Миртий Камю незадолго до гибели останавливалась здесь на день во время экскурсии на паруснике? Что общего между планом Пироза и сомнениями Алины, лучшей подруги Миртий? Миртий, надевшей в свой выходной соблазнительное платье, Миртий, назначившей свидание со своим насильником, Миртий, поверявшей свои секреты небесно-голубому блокноту «Молескин», который никто больше не видел.
Миртий и под стихотворением подпись, смутившая Алину: «М2О».
Получается, она тоже знала, что я не убийца.
Алина, иначе говоря Мона, получившая задание соблазнить меня, была, по утверждению Пироза, моей единственной союзницей.
Алина, неизвестная незнакомка. Мона, предательница.
С сожалением оторвав взор от Осеан, я переместил его на ту, которую так и не смог назвать иначе, чем Мона; подавленная, она сейчас пряталась под зонтом Мескилека.
Я умоляюще смотрел на нее.
«Скажи им все, Мона. Скажи им все. Быстрее!»
Она услышала меня, хотя я даже рта не открыл, поняла меня без слов. Она медленно поднялась и решительным жестом отстранила зонт Мескилека.
— Довольно, — произнесла она тихим голосом; я с трудом ее услышал.
Она обратилась к Кармен:
— Вы же видите, он ничего не скажет. Виновен он или нет, не нам решать. Вытащим его из воды и передадим в руки полиции.
— Они отпустят его, — отрезала Кармен. — Без признания они его отпустят.
Мона не уступала:
— Мы решили предоставить решение жюри. Значит, ему и решать. Примем решение вместе, как делали всегда.
Вода уже затопила мне плечи.
Да скорее же, уроды…
— О’кей, — уступила Кармен, — пусть те, кто готов вынуть этот кусок дерьма из воды, поднимут руки.
У себя в рубке Жильбер и Дениза не слышали вопроса, или сделали вид, что не слышат. Осеан закурила еще одну сигарету.
Мона долгим вопросительным взглядом окинула каждого члена «Красной нити», потом подняла руку.
— Господи, — воскликнула она, — мы же можем ошибаться! Мы все знаем, что можем совершить ошибку. Нельзя оставить умирать этого типа только потому, что у нас нет никого другого, чтобы отомстить…
Она повернулась к Мескилеку. Взгляд длился целую вечность.
Еще три сантиметра воды — и ледяной клинок сдавил мое адамово яблоко.
Мескилек руку не поднял.
— Мы пришли к согласию, — отрезала Кармен. — Один голос за спасение Салауи, пять голосов против. Мне жаль, Алина…
Это конец, я приговорен.
«И волны уже были ему по шею», — усмехался Грэм.
Каждая вторая волна била мне прямо в рот. Я глотал две волны из трех. Кашлял. Задыхался.
«Все предусмотрено, — сказал Пироз. — Все готово».
Кретин!
Тест ДНК оправдывал меня, жирный жандарм верил в мою невиновность, но членам общества «Красная нить» на это наплевать. Им надо кого-нибудь казнить, потому что один из них убит.
Жизнь за жизнь.
Полный жизненный цикл.
Моя шея исчезла в пене.
Внезапно в полубреду я услышал, как на борту «Параме» залаял Арнольд. Громче, дольше, чем он обычно, тявкал, гоняясь за чайками.
Все обернулись. Я широко раскрыл глаза. Течение, несущее воды к острову Ларж, прибило к корме «Параме» тело, и сейчас оно раскачивалось на волнах рядом с яхтой.
Пироз.
Он не свалился случайно за борт, перебрав стаканчик кальвадоса, и не отправился на поиски помощи. Он покачивался на спине, словно алый плот со странной мачтой посредине.
Рукояткой кинжала.
Убитый.
«Все предусмотрено, все готово», — утверждал он.
Чертова задница!
Вчера вечером у меня в каюте мы слишком громко разговаривали. Пироз поступил неосмотрительно. Настоящий убийца услышал нас и заставил его замолчать.
Но кто?
Впрочем, теперь это не имеет значения. Значение имеет только уверенность.
Пока никто не в курсе.
Единственный человек, у которого имелись доказательства моей невиновности, умолк навеки. Я безоговорочно приговорен к смерти.
Все члены «Красной нити» недоверчиво следили за безжизненным телом Пироза, медленно колыхавшимся на волнах. Тело, раздувшееся от воды, а потому еще огромнее, чем обычно.
Все, кроме Осеан Аврил.
Казалось, она поглощена чем-то иным, находящимся в нескольких метрах от нее, на кирпичной стене, почти под ногой у Моны.
Инстинктивно я повернул голову, пытаясь понять, что же она увидела. Сначала я ничего не смог разглядеть в промежуток между двумя волнами, как ни старался. Но потом на меня словно озарение нашло.
Надо смотреть под определенным углом.
Осеан была потрясена не меньше меня.
На кирпичах цвета охры виднелись две полустершиеся буквы и цифра, инициалы, какие обычно процарапывают влюбленные, чтобы скрепить свою любовь печатью вечности.
«М2О».
«М2О».
Я недоверчиво уставился на кирпичную стену.
Две буквы и цифра тоненькими белыми линиями мерцали на каменной кладке, словно Миртий Камю несколько дней назад вернулась на Сен-Маркуф, чтобы процарапать их, или же кто-то в течение десяти лет благоговейно сохранял эту надпись.
В лицо мне влетел сноп брызг. Я отплевывался, исторгая из себя смесь холодной пены и соли.
В моем катастрофическом положении мне было наплевать, каким образом эта эпитафия выплыла из прошлого, важно только ее значение. Очевидное. Столь же ясное, как голая истина, что скрывалась за внезапно отдернутым занавесом.
«М2О» не означала «Миртий второго октября», как считали все.
«М2О» имела иной смысл, неумолимая логика подсказывала его.
«Инициалы, которые обычно процарапывают влюбленные», — снова подумал я.
Миртий любит Оливье.
М.М.О.
М2О.
Миртий любила Оливье. Оливье Руа, красивого парня, вертевшегося вокруг нее в лагере Изиньи, в открытом море вокруг Сен-Маркуф и на пляже в Гранкам-Мэзи, типа в сине-белой бейсболке «Адидас», которого искали все службы коммандана Бастине, типа, исчезнувшего 6 октября 2004 года.
Алина ошиблась, давая показания жандармам. Оливье Руа не вертелся вокруг Миртий Камю подобно извращенцу, выслеживавшему потенциальную добычу… Нет! Все гораздо проще: Миртий и Оливье спали вместе. Они переживали летний роман, и Миртий за несколько месяцев до свадьбы не осмелилась рассказать об этом своей лучшей подруге… Все эти годы Алину глодало сомнение, но она так и не смогла в этом признаться.
Море закрыло мой подбородок. Я дрожал от холода и возбуждения. Адреналин ускорял мыслительные процессы. Информация, полученная мною за прошедшие дни, стремительно всплывала в моем мозгу. Все материалы расследования коммандана Бастине и Элен Нильсон.
М2О.
Миртий любит Оливье.
Память услужливо подкинула несколько строчек…
Подпись под стихотворением, написанном для Оливье Руа, а не для Фредерика Мескилека…
В отчаянии я подтянулся на руках, чтобы оказаться над водой, и, набрав полные легкие воздуха, прокричал:
— Там!
Мой крик сопроводил указующий перст Осеан.
Все члены общества «Красная нить» замерли. Раздувшееся от воды тело капитана Пироза, достигнув мели возле причала форта, теперь, словно упрямая резиновая кукла, яростно билось о стену при каждом приливе и отливе волн. Но на него никто не смотрел.
Не дожидаясь разъяснений, Мона легла на бруствер и дотянулась рукой до нацарапанных букв, находившихся примерно в метре над уровнем моря. Кирпич не был вмурован в стену.
Правой рукой Мона осторожно вынула его; за ним открылся тайник размером около десяти сантиметров. Она наклонилась еще ниже и левой рукой принялась исследовать углубление. В следующую минуту она извлекла оттуда прозрачный пластиковый пакет.
Вода лизала мою нижнюю губу. Через минуту она польется мне в рот. И все же, перед тем как новая волна захлестнет мне лицо, мне удалось рассмотреть светло-голубой прямоугольник, лежавший в целлофане. Разумеется, я знал, что сейчас обнаружит Мона.
Сюрприз Пироза?
«Все на месте», — утверждал он.
Интересно, он сам подготовил эту мизансцену? Процарапал на камне инициалы и спрятал пакет?
Мона зубами разорвала пластик. Прозрачные клочки тотчас унес морской ветер, а в руках у нее остался маленький голубой блокнот.
Блокнот «Молескин». Блокнот Миртий, тот самый, куда она записывала свои самые сокровенные мысли.
Уже потом, когда я вспоминал каждую деталь этой сцены, я составил список совпадений и описал точную позу каждого члена общества «Красная нить», где бы он ни находился — на палубе «Параме» или на крепостной стене форта острова Ларж, и каждой позе нашел логическое объяснение. Неизбежный прорыв после долгого, очень долгого ожидания. Но в ту минуту мозг мой выкрикивал только одно:
— Скорее, Мона!
Вода подобралась к ноздрям. От производимой организмом молочной кислоты горели плечи. Я напряг дельтовидные мышцы и, приподнявшись над волнами, высунул из воды подбородок. Когда боль стала слишком сильной, я вдохнул, расслабился, задержал дыхание и с головой ушел в море. Несколько секунд расслабления позволили мне снова напрячь мускулы и вынырнуть над водой. Как долго мне еще удастся продержаться?
Шевеля губами, Мона читала записи. Ее силуэт четко вырисовывался на фоне светлого неба; круглое здание форта казалось ее прической.
— Ну же, Алина! — внезапно раздался с палубы голос Денизы.
Арнольд залаял.
Фредерик Мескилек сжал руку в кармане куртки.
Осеан и Кармен подошли друг к другу. Их одинаковые «К-Way» слились в единый лиловый синтетический дождевик. Похоже, мать и дочь не понимали смысла случившейся цепочки событий.
Новое погружение. Я сосчитал до тридцати.
И опять вынырнул на поверхность.
Оторвав взгляд от блокнота, Мона перевела его на Фредерика Мескилека. Ее голос, пропущенный через литры морской воды, словно через фильтр, показался мне очень далеким, почти нереальным:
— Она хотела расстаться с тобой, Фредерик. Миртий больше не любила тебя…
— Чушь! — выкрикнул Мескилек.
Кармен шагнула к ней, но Осеан удержала ее. Мона снова перевела взор на страницы блокнота «Молескин». Она переворачивала страницу целую вечность.
Мона, прошу тебя!
Море захлестнуло меня. На этот раз я продержался двадцать секунд. Затем, опершись на медное кольцо, со скованными запястьями, я вынырнул и принялся глотать кислород, рискуя разорвать легкие.
Голос Моны звучал все дальше и дальше:
— Она встретила другого, Фредерик. Того, кто открыл ей глаза. Кто дал ей мужество пойти против близких. Против Шарля и Луизы. Против меня. Мужество отказаться от всего, что от нее ожидали…
— Ерунда! — прокричал Мескилек.
Труп Пироза лег в дрейф и теперь покачивался в двух метрах от меня. Обессилев, я тупо смотрел на него. Волна ударила меня в лицо, захлестнула рот. Мне показалось, что внутри у меня заплескался целый океан. Я тонул, не в силах выплюнуть ни слова, но никто не обращал на меня внимания.
Все смотрели только на губы Моны.
— Это ее последние слова, Фредерик. Последние слова, которые она записала в своем блокноте.
Слова кружились вихрем. Моя нога, единственный мускул, еще способный сопротивляться, отчаянным движением уперлась в стену, пытаясь пальцами нащупать под водой хотя бы небольшое углубление между двумя кирпичами.
Опереться обо что-нибудь. Выиграть несколько секунд ценой хрупкого равновесия, которое нарушит первая же волна.
Не найдя ни малейшей зацепки, нога забилась в пустоте.
Невозможно высунуть голову из воды.
Я закрыл глаза, рот, задержал дыхание — навеки. В нескольких сантиметрах от поверхности воды, словно в пузыре, я слышал, как Мона читает:
«25 августа. Три часа утра. Фред приезжает завтра. Завтра у меня выходной. Он настоял на этом приезде. Он никак не может согласиться с тем, что все кончено. Я назначила ему свидание в укромном месте, рядом с фермами „Больших Карьеров“, возле Изиньи. Надеюсь, в этот раз он поймет. Надеюсь, папа, мама и Алина тоже поймут. Надеюсь, что я их всех не разочарую. Надеюсь, что все пройдет быстро. Я тороплюсь, Оливье, очень тороплюсь встретиться с тобой».
Я открыл глаза. Грудная клетка вот-вот разорвется. Сквозь воду я видел только размытые тени.
Мона шагнула навстречу Мескилеку:
— Ты был в Изиньи, Фредерик? В «Больших Карьерах»? В тот день, когда убили Миртий?
Бесформенный силуэт Мескилека наклонился, вытянул руку и направил ее на меня.
— Черт, это все ваши фантазии! Он убийца. Он!
Я слишком поздно понял, что Мескилек держал в руке ствол и намеревался стрелять. В меня.
Я погрузился в воду, но скованные наручниками руки не позволяли мне опуститься глубже чем сантиметров на пятьдесят.
Идеальная мишень…
Все произошло очень быстро.
— Сдохни! — завопил Мескилек.
«Нет!» — прозвучал следом крик Осеан, раздался выстрел, и я понял, что сейчас пуля прошьет мое тело.
Ничего.
Еще три выстрела — и тело Фредерика Мескилека упало со стены в пяти метрах от меня, а Осеан все еще продолжала кричать.
Я понял, что она опередила Мескилека и выстрелила первой. А затем еще и еще — в убийцу Миртий Камю. Убийцу ее сестры Морганы.
В следующую секунду поднялся сноп брызг.
Мона прыгнула в воду.
Я почувствовал, как ее тело прижалось к моему; она прилипла ртом к моим губам, чтобы дать мне дополнительный глоток кислорода и тем самым на несколько мгновений отстрочить мою гибель. Потом она вынырнула, вдохнула, снова ушла под воду и опять поцеловала меня, в то время как пальцы ее лихорадочно теребили ржавое кольцо.
Я услышал звяканье металла и почувствовал, что на мне больше нет наручников.
Я свободен! Живой. Невиновный.
С капитанского мостика «Параме» дядя Жильбер с бесстрастным лицом бросил нам два спасательных жилета.
На берегу Осеан рыдала в объятиях Кармен, недвижной, словно скала, заслонявшей своей фигурой половину форта.
Мона, в мокрых джинсах капорал и зеленом свитере, обняла меня и попыталась поцеловать, скользнув губами по виску, где мокрые волосы смешались с морскими водорослями.
Я отвернулся. Я ощущал себя куском замерзшего дерьма, плывущего вдаль от всякой лжи.
Мона предала меня.
Это не она спасла меня.
Ухватившись за веревочную лестницу, свисавшую с борта «Параме», я обернулся и посмотрел на Осеан.
Она подняла голову и выдержала мой взгляд.
Это был тот же самый взгляд, который я видел несколькими днями ранее, на вершине утеса, прежде чем она прыгнула в пустоту.
Бездонная синь.
У ног ее лежал револьвер.
Чтобы я жил, Осеан только что убила человека.
Пляж Гранкам-Мэзи находился на расстоянии никак не меньше километра, но я уже различал светлые фасады домов первой линии, выстроившиеся, словно белые зубы в широченной улыбке.
Кармен Аврил позвонила в полицию. Хотя переход от Сен-Маркуф занимает всего несколько минут, жандармы уже ждали нас в порту. Видимо, к нашему прибытию подняли на ноги все местные бригады. В утреннем тумане исчез оставшийся у нас за спиной остров Ларж. И только полет бакланов над пустынным морем подсказывал, что где-то неподалеку, на расстоянии полета этих тяжелых птиц, есть земля.
Я сидел на сундуке. Никто не подумал вернуть мне протез. Осеан рыдала, прижавшись к моей груди. Кармен, зависнув на телефоне, вручила мне дочь, не оставив мне выбора. Я весь промок. Вода залилась под неопреновый комбинезон и там осталась. От ледяного ветра, бившего нам в лицо, костюм мой все больше напоминал холодильник.
Но я ни на что не променял бы свое положение.
Я не смел даже пошевелиться, чтобы укрыться от морского бриза, чтобы вытереть ледяные ручейки, струившиеся по телу, по рукам и ногам, не смел сделать ни единого движения, способного хотя бы на миг нарушить это чудесное положение.
Лицо Осеан покоилось на моем плече. Рука обвилась вокруг талии. Ее горячие слезы капали мне на шею: обжигающие капли в ледяных потоках.
Она находилась в состоянии прострации.
Осеан не видела, как после долгих стараний Жильбер и Кармен Аврил подняли на палубу трупы Пироза и Мескилека. Затем Жильбер в одиночку, зажав во рту «Мальборо» и не говоря ни слова, спустил их в трюм.
«Я знал, что эта дурацкая история ничем хорошим не кончится», — проворчал он, искоса поглядывая на сестру. Потом поднялся к себе в рубку и запустил мотор.
Кармен не ответила, ее ухо и губы приклеились к мобильнику; видимо, она дозванивалась в полицию. За время перехода ей так и не удалось объяснить жандармам, почему голландский куттер доставит в своем трюме два трупа.
Труп полицейского и труп убийцы.
Мона сидела на корме у борта, глядя в белесое небо. Единственной видимой точкой на берегу, куда можно устремить молитву, была колокольня церкви Гранкам. Глаза у Моны были красные. Дениза, привязав к ноге поводок Арнольда, гладила Мону по голове. Ей понадобится время. Ее лучшая подруга убита человеком, которого она знала с самого детства. Убита Шишином. Человеком, которого родители ее подруги, Шарль и Луиза, выбрали сделать счастье дочери.
Все сгинули, погребенные под лавиной лжи.
Все, кроме нее.
Начавшаяся качка баюкала Осеан. Я никогда не держал на руках младенцев, но понимал отцов, способных целыми ночами качать ребенка, прижимая его к груди. Я понимал, сколь неповторимо чувство ответственности, которое приказывает тебе не делать ничего, приказывает ждать, навечно превратившись в статую. Ибо достаточно того, что ты есть.
Пока мы шли в порт Гранкам, мысли мои, беспокойно метавшиеся в пустоте, окончательно заблудились. Я ничего не понял, или почти ничего, кроме того, что Фредерик Мескилек оказался дважды насильником и убийцей с красным шарфом, которого полиция искала на протяжении десяти лет и которого Пироз вычислил и заманил в ловушку.
Я смотрел, как вдоль бесконечно длинного бетонного причала, отделявшего пляж Гранкам от деревни, в направлении порта друг за другом мчатся три полицейские машины. Полиция была взбудоражена. Словами Кармен.
Они ждали десять лет. А потом все произошло слишком быстро.
Но ни я, ни они этого еще не знали.
Первую экспертизу блокнота «Молескин», найденного в тайнике за кирпичом, провели до наступления вечера; она безошибочно показала, что записи сделаны Миртий Камю десять лет назад. Специально выделенные жандармы изучили график Фредерика Мескилека от 26 августа 2004 года. Один из служащих мэрии Эльбефа вспомнил, что накануне директор досугового центра Пюшо отменил встречу с родителями, с которыми намеревался отправиться осматривать будущий новый летний лагерь. Гостевые домики. Места для плавания. Пони-клуб. В то время никто не обратил на это внимания, никто не стал ничего проверять.
Речь шла о серийном убийце. Кто мог подумать, что Фредерик Мескилек в один день съездит из Эльбефа в Изиньи и обратно, проделает триста шестьдесят километров для того, чтобы изнасиловать и задушить свою невесту?
К концу дня, около 23 часов, жандармы из бригады Эльбефа, получив судебное поручение от судьи Лагарда, обыскали квартиру Фредерика Мескилека на улице Сент-Сесиль. К своему удивлению, в ящике, который им пришлось взломать, так как он был заперт на ключ, они нашли сумочку Морганы Аврил. Немедленно позвонив судье, они радостно сообщили, что наконец-то впервые получено доказательство связи между делом Аврил и делом Камю.
Около полуночи аспирант Ашани поговорил по телефону с Сандрой Фонтен, бывшей аниматоршей центра Пюшо, а ныне учительницей в Туи-Симер неподалеку от Эльбефа, и та вспомнила, что обсуждала со своим директором фестиваль «Рифф и Клифф» и, в частности, группу под названием «Истории А», которая должна была выступать в тот вечер. Группа славилась исполнением шлягеров «Риты Мицуко». Сандра Фонтен не знала, побывал ли ее директор на фестивале, но точно помнила, что на следующий день за кофе обсуждала с ним «Рифф и Клифф». Впрочем, в это день все говорили о фестивале. Но не о музыкальной программе, а о девушке, найденной изнасилованной, задушенной и сброшенной с обрыва.
Около часа ночи группа из трех полицейских во главе с комманданом Вайсманом из региональной службы судебной полиции Руана приступила к составлению первого отчета. Получалось, что Фредерик Мескилек один отправился на фестиваль «Рифф и Клифф» и попал там под чары Морганы Аврил, зажигавшей в тот вечер на танцполе в зале Си-Вью. Несомненно, Моргана Аврил не осталась равнодушной к ухаживаниям Мескилека. Они вместе вышли из зала. А дальше все пошло хуже некуда. Мескилек изнасиловал девушку, задушил ее и вернулся в Эльбеф, оставив себе сумочку, которую потом безуспешно искали полицейские.
Но что случилось через несколько месяцев, когда его невеста Миртий Камю назначила ему свидание в «Больших Карьерах», чтобы объявить, что хочет порвать с ним? Новый приступ ярости? Коварный план, тщательно разработанный? Конечно, теперь уже не узнаешь. На первый взгляд Фредерик Мескилек действовал по уже отработанной модели, как и в случае своего первого убийства. Разорвал платье. Красным шарфом «Берберри» задушил жертву. Отвел от себя подозрения полиции. Случайный убийца, извращенец. Никак не лицо, близкое к одной из девушек…
К трем часам утра коммандан Вайсман позволил своим сотрудникам передохнуть, а сам попытался разбудить коммандана Лео Бастине, пять лет назад вышедшего в отставку и проживавшего теперь возле Амбера, в департаменте Пюи-де Дом; коммандан торопился сообщить ему о последнем повороте в деле Аврил–Камю. После десятка звонков коммандан Бастине взял трубку, но быстро ее повесил, не дав Вайсману сказать и десяти слов. Совсем иначе повела себя Элен Нильсон, до которой Вайсман дозвонился сразу после звонка коммандану Бастине.
В шесть утра психолог-криминалист уже давала первое интервью каналу «i-Tele». Небрежно причесанная, словно только что из постели, лицо без грима и без единой морщинки, пышная грудь под натянутой наспех прозрачной шелковой кофточкой, она говорила журналисту, искоса поглядывавшему на ее стройные голые ноги, что всегда знала, что Миртий Камю знакома со своим убийцей, но, увы, никто, кроме нее, этому не верил.
В десять утра телефонистки из регионального отделения судебной полиции Руана отыскали пять новых свидетелей — девушек, работавших в то время аниматорами в «Золотой простыне» и Доме молодежи и культуры в Эльбефе. Все девушки подтвердили, что, когда красавчик Шишин руководил молодежными центрами, его тянуло к юным хорошеньким практиканткам, проходившим стажировку, необходимую для получения разрешения на работу с детьми и подростками во время каникул. Девушки составили поистине впечатляющий список поклонниц Шишина, от семнадцати до двадцати лет, готовых следовать за ним вплоть до постели. Несколько девушек признались, что они поддались на ухаживания гитариста, и описали метаморфозы, происходившие с соблазнителем, как только они складывали оружие: вечерний восторженный воздыхатель на заре превращался в капризного любовника. Торопливого. Избалованного. Однако полицейские не сумели найти ни одной девицы, прошедшей через постель Мескилека после лета 2003 года, даты, когда он стал появляться на людях с Миртий Камю. Неужели Мескилек нашел свою большую любовь? И не смог смириться с ее утратой?
Жильбер Аврил резко повернул штурвал влево. «Параме» взяла курс на порт, прямо на бетонный пирс, возвышавшийся над узким входом в фарватер. Несмотря на ранний час, на пирсе уже толпились несколько десятков зевак. Наверняка обитатели первой линии и владельцы ларьков, обеспокоенные появлением вереницы полицейских автобусов.
Они с любопытством взирали на нашу яхту, показывали пальцами в нашу сторону, смеялись и перешептывались. Блеснуло несколько фотовспышек.
Осеан, все еще в моих объятиях, повернулась к ним спиной. «Параме» медленно скользила по тихой воде. Я предчувствовал, что стоит нам пристать к берегу, как разразится буря. Полиция возьмет в оборот каждого члена общества «Красная нить». Всех отвезут в ближайший полицейский участок. Допросят поодиночке. Перед участком разобьет лагерь свора журналистов. Пользуясь последними секундами покоя, я мысленно составлял список вопросов, не исчезнувших со смертью Мескилека.
Кто доставил на остров дневник Миртий Камю? Пироз, намеревавшийся таким образом сбить с толку Фредерика Мескилека? Он на это намекал в каюте «Параме»? Но если он заполучил в руки такую неопровержимую улику, как дневник, почему бы прямо не предъявить обвинение Мескилеку? Если Пироз догадался, что на самом деле означает подпись «М2О», почему он согласился принять участие в безумном спектакле, задуманном Кармен Аврил, и играл до конца, вплоть до жуткой развязки на островке Ларж?
«Все на месте», — утверждал капитан Пироз.
Что намеревался сделать Пироз, прежде чем его настиг кинжал Мескилека? Какое место в этой истории занимает дилемма узника, которой капитан жандармерии придавал большое значение?
В конце пирса наблюдатель уже поджидал нашу яхту. Тип в морской фуражке и вооруженный фотоаппаратом с телеобъективом, держась за перила, чтобы не потерять равновесие, делал нам руками какие-то знаки. Кретин!
Я инстинктивно развернулся, чтобы скрыть лицо Осеан. Журналисты толпились на набережной. Мой мозг снова закипал.
Несколько минут назад Осеан убила человека, Фредерик Мескилек, без сомнения, виновен, даже если…
Оставался еще один подводный камень. В сущности, основной, тот, благодаря которому никто никогда не подозревал Мескилека.
Его ДНК!
Жандармы подвергли экспертизе анализы ДНК всех лиц мужского пола, знавших Миртий Камю, и среди них ДНК Фредерика Мескилека. Разумеется, он не совпал с анализом спермы, найденной на теле Морганы и Миртий. Неужели красавчик Шишин тоже стал жертвой невероятных совпадений, цепочки умопомрачительных превратностей, сделавших его идеальным преступником? Или же он сотворил самый ловкий фокус?
Мы этого не знали, но жандармы уже завтра, к тринадцати часам, намеревались дать ответ.
Ответ простой и очевидный…
К полуночи в Региональную службу судебного опознания Руана доставили шестьдесят три опечатанных пластиковых мешка. Стаканы, бутылки, ножи, вилки, зубные щетки, расчески, одежда, обувь, очки, перчатки, носовые платки, ручки, ключи, каподастры для гитары, наушники для плеера MP3…
Жандармы из бригады Эльбефа, исполняя приказ коммандана Вайсмана, тщательно собрали в квартире Фредерика Мескилека все предметы, на которых, по их мнению, так или иначе, мог сохраниться биологический материал.
Первый результат анализа доставленного барахла пришел утром: банальная баночка, втиснутая между гелем для душа и шампунем, содержала застарелые остатки спермы. Спустя несколько часов компьютер выплюнул генетический код.
Жандармы долго и старательно сверяли каждую букву, каждую цифру, словно игроки в лото, которые не могут поверить, что держат в руках выигрышный билет. Десять лет они ждали, когда же наконец выскочит нужная комбинация…
И теперь бурно выражали свою радость.
Сперма в баночке оказалась та же, что нашли на телах Морганы Аврил и Миртий Камю! По горячим следам Вайсман составил итоговую докладную судье Лагарду: Фредерик Мескилек раздобыл сперму неизвестного, чтобы отвести от себя подозрения. Эта улика позволяла поставить точку в деле, принявшем совершенно отвратительный оборот. Обычный влюбленный, запаниковавший, получив отказ от обеих пассий, красавчик Шишин превращался в убийцу-садиста, тщательно подготовившего оба убийства. Напрасно судебный медик доктор Курад утверждал, что, по его мнению, технически невозможно, чтобы сперму, обнаруженную во влагалище Морганы Аврил, ввели туда искусственно; никто не придал значения его словам. Даже с тремя пулями в животе Фредерика Мескилека занесли в первые строчки списка дьявольски изобретательных убийц.
«Параме» вошла в порт Гранкам-Мэзи. Обошла десяток пестрых рыбацких лодок, лениво покачивавшихся у набережной. Жандармы, рассыпавшиеся среди полистироловых баков, похоже, поймали сетью лодки рыбаков и пригнали сюда в ожидании, когда за ними явятся владельцы.
Дениза бросила канат ближайшему жандарму. Сплющив желтые спасательные круги, «Параме» уперлась в кирпичные подпорки набережной.
— Они хотят с тобой поговорить, — прошептала Кармен на ухо Осеан. — Поговорить с каждым из нас. Но сначала с тобой.
В ее голосе звучала тревога. Она сжимала в руке телефон.
Взглянув мокрыми от слез глазами на мать, Осеан снова обрушила на меня поток слез. Поток дождя — на этот раз горячего. Разумеется, ей надо объясниться с полицией. Она убила человека. Меньше тридцати минут назад она всадила в него три пули.
Чтобы отомстить.
Чтобы спасти меня…
Ее ладонь медленно заскользила по моей руке.
— Прости меня, Джамал, — произнесла она. — Прости нас, это было…
— Тебя ждут, — торопила Кармен.
Осеан встала. Мне показалось, что во взгляде ее мелькнуло сожаление.
— Зовут, — прошептала она.
Зовут.
Кармен и Осеан скрылись за синим микроавтобусом «Рено-Трафик», стоявшим прямо напротив «Параме», а палубу куттера наводнили жандармы. Наверное, с десяток. Некоторые надели латексные перчатки и маски из прозрачного пластика. Я по-прежнему сидел на запертом ящике, и никто, похоже, мной не интересовался. Справа в поле моего зрения стояла, опираясь на поручни, Мона; когда к ней подошел полицейский, она что-то ему сказала.
Слишком далеко. Расслышать невозможно.
Флик покачал головой и отошел. В следующую секунду Мона уже стояла передо мной.
— Здравствуй, Джамал. С тех пор как я «умерла» возле вокзала в Иф, у нас толком не было возможности поговорить.
Ее смех звучал фальшиво. Или бессмысленно. Потому что с моей стороны ей ждать нечего.
Она поджала губы. Ветер играл ее волосами, пытаясь загнать их в капюшон ветровки «К-Way».
— Мне очень жаль, Джамал. Ты не причастен к этой истории. А мы все вляпались. Все.
В моем комбинезоне по-прежнему хлюпала вода. Мне очень хотелось покончить с этой тягомотиной. Выложить все фликам, подписать показания и свалить отсюда.
— Тебе, конечно, наплевать, — продолжала Мона, — но я скажу. Я не хотела играть в их игры, но у меня не было выбора.
Я отвернулся. Из-за микроавтобуса «Рено-Трафик» в сопровождении жандарма вышла Кармен. Но не Осеан.
— Видишь, в конце концов Кармен Аврил оказалась права. Как и Пироз. Чтобы вытащить на поверхность истину, пришлось разворошить прошлое.
Разворошить прошлое?
Вытащить на поверхность истину?
В трюме «Параме» разлагались два трупа, явно не те, которые были предусмотрены в начале спектакля.
Какой-то жандарм в надвинутом до самых бровей кепи направился к нам. Но прежде чем он успел до нас дойти, его перехватила Дениза, сунув ему в руки Арнольда. Очевидно, Мона должна довести переговоры о перемирии до конца. Пришло время поговорить со мной.
На что она надеялась?
Мона нервно отбросила метавшуюся по губам непослушную прядь. Она больше не похожа на маленькую перепуганную землеройку.
— Джамал, я с самого начала знала, что ты невиновен…
С самого начала?
Уточни, прелесть моя.
Когда мы стали спать с тобой? Или раньше? Или после? Или во время?
Я заметил, как в трюм спустился четвертый жандарм.
— Я обязалась сыграть свою роль до конца, — оправдывалась Мона. — В память о Миртий… О Луизе, о Шарле… Я не могу этого объяснить. Помнишь, вчера вечером в Вокотте, когда мы сидели в «фиате», ты прочитал историю, присланную в коричневом конверте, историю девчонки с улицы Пюшо и ее подружки. Мими и Лины, подружек с самого детства. Печальную историю девушки, рыдавшей рядом с тобой, пока ты читал письмо незнакомки…
Вчера вечером. Сейчас не больше десяти часов. А мне казалось, что с тех пор прошел целый год.
Вокотт. «Фиат». Коричневый конверт.
«Трогательно?» — спросила она меня. «Спасибо» — добавила она.
Я ничего не понял, но выплюнул горсть ядовитых слов:
— Помню. Ты здорово запудрила мне мозги.
— Нет, Джамал…
— Еще как… Снимаю шляпу. Ты настоящая актриса.
Накрутив на палец прядь волос, она вскочила и поднялась на цыпочки, став похожей на примерную ученицу.
— Нет, Джамал, — глубоко вздохнула она. — Я была искренней. Несмотря на свою роль, я была искренней. Совершенно искренней. Ты не веришь мне, Джамал, но я не занимаюсь самообманом. Я обязана сказать тебе. Сказать сейчас. Если оставить в стороне все, что относилось к двойному убийству, я никогда…
Ей не хватало дыхания, но она решительно завершила фразу:
— …никогда не была такой искренней в отношениях с мужчиной.
Ее неловкая улыбка разбилась о каменное выражение моего лица.
Искренней?
За исключением всего, что относилось к двойному убийству!
За исключением коричневых конвертов, разбрасываемых за моей спиной.
За исключением ночной поездки к Ле Медефу. За исключением вторжения в спальню к перепуганным детям в гостевом доме бывшего вокзала в Иф. За исключением придуманной жизни Магали Варрон. За исключением идеальной жизни некой Моны Салинас, докторанта, исследующего содержание кремния в гальке, любимой ученицы своего научного руководителя, начальника самой большой во Франции лаборатории экспериментальной химии, предоставившего в ее распоряжение свою виллу. Зачем это отрицать, Мона? У тебя был выбор, ты примерила на себя роль смешной, умной, обвешанной дипломами девчонки… Словом, получила все шансы соблазнить голубка, присевшего напротив тебя на столик в ресторане «Сирена».
— Все ложь, — проговорил я. — Все.
— Ни ложь, ни правда, Джамал… Мы придумывали, мы рассказывали друг другу истории!
У меня над головой раздался хриплый крик:
— Отвалите отсюда!
В капитанской рубке «Параме» Жильбер Аврил орал на жандарма, попытавшегося оттащить его от штурвала. Обезумевшие чайки метались между мачтами. Я смотрел поверх плечей Моны.
— Нет. В твою историю я поверил.
Молчание.
Я увидел, как из микроавтобуса в сопровождении двух жандармов вышла Осеан и тотчас скрылась в «ситроене». Через несколько секунд машина уже сворачивала с набережной.
Внутри у меня все сжалось. Я отвел взгляд.
— Я тебе поверил, Мона, — повторил я. — Видишь, я даже продолжаю называть тебя Моной. Глупо, да? Мона Салинас не существует! Никогда не существовала. Ты… Ты… я тебя не знаю!
Растрепавшиеся волосы все время падали ей на лицо, она отмахивалась от них, как от назойливых комаров.
— Если ты в этом уверен, — помолчав, произнесла она. — Впрочем, Алина не многим отличается от Моны. Это та же самая девушка, Джамал. Только буквы меняются местами. В сущности, каждый из нас играл свою собственную роль.
Она подошла ко мне и поцеловала в щеку. Задрожала. Выдавила из себя улыбку.
— Я не могу на тебя сердиться. Это был бы перебор. Забудем прошлое, и тогда…
Я молчал. Не сказал ни единого слова. Бодрый тон Моны казался мне жутко наигранным.
— Помнишь нашу первую встречу, Джамал? Наш обед в «Сирене». Я спросила тебя, дал бы ты мне свою визитку, из тех, которые ты раздавал на улице самым красивым девушкам.
— Я тебе ответил, что да.
— Это правда. Но ты помнишь, что я прибавила?
Напрочь не помню.
Я вглядывался в опустевший перекресток, где за кремовым павильончиком исчезла машина, увозившая Осеан.
— Тогда я обращалась к тебе на «вы», Джамал. Я была уверена, что вы бы не дали мне свою карточку. Потому что вы любите романтических женщин, роковых красавиц, неуловимую красоту. Не таких непосредственных, как я. — Холодным пальцем Мона провела по моей щеке. — Вы ловите призрачные образы, коллекционируете их, как фигурки Панини, не пытаясь поймать ту, которая нужна вам.
Яркая вспышка, мелькнувшая в бледном дневном свете, ослепила меня. Кто-то из жандармов фотографировал борта и оснастку «Параме», чтобы определить то место, откуда Мескилек сбросил за борт Пироза. Никто по-прежнему не торопился нас допрашивать.
Слова Моны продолжали проскальзывать мне в голову:
«Вы любите романтических женщин, роковых красавиц, неуловимую красоту.
Вы не пытаетесь поймать ту, которая нужна вам».
Теперь я вспомнил, она сказала мне это еще в первый вечер; некое предчувствие, на которое я не обратил внимания.
— Забудем прошлое, — громко произнес я. — Ты права, Мона, меня больше привлекают звезды.
Я провел рукой под левым коленом — наверное, чтобы вновь ощутить пустоту.
— Те, которые я должен завоевать! Недостижимые вершины. Забраться на Монблан, ну, и тому подобные глупости. Для этого я упорно тренируюсь.
— Я знаю. В сущности, я всегда это знала. Чао, Джамал. Нас ждут жандармы. Думаю, мы оба можем похоронить славную девушку Мону, тогда как…
Алина. Вбить себе в голову это имя.
Она изогнулась, вытаскивая из заднего кармана джинсов какую-то штуку.
— Помня о твоих будущих вершинах, я вчера подобрала ее и положила на капот «фиата». Когда же ты рванул, чтобы уйти от Пироза, она соскользнула на землю. Возможно, ты даже проехал по ней…
Мона вложила мне в руку желтую звезду шерифа. Черную от грязи. Искореженную.
— Ты мне ее доверил. Теперь тебе надо найти другую хранительницу.
Я устремил взор к небу. Высоко над побледневшим месяцем, мимо которого плыли длинные белые облака, тускло поблескивало догорающее созвездие.
— Спасибо, Мона. Но она мне больше не нужна.
Я посмотрел на утренние звезды, кокетливо подмигивавшие из-за последней тонкой вуали тумана, потом двумя пальцами взял звезду шерифа и резким движением швырнул ее в воду, как можно дальше от яхты.
Описав элегантную кривую, кусочек жести отрикошетил от черной поверхности бухты.
— Не надо было этого делать, — заметила Мона. — Это твой талисман…
Звезда шерифа медленно погружалась в воду.
— Твой талисман, — повторила она.
Она подошла к борту и начала спускаться. Она одолела всего три ступеньки веревочной лестницы, когда жандарм в кожаной куртке вытащил руки из карманов и бросился помогать ей.
Четверо жандармов вынесли на палубу трупы Пироза и Мескилека, упакованные в темные пластиковые мешки.
Один из них смерил меня равнодушным взглядом. Быть может, он надеялся, что я помогу им оттранспортировать трупы.
Я закрыл глаза; качка убаюкивала меня.
В голове плясали пять целей.
Пять команд.
Стать первым спортсменом-инвалидом, принявшим участие в супермарафоне вокруг Монблана.
Заняться любовью с женщиной своей мечты.
Родить ребенка.
Быть оплаканным женщиной после смерти.
Заплатить долг, прежде чем умру.
Я не втирал очки Моне, по крайней мере, не в этот раз.
Мне больше не нужна путеводная звезда.
Я уже достиг всех пяти целей. Первое — это всего лишь вопрос тренированности. Второе перестало быть недосягаемым Эверестом.
Осеан…
Никогда еще я так сильно не хотел, чтобы три моих желания исполнила одна и та же женщина. А пятая цель… за последние дни я столько раз был близок к смерти, что она вполне могла бы дать мне долгую передышку…
Трудно сказать, сколько времени я просидел на сундуке, погруженный в собственные мысли, пока наконец какой-то флик не пришел допросить меня. Молодой, улыбающийся, наверное, стажер. Он протянул мне одеяло и спросил, не хочу ли я переодеться. Я покачал головой.
— Следуйте за мной…
Я встал и запрыгал на своей единственной ноге. Смутившись, стажер обернулся и стал шарить глазами по кораблю, надеясь отыскать мою отсутствующую половину ноги. Хотя, возможно, он искал, не притаился ли где-нибудь на борту крокодил с открытой пастью, который только и ждет, чтобы откусить мне вторую ногу.
Вскоре я почувствовал, что его смущение перешло в недоверие. Его многозначительный взгляд заскользил по моему лицу.
Подозрительный.
Наверное, ему трудно поверить, что невысокий одноногий араб совершенно не причастен к этой истории. Нет дыма без огня… В конечном счете, «Красная нить» собрала доказательства, я оказался единственным типом, который в соответствующее время находился в местах убийства и Морганы Аврил, и Миртий Камю. Я последний, кто говорил с Пирозом перед тем, как его убили… Да и в деле Мескилека осталось множество темных мест.
В конечном счете, я идеальный козел отпущения.
В конечном счете, не исключено, что я с самого начала вру.
Я протянул руку, намекая, что юный флик должен подставить мне плечо. Куда, интересно, эти уроды из «Красной нити» засунули мой протез? Я подозревал, что в последующие часы мне придется рассказывать, и не один раз, о невероятных стечениях обстоятельств, произошедших за последние шесть дней.
А также записывать, чтобы ничего не забыть.
Как самое худшее, так и самое лучшее.
Худшее у меня позади, лучшее — впереди.
Помните? Это было начало моего рассказа.
Я обедал у самой красивой девушки в мире.
Она только что надела синее платье-тюльпан. Ее груди подпрыгивают, свободные и обнаженные, слегка прикрытые шелком глубокого выреза, куда я имел право смотреть так долго, сколько мне хотелось.
Теперь я могу открыть вам ее имя.
Осеан.
Я был готов заняться с ней любовью.
Это первые строчки моего рассказа, они же и последние.
Любители триллеров, мне жаль разочаровывать вас…
Это хеппи-энд!
Шампанское «Пайпер Хайдсик» урожая 2005 года.
Полный бокал.
В камине поленья, перед камином — низенький темный столик из экзотического дерева, название которого мне неизвестно, бесценного, разумеется.
Кожаное кресло, в котором я сижу. Патинированная кожа, та самая светло-коричневая кожа, из которой делают седла для «Харлеев», сапоги для гаучо и техасские стетсоны. Целое состояние! Надо полагать, все это заработано гинекологом.
Осеан возится на кухне. Мой бокал шампанского стоит на столе рядом со стопкой бумаги, точнее, со ста тринадцатью страницами. Рассказ о моих последних шести днях. Я напишу последние строчки и после того, как прочту их Осеан, отложу листки в сторону. Навсегда.
Кому они интересны?
Кто их прочтет?
Возможно, мое глубоко личное самонаблюдение останется лежать, позабытое, на дне ящика. А возможно, станет захватывающим детективным романом, главным героем которого буду я.
Кто вы, пролиставшие этот текст? Вы вообще-то существуете?
Конечно, на последних страницах я перехватил с черной краской.
К вечеру жандармы отпустили Осеан. Ее адвокат заявил, что ей больше ничто не грозит. Законная защита. Пять свидетелей это подтвердили. Фредерик Мескилек собирался выстрелить в меня и наверняка бы убил, если бы Осеан не выстрелила первой. Генеральная инспекция жандармерии продолжает расследовать участие Пироза в этом деле. Нам придется выступить в качестве свидетелей, и не один раз. Выслушав мою историю, коммандан Вайсман и трое его помощников посмотрели на меня с какой-то подозрительной жалостью и спросили, не хочу ли я подать жалобу.
Подать жалобу. На кого?
Они сделали вид, что не понимают, и отпустили меня. В течение двух дней жандармы придирались по пустякам, расспрашивали и переспрашивали, но, как мне теперь кажется, им на все было наплевать. У них был виновный, мотив, признания и улики; чего еще желать?
Фредерик Мескилек.
Арестован. Осужден. Казнен.
Дело закрыто.
Я приехал к Осеан меньше часа назад. Она живет в небольшом уединенно стоящем домике в Люси, в нескольких километрах от Нефшатель-ан-Брэ. Настоящий кукольный домик: фахверк, стены из саманного кирпича, на крыше солома и ирис, вокруг живая изгородь. Колодец, прудик, между грядок с безупречно подстриженными растениями дорожки, посыпанные гравием. Похоже, Кармен отрабатывает сверхурочные в саду у дочери.
Осеан впустила меня, указала на кожаное кресло и дала открыть бутылку шампанского, а сама пошла на второй этаж переодеться. Когда через несколько минут она спустилась, я увидел, что она сменила джинсы и свитер на синее платье-тюльпан.
Ручка выпала у меня из рук, я чувствовал, как подо мной плавится кожа кресла.
Широкая бирюзовая лента, крепившаяся где-то на спине, спускалась двумя концами на грудь, прикрывая ее и сбегая к поясу, где концы встречались, завершая умопомрачительное декольте. Из-под пояса платье-цветок расширялось, образуя шелковый венчик, обрамлявший два хорошеньких пестика, обтянутых чулками в сеточку цвета морской воды.
Наклонившись, она протянула мне бокал и отошла приглушить огонь в камине. Длинные волосы, падавшие ей на лицо, бросали вызов языкам пламени.
Она была так красива, что у меня перехватило дыхание.
Сердце колотилось, рвалось наружу из груди. Чтобы оно не выскочило, я перевел взгляд на изгибы ее обтянутого платьем тела. Под платьем у Осеан не было ничего — ни парашютных ремней, чтобы снова улететь, ни лифчика.
Она стояла совсем близко.
— Не думай, что я мила с тобой только потому, что хочу заслужить прощение.
Ее губы коснулись моих, словно желая помешать мне ответить.
— Ты бы видел себя в тот день, когда ворвался в мой кабинет в Нефшателе. Словно перед тобой явился призрак.
— Нет, ангел, — прошептал я.
Она насмешливо приложила палец к моим губам.
— А твой восхитительный испуг в то утро, когда я прыгнула в пустоту с обрыва?
— Ангел, — повторил я.
Своим бокалом шампанского она коснулась моего бокала.
— Можно?
Не дожидаясь разрешения, она осторожно, с легкостью маленькой девочки, села ко мне на колени, стараясь щадить мою искусственную ногу. Я затаил дыхание.
— Ты такая…
Она снова прижала свой палец к моим губам.
— Тссс…
Ее угольно-черные глаза в упор смотрели на меня. Настоящий поединок, глаза в глаза, пока я не уступил, не перевел взгляд на ее ничем не скованную грудь, слегка прикрытую двумя бирюзовыми лентами. Я устоял перед желанием отстранить ленты, накрыть ладонями грудь, пальцами исследовать изгибы ее тела, тысячекратно обвести вокруг темных ореолов сосков. Продолжая сидеть у меня на коленях, Осеан изогнулась, продвинулась немного вперед. Ее грудь прижалась к моей груди, лобок терся о застежку моих джинсов.
Я содрогнулся.
Под платьем скрывалось обнаженное тело красавицы.
Прежде чем я успел обнять ее за талию, она встала. Ее ловкие пальцы быстро расстегнули мой поясной ремень, одним движением спустили джинсы и «боксеры» до самых щиколоток.
Я молил небо, чтобы вид моей стальной кости не остановил ее порыв. Но, казалось, она не заметила ее вовсе. Королевским жестом она подняла платье, словно желая не помять его, и села.
Ее бедра слегка раздвинулись.
Когда я вошел в нее, губы ее слегка дрогнули.
Обнаженное тело Осеан являло собой экран, по которому в дикой пляске мчались тени, отброшенные языками пламени в камине.
— Ты даже не спросила меня, — прошептал я ей на ухо.
Шампанское лилось к ней в горло. Меня так и подмывало опрокинуть бутылку, из которой она пила из горлышка, в ямочку у нее на шее, чтобы затем омочить в ней губы и язык.
— О чем?
— О чем спрашивают меня все. Моя нога. Как это случилось? До 2004 года или после?
— Мне наплевать, Джамал.
И прижалась ко мне своим горячим телом. Никогда еще я серьезно не говорил о своей инвалидности со взрослым человеком. Однако именно в эту минуту мне больше не хотелось ни играть, ни бежать, ни лгать. На последней странице своего романа я запишу каждое слово своего разговора с женщиной моей мечты. Мои будущие читатели заслуживают право узнать правду до окончания истории.
Скользнув рукой вдоль обнаженной спины Осеан, я заговорщическим тоном произнес:
— С момента своего рождения я придумал не один десяток версий, и все разные. Некоторые я даже сообщил членам твоего общества «Красная нить». Героические подвиги, трагические случаи. Я играл в искалеченного пожарного, в неудачный выстрел, в неосторожного паркурщика. Но истина гораздо проще.
Она ласково погладила меня по плечу и поцеловала в шею.
— Одни родятся вместе с сестрой-близнецом, и жизнь умножается на два. — Глядя на нее, я улыбнулся. — Для меня, наоборот, она всегда была разделена надвое. Я родился с одной почкой, одним легким, одной ногой и одним сердцем, разумеется, очень слабым. Моей матери Наде исполнилось сорок шесть, когда она забеременела от моего отца, которому к тому времени было за пятьдесят. Мое появление стало для нее своего рода чудом. За первые пятнадцать лет брака она раз в три года рожала по ребенку. А потом пятнадцать лет никого… До моего рождения.
Поцелуи Осеан перебрались мне на грудь, мои ласки добрались до изгиба ее спины.
— Последние пятнадцать лет своей жизни мама занималась только мной. В детстве я перенес пятнадцать операций, провел на больничной койке в общей сложности двадцать месяцев. В десять лет я превратился в кошмар социальных служб. Я рос вместе с мыслью, что никогда не стану взрослым, что в моем организме слишком мало прочных деталей и он не выдержит долгую дорогу. Авария может произойти в любую минуту, и я застряну на обочине. Тогда я придумал себе будущее, вообразил судьбу Ахилла… Надеюсь, ты понимаешь, что я хочу сказать? Смирился со смертью в молодом возрасте, но с условием, что прежде сделаю то, что захочу; не буду ставить планку в годах, но буду стремиться к поставленным целям.
— А их у тебя много? — спросила Осеан.
В ее голосе звучала бесконечная нежность. Словно она влюбилась в меня после моих признаний. Я даже пожалел те смешные версии, которые начиная с подросткового возраста придумывал, чтобы соблазнять девушек.
— Пять… Пять лучей моей звезды.
Она поймала мою руку, ласкавшую ее кожу, и нежно ее сжала.
— Сама понимаешь, мать и слушать не хотела ни о каком будущем Ахилла! Одну почку, одно легкое, одно взрослое сердце, все это можно найти, купить или получить. В поисках органов она возила своего мальчика по всем госпиталям Франции, самые известные хирурги не могли отделаться от нее. С карточкой медицинского страхования она договаривалась об операциях, стоивших миллионы евро. Восемнадцать операций — это не шутка. Как только моя грудная клетка достигла размеров ее грудной клетки, она отдала мне свое легкое; тогда мне исполнилось пятнадцать. Это была моя последняя операция. Следующей зимой мамы не стало.
Пять тонких пальцев сжали мою руку.
— Моя последняя операция, — повторил я. — Теперь я стоил три миллиарда. Приятели из Ла-Курнев прозвали меня Робокопом. Совершенно новый организм, за исключением большой берцовой кости и стопы, частей человеческого тела, которые ни один хирург в мире не смог пересадить. Но одна нога не мешает бегать так же быстро, как бегают здоровые люди. Или еще быстрее. Я начал бегать вечером того дня, когда похоронили мать. И с тех пор никогда не останавливался.
— Понимаю.
— В пригороде Ла-Курнев меня знали все. Вам надо было всего лишь справиться у соседей по подъезду. Я инвалид с детства, я не мог изнасиловать Моргану и Миртий.
— Прости нас.
Воспользовавшись выдавшейся возможностью, я похитил у нее долгий поцелуй.
— Знаешь, взрослея день ото дня, я всегда помнил, что за мной по пятам идет смерть, и каждый раз 25 декабря просил у Санта-Клауса еще годик жизни… Так что если бы вы утопили меня на Сен-Маркуфе, мне, в сущности, было бы не о чем сожалеть…
— Даже о пяти лучах твоей звезды?
Я промолчал.
Может, я изменился? Может, отказался от судьбы Ахилла?
Высвободив руку из ее цепких пальцев, я обхватил ее грудь, круглую и полную.
— А разве моя звезда не продолжит светить и после моей смерти?
Осеан вздрогнула. Схватив мою руку, она прижала ее к груди, а потом медленно повела ниже, еще ниже, до самого края мира.
Привычным движением Осеан натянула через голову платье. Шелк обтянул ее тело, словно вторая кожа.
— Я хочу есть. Давай завершай свою премию Гонкуров,[13] а я пойду завершать приготовления к нашему пиршеству.
Значит, ко всему прочему Осеан еще и готовит?
Я смотрел, как она шла по комнате, как привычным движением подхватила бокал из-под шампанского и поставила его на место, а потом исчезла в кухне.
Прошло несколько минут.
Все это время я сидел в кожаном кресле и старательно заносил на бумагу каждое слово, каждое движение, каждое чувство, испытанное за истекший час.
Так завершится мой рассказ.
Через несколько минут я попрошу Осеан прочесть его. И мы снова займемся любовью.
Правда, красивая история? Низенький араб-инвалид, которого все считали убийцей, расстается с жизнью в объятиях женщины своей мечты. Что вы на это скажете?
Согласен, конец слишком слюнявый, чтобы вставить его в детектив. А в дамский роман? Красавица и Чудовище, версия эмигрантского пригорода…
Я поднимаю глаза. Над нормандским шкафом, украшенным резными гирляндами из всевозможных фруктов, круглое смотровое окошко, обрамленное кружевными занавесочками; в окошко видно темное небо, где сверкают тысячи звезд.
Которая из них моя?
Которая из них направляет пять лучей моей судьбы?
Мои мысли медленно плывут к прежней жизни, той, что начнется в понедельник в клинике «Сент-Антуан». Ибу сочтет меня сумасшедшим, Офели наверняка выложит целую коллекцию новых фотографий своих парней, кретин Жером Пинелли позеленеет от зависти.
На кухне поет Осеан. Кажется, это «То, что мы не сделали» Жан-Жака Гольдмана.
Ручка замедляет полет по чистому листу. Надо очень тщательно подобрать слова для последних строк моего романа.
Неужели я выиграл?
Неужели смерть наконец перестала преследовать меня?
Ручка повисла в воздухе, висит там несколько долгих секунд, до тех пор пока стук дверцы от духовки не заставляет меня повернуть голову. Появляется Осеан с тряпкой в руке. Пряный аромат щекочет ноздри. Охотничий соус, такой, какой не подают в столовых. Шампиньоны, лук-шалот, сливки и вино.
— Ты уверен, что никто не знает, что ты здесь? — спрашивает меня Осеан.
— Абсолютно!
Я уважал ее стыдливость и никому не сказал, что отправляюсь к ней. Красавица все еще стесняется своего неудобного любовника. Опасается, что Кармен не оценит. Боится, что дядя Жильбер станет ворчать. Или ее пугает реакция Моны?
Не Моны, Алины!
Она ревнует?
Обожаю аромат тайны. Пусть наша любовь останется в секрете, это придаст ей пикантности.
Ручка в последний раз касается бумаги. Я ужасно хочу найти симпатичную фразу, чтобы поставить финальную точку. Мучаюсь. Грызу колпачок.
— Готово! — кричит Осеан.
Тем хуже. Я уступаю, выбрав самый простой вариант.
Первые слова моего рассказа станут и последними.
«Мне долго не везло.
Я был уверен, что удача всегда на одной стороне, только не на моей…»
Честно говоря, я все еще сомневаюсь, что она перебежала на мою сторону.
Snuff movie — видеозапись убийства, сделанная с развлекательной целью.
Гонкуровская премия — самая престижная литературная премия Франции за лучший роман.