– Терпеть не могу вечеринки, – говорил Уилт вечером в четверг. – Если и есть еще что-то хуже вечеринок, так это университетские тусовки, а которые с выпивкой, те самые мерзкие. Ты приносишь с собой бутылку приличного бургундского, а кончается тем, что пьешь чье-то жуткое пойло.
– Это не просто вечеринка, – сказала Ева, – это пикник.
– Здесь сказано «Приходи и прикоснись; вечер с Салли и Гаскеллом в 21.00 в четверг. Приноси свою амброзию или рискни отведать прингшеймовский пунш и что Бог пошлет еще». Если под амброзией не подразумевается алжирская затхлая вода, то я не знаю, что это такое.
– Я думала, ее мужики пьют, чтобы член стоял, – заметила Ева.
Уилт взглянул на нее с глубоким отвращением.
– Изысканных фраз ты набралась от этих новых знакомых. Член стоял! Не представляю, что это взбрело тебе в голову.
– Конечно, не представляешь. Где уж тебе! – сказала Ева, направляясь в ванную. Уилт сел на кровать и стал разглядывать приглашение. Отвратительная карточка имела форму… Какую же она, черт побери, имела форму? Так или иначе, она была розового цвета и открывалась снаружи вовнутрь, н там были эти двусмысленные слова. Приходи и прикоснись. Пусть только кто-нибудь его коснется, он мм скажет, что он о них думает. И еще это, насчет «что Бог пошлет еще»? Сборище согбенных ученых мужей, покуривающих травку и рассуждающих о теории систем для манипулирования данными или значении допопперовского гегельанизма для современной диалектической обстановки, или еще о чем-то столь же нечленораздельном и время от времени вставляющих слова из трех букв, чтобы доказать, что ничто человеческое им не чуждо?
– А вы чем занимаетесь? – спросят они его.
– Ну вообще-то я преподаю в техучилище.
– В техучилище? Надо же, как интересно, – глядя поверх его плеча в им только понятные вдохновляющие горизонты, и он вынужден будет провести вечер в обществе какой-нибудь страхолюдной бабы, твердо убежденной, что техучилище, приносит реальную пользу, что интеллектуальные достижения в значительной степени переоцениваются и что людей следует ориентировать на умение жить в обществе, а ведь техучилища именно этим и занимаются, не так ли? Уилт-то знал, чем занимаются техучилища. Платят таким как он 3500 фунтов в год, чтобы они заставляли газовщиков вести себя тихо в течение часа.
– Что же, черт возьми, мне надеть?
– У тебя есть мексиканская рубашка, которую ты купил в прошлом году в Коста дель Сол, – отозвалась Ева из ванной. – У тебя как раз не было повода ее надеть.
– И сейчас не собираюсь, – пробормотал Уилт, копаясь в ящиках в поисках чего-нибудь неброского, способного продемонстрировать его независимость. В конце концов он надел полосатую рубашку и джинсы.
– Надеюсь, ты не собираешься идти в таком виде? – спросила Ева, появляясь из ванной в полуголом виде. Лицо ее было покрыто толстым слоем пудры, а губы накрашены помадой карминного цвета.
– Бог ты мой, – поразился Уилт. – Марди Гра, умирающая от злокачественной анемии.
Отпихнув его в сторону, Ева прошла мимо.
– Я буду Великим Гэтсби, – возвестила она. – И если бы у тебя было побольше воображения, ты придумал бы что-нибудь поинтереснее будничной рубашки и голубых джинсов.
– Между прочим, – заметил Уилт, – Великий Гэтсби был мужчиной.
– Ну и черт с ним, – сказала Ева и надела желтую пижаму.
Уилт прикрыл в изнеможении глаза и снял рубашку. Когда они наконец вышли из дома, на нем была красная рубашка и джинсы, а Ева, несмотря на теплую погоду, напялила новый плащ и фетровую шляпу.
– Лучше пойдем пешком, – сказал Уилт.
Они поехали на машине. Ева была еще не готова к тому, чтобы шествовать по Парквью в фетровой шляпе, плаще с поясом и желтой пижаме. По дороге они заехали в магазинчик, где Уилт купил бутылку красного кипрского вина.
– Не думай, что я буду пить эту мерзость. – сказал он. – И лучше возьми ключи от машины. Если эта вечеринка оправдает мои худшие ожидания, я рано уйду домой.
Они оправдались. Даже более того. В своей красной рубашке и голубых джинсах Уилт выглядел белой вороной.
– Ева, дорогая, – сказала Салли, когда они наконец нашли ее, беседующей с мужчиной в набедренной повязке, сделанной из кухонного полотенца с рекламой ирландских сыров, – ты выглядишь потрясающе. Стиль 20-х годов тебе к лицу. А вы, конечно, Генри, тоже в костюме. – Генри совсем не хотел, чтобы с ним фамильярничали. – Генри, познакомьтесь с Рафаэлем.
Мужчина в набедренной повязке внимательно разглядывал джинсы Уилта.
– Видать, 50-е вернулись, – сказал он апатично. – Наверное, так и должно было быть.
Уилт уставился на рекламу сыра и попытался улыбнуться.
– Угощайтесь. Генри. – сказала Салли и повела Еву знакомиться с самой эмансипированной женщиной, которой не терпелось увидеть крошку с сиськами. Уилт пошел в сад, поставил свою бутылку на стол и поискал глазами штопор. Такового не оказалось. В конце концов он заглянул в большое ведро, из которого торчала поварешка. Пол-апельсина и детали изуродованного персика плавали в пурпурного цвета жидкости. Он налил себе пунша в бумажный стаканчик и осторожно попробовал. Как он и ожидал, по вкусу напиток напоминал сидр, смешанный с метиловым спиртом и раздавленным апельсином. Уилт посмотрел по сторонам. В одном углу сада мужчина в поварском колпаке и штанах на помочах жарил, вернее, жег сосиски на жаровне с углями. В другом углу десяток человек улеглись кружком на траве, слушая уотергейтские пленки. Было также несколько пар, углубившихся в беседу, и еще некоторое число индивидуумов, стоявших сами по себе с надменным и отрешенным видом. Уилт узнал в них себя и потому приглядел самую несимпатичную девицу, исходя из теории, что лучше брать быка за рога: в конце концов он все равно неизбежно окажется именно в ее обществе.
– Приветик, – сказал он, сознавая, что следом за Евой переходит на американский. Девица бросила на него пустой взгляд и гордо удалилась.
– Очаровательно, – сказал Уилт и прикончил пунш. Десять минут и еще два стаканчика спустя он втянулся в оживленное обсуждение беглого чтения с толстеньким человечком маленького роста, которого эта тема, судя по всему, очень волновала.
В это время Ева резала на кухне французскую булку, а Салли, со стаканом в руках, беседовала о Леви Стросе[4] с эфиопом, который только что вернулся из Новой Гвинеи.
– Я всегда чувствовала, что у Леви Строса не все в порядке по части женщин, – говорила она, лениво разглядывая Евин зад. – Я имею в виду, что он пренебрегает врожденным сходством… – Она замолчала и взглянула в окно. – Простите, я на минутку, – сказала она и отправилась вызволять доктора Шеймахера из клещей Генри Уилта. – Эрнст такая душка, – сказала она, вернувшись. – Просто невозможно поверить, что он получил Нобелевскую по сперматологии.
Уилт стоял в центре сада, допивая третий по счету стакан. Он налил себе четвертый и направился послушать уотергейтские записи. Он подошел как раз вовремя, чтобы услышать заключительную фразу.
– В хитрюге Дике[5] гораздо легче разобраться квадрофоническим способом, – заметил кто-то, и все разошлись.
– С очень одаренным ребенком должны быть особые взаимоотношения. Мы с Роджером обнаружили, что для Тонио лучше всего конструктивный подход.
– Все это куча дерьма. Только послушайте хотя бы, что он говорит о квазарах…
– Честно, я не понимаю, что такого плохого в подслушивании.
– Плевать я хотел на то, что Марккьюз говорит о терпении. Я утверждаю, что…
– При температуре минус 250° водород…
– У Баха есть свои плюсы, наверное, но у него есть и свои минусы…
– Мы купили этот дом в Сент-Троп…
– И все же я думаю, что Калдор был пра…
Уилт допил свой четвертый стакан и пошел искать Еву. С него было достаточно. Его остановил окрик мужчины в поварском колпаке.
– Бургеры готовы. Подходите и берите.
Уилт, спотыкаясь, подошел и взял. Две сосиски, обгоревший бифбургер и кучка рубленой капусты на бумажной тарелке. Ни ножей ни вилок не было видно.
– Бедный Генри кажется таким одиноким, – сказала Салли. – Пойду-ка вдохну в него жизнь.
Она вышла в сад и взяла Уилта под руку.
– Вам так повезло с Евой. Она такая прелестная крошка.
– Ей тридцать пять, – пьяным голосом сказал Уилт. – Тридцать пять и ни днем меньше.
– Чудесно встретить человека, который говорит что думает, – сказала Салли и взяла кусочек бифбургера с его тарелки, – Гаскелл никогда ничего не говорит прямо. Люблю людей, стоящих на земле обеими ногами. – Она уселась на траву и усадила рядом с собой Уилта. – Полагаю, очень важно, чтобы два человека говорили друг другу правду, – продолжила она, отламывая еще кусочек бифбургера и засовывая его в рот Уилту. Она медленно облизала пальцы и посмотрела на него широко раскрытыми глазами. Уилт через силу прожевал кусок и наконец проглотил его. По вкусу кусок напоминал горелый фарш с привкусом французских духов. Или, может, целого букета.
– Почему два? – спросил он, уничтожая привкус во рту с помощью капусты.
– В каком смысле, почему два?
– Почему два человека? – сказал Уилт. – Почему важно, чтобы два человека говорили друг другу правду?
– Ну, я имела в виду…
– Почему не три? Или четыре? Или сто?
– У ста человек не может быть взаимоотношений. По крайней мере, интимных, – сказала Салли, – значимых.
– Я знаю не так уж много пар, способных на это, – сказал Уилт. Салли потрогала пальцем его капусту.
– Ну как же так? У вас с Евой все бывает по-настоящему.
– Довольно редко, – сказал Уилт. Салли засмеялась.
– О крошка, вы такая правдивая крошка, – сказала она, поднимаясь, чтобы принести еще две порции выпивки. Уилт посмотрел на свой стакан с сомнением. Похоже, он уже здорово набрался.
– Если я правдивая крошка, то какая крошка вы, крошка? – спросил он, стараясь, чтобы в последней «крошке» прозвучало не только презрение, но и нечто большее. Салли уютно прижалась к нему и зашептала на ухо.
– Я крошка, у которой есть тело, – сказала она.
– Это я вижу, – сказал Уилт. – И к тому же очень миленькое тельце.
– Это самое приятное из всего, что мне кто-либо когда-нибудь говорил, – сказала она.
– В этом случае, – заметил Уилт, схватив почерневшую сосиску, – у вас, вероятно, было тяжелое детство.
– Между прочим, так оно и было, – сказала Салли, отнимая у него сосиску. – Именно поэтому у меня сейчас такая большая потребность в любви. – Она засунула большую часть сосиски себе в рот, затем медленно вытащила ее и откусила кончик. Уилт покончил с капустой и запил ее прингшеймовским пуншем.
– Ну не ужасны ли они все? – спросила Салли, повернув голову на шум и смех в углу сада у жаровни.
Уилт тоже посмотрел.
– Между прочим, да, – сказал он. – А кто этот клоун в помочах?
– Это Гаскелл. Он так увлечен. Он обожает всякие игры. В Штатах он просто обожал кататься на подножке тепловоза и ходить на родео, а на прошлое Рождество он хотел нарядиться Дедом Морозом, отправиться к универмагу и там раздавать подарки. Конечно, никто ему этого не позволил.
– Это неудивительно, особенно если он отправился туда в этих помочах, – сказал Уилт. Салли расхохоталась.
– Вы, наверное. Овен, – сказала она. – У вас что на уме, то и на языке. – Она встала и потянула Уилта за собой. – Я хочу показать вам его игрушки. Это так забавно.
Уилт поставил тарелку, и они вошли в дом. На кухне Ева чистила апельсин для фруктового салата и беседовала с эфиопом об обряде обрезания. Эфиоп помогал ей резать бананы. В гостиной несколько пар энергично танцевали спина к спине под музыку 5-й симфонии Бетховена на скорости 78 оборотов.
– Бог мой, – сказал Уилт, увидав, как Салли вытащила бутылку водки из буфета. Они поднялись наверх и по небольшому коридорчику прошли в маленькую спальню, наполненную игрушками. На полу была разложена детская железная дорога, были там и боксерская груша, и огромный плюшевый медведь, и лошадь-качалка, и шлем пожарного, и надувная кукла в натуральную величину, как две капли воды похожая на настоящую женщину.
– Это Джуди, – представила ее Салли. – У нее самая настоящая п…а. Гаскелл просто помешан на пластике. – Уилт поморщился. – Это все его игрушки. Настоящий ребенок, только достигший половой зрелости.
Уилт оглядел комнату со всем ее содержимым и покачал головой.
– Такое впечатление, что он наверстывает упущенное в детстве, – заметил он.
– О Генри, вы такой проницательный, – сказала Салли, отвинчивая пробку с бутылки с водкой.
– Вовсе нет. Все и так чертовски очевидно.
– Нет, правда. Вы просто ужас какой скромный, вот и все. Скромный, робкий и мужественный. – Она отпила глоток из горлышка и передала бутылку Уилту. Он нерешительно отпил глоток и с трудом проглотил. Салли заперла дверь и уселась на кровать, потянув Уилта за собой.
– Трахни меня. Генри, крошка, – сказала она и задрала юбку. – Трахни меня так, лапочка, чтобы трусики слетели.
– Это будет непросто, – сказал Уилт.
– Да? А почему?
– Ну, во-первых, похоже, что на вас и нет трусиков, а потом, почему я должен это делать?
– Тебе нужен повод? Чтоб трахнуться?
– Да. – твердо сказал Уилт. – Нужен.
– Повод-довод. Чувствуй себя свободно. – Она притянула его и поцеловала. Чего-чего, а уж свободным Уилт себя точно не чувствовал. – Крошка, да не робей!
– Робей? – переспросил Уилт. – Это я робею?
– Конечно, ты робеешь. Ну ладно, я знаю у тебя маленький. Ева мне говорила…
– Маленький? Что вы имеете в виду под маленьким? – заорал Уилт в негодовании.
Салли подарила ему улыбку.
– Не имеет значения. Не имеет значения. Ничего не имеет значения. Только ты и я и…
– Очень даже имеет значение, – огрызнулся Уилт. – Моя жена сказала, что у меня маленький. Вот я покажу этой глупой сучке, у кого маленький. Я покажу…
– Покажи мне. Генри, крошка. Я обожаю маленькие. Ну, иди сюда, скорей.
– Это неправда, – пробормотал Уилт.
– Тогда докажи, любовь моя, – сказала Салли, прижимаясь к нему.
– Не буду, – сказал Уилт и встал.
Салли перестала извиваться и взглянула на него.
– Ты просто боишься, – заявила она. – Ты просто боишься быть свободным.
– Свободным? Свободным? – закричал Уилт, пытаясь открыть дверь. – Быть запертым с чужой женой в комнате, это, по-вашему, свобода? Шутить изволите.
Салли опустила юбку и села.
– Не хочешь?
– Не хочу, – ответил Уилт.
– Может, ты стесняешься? Ты скажи. Я привыкла к стеснительным. Гаскелл тоже…
– Да нет же, – сказал Уилт. – И я не хочу ничего знать про Гаскелла.
– Ты хочешь минет? Хочешь, чтобы я сделала тебе минет? – Она встала с кровати и направилась к Уилту. Он дико посмотрел на нее.
– Не трогайте меня, – закричал он. – Я ничего от вас не хочу.
Салли остановилась, уставившись на него. Она больше не улыбалась.
– Почему? Потому что у тебя маленький? Поэтому?
Уилт отступил поближе к двери.
– Нет, не поэтому.
– Потому что у тебя не хватает мужества следовать своим инстинктам? Потому что ты психический девственник? Потому что ты не мужчина? Потому что ты не способен взять женщину, умеющую думать?
– Думать? – завопил Уилт, разобиженный пред положением, что он не мужчина. – Думать? Это вы-то думаете? Если хотите знать, я предпочту вам эту пластиковую механическую куклу. У нее в мизинце больше сексуальности, чем во всем вашем поганом теле. Когда мне будет нужна шлюха, я ее себе куплю.
– Ах ты, говнюк, – сказала Салли и изо всех сил толкнула его. Уилт полетел в сторону и столкнулся с боксерской грушей. Затем он поскользнулся на железной дороге и кубарем покатился по комнате. Когда он упал на пол у стены, Салли взяла куклу и наклонилась над ним.
В кухне Ева, покончив с фруктовым салатом, принялась варить кофе. Вечеринка была просто великолепной. Мистер Осева поведал ей все о своей работе в качестве младшего клерка по культурным делам в ЮНЕСКО и о том, насколько ему эта работа нравилась. Ее дважды мимоходом поцеловал сзади в шею доктор Шеймахер, а мужчина в набедренной повязке с ирландскими сырами прижался к ней куда плотнее, чем требовалось для того, чтобы достать кетчуп. И вокруг было так много ужасно умных людей, и все они так откровенно высказывались. Все было так изысканно. Она выпила еще чуточку и оглянулась, чтобы посмотреть, где Генри. Но Генри нигде не было видно.
– Вы не видели Генри? – спросила она раскрасневшуюся Салли, которая как раз вошла в кухню с бутылкой водки в руке.
– Когда я последний раз его видела, он сидел с какой-то куколкой, – ответила Салли, отправляя в; рот ложку фруктового салата. – Ах. Ева, дорогая моя, ты нечто особенное. – Ева зарумянилась.
– Надеюсь, ему весело. Генри не слишком хорош в смысле вечеринок.
– Ева, крошка, признайся. Генри не слишком хорош, и точка.
– Он просто… – начала Ева, но Салли перебила ее поцелуем.
– Ты для него слишком хороша, – сказала она, – поэтому мы должны найти для тебя кого-нибудь совершенно великолепного. – Пока Ева потягивала из своего стакана, Салли подошла к молодому человеку с копной волос, падающих на лоб, лежащему на диване с девушкой и сигаретой во рту.
– Кристофер, радость моя, – сказала она. – Собираюсь украсть тебя на минутку. Хочу, чтобы ты кое-что для меня сделал. Пойди-ка на кухню и подсуетись к женщине с большими сиськами, в ужасной желтой пижаме.
– Господи, ну почему именно я?
– Свет мой, ты же знаешь, ты абсолютно неотразим. И ужасно сексуален. Для меня, крошка, для меня.
Кристофер слез с дивана и направился в кухню, а Салли растянулась рядом с девушкой.
– Кристофер просто душка, – сказал она.
– Он жиголо, – ответила девушка. – Мужчина-проститутка.
– Дорогая, – сказала Салли, – самое время нам, женщинам, поставить их на место.
На кухне Ева кончила разливать кофе. Она ощущала себя в приятном подпитии.
– Не надо, – сказала она поспешно.
– Почему?
– Я замужем.
– Так это хорошо.
– Да, но…
– Никаких но, ласточка.
– О!
Наверху, в комнате для игрушек. Уилт, медленно приходя в себя от воздействия на него объединенных усилий прингшеймовского пунша, водки, нимфоманиакальной хозяйки и угла шкафа, о который он, падая, ударился, – чувствовал, что с ним что-то здорово не так. И не только от того, что у него кружилась голова, на затылке была огромная шишка и вообще он был голый. У него было такое ощущение, будто нечто вроде мышеловки, с ее малосимпатичными атрибутами, или тисков, или голодной устрицы прочно ухватило его за то, что он доселе привык считать наиболее интимной частью своего тела. Уилт открыл глаза и увидел перед собой улыбающееся, слегка распухшее лицо. Он снова закрыл глаза, надеясь, что оно исчезнет, но, когда открыл их, лицо было все там же. Уилт сделал попытку сесть.
Это было неумно с его стороны. Джуди, пластиковая кукла, раздутая сверх своих нормальных размеров, оказала сопротивление. Уилт со стоном повалился опять на пол. Джуди за ним. Ее нос ударил его по лицу, а ее бюст – по груди. С проклятиями Уилт перекатился на бок, соображая, как выйти из этого положения. О том, чтобы сесть, не могло быть и речи. Это могло кончиться кастрацией. Надо было придумать что-то другое. Он перекатил куклу дальше и оказался сверху, но быстро понял, что его собственный вес еще больше увеличивает давление на то, что осталось от его пениса, и что если он хочет заработать гангрену, то лучшего способа не придумаешь. Уилт снова перевернулся на спину и стал искать клапан. Ведь должен же он где-то быть. Но где? А времени на его поиски, судя по ощущениям, у него не было. Он пошарил по полу в поисках чего-либо острого, что он мог бы использовать как кинжал, и в конце концов отломил кусок пути у железной дороги и ударил им по спине обидчицы. Послышался визг резины, но распухшая улыбка Джуди осталась столь же безмятежной и ее хватка столь же прочной.
Он бил по ней снова и снова, но безрезультатно. Уилт отбросил свой импровизированный кинжал и стал думать. Он начинал терять самообладание, так как осознал новую опасность. Теперь он подвергался уже не только ее высокому давлению. Его внутреннее давление тоже нарастало. Прингшеймовский пунш и водка давали о себе знать. Сообразив, что если он быстренько не освободится от куклы, то лопнет сам, Уилт схватил Джуди за голову, повернул ее набок и впился зубами ей в шею. Вернее, он хотел так сделать, но ее туго накачанное тело не позволило ему этого. Его отбросило назад, и следующие две минуты он посвятил поискам своего вставного зуба, потерянного в схватке.
К моменту, когда зуб был на месте, Уилт пребывал уже в полной панике. Он должен выбраться из куклы. Он просто обязан это сделать. В ванной комнате должна быть бритва или ножницы. Но где, черт возьми, могла быть ванная? Ладно, не имеет значения. Он найдет ее, будь она неладна. Осторожно, очень осторожно он перевернул куклу на спину. Затем медленно подтянул колени, пока не оказался сидящим верхом на треклятой штуке. Теперь ему требовалось за что-нибудь уцепиться. Уилт перегнулся и ухватился за спинку стула одной рукой, одновременно приподнимая голову Джуди с пола другой. Еще мгновение – и он на ногах. Прижимая куклу к себе, он доковылял до двери и открыл ее. Выглянул в коридор. Что, если кто-нибудь увидит его? К черту их всех. Уилту было уже наплевать, что о нем подумают. Прижимая Джуди к себе, он побрел по коридору в поисках ванной комнаты.
Тем временем внизу Ева прекрасно проводила время. Сначала Кристофер, потом мужчина в набедренной повязке с ирландскими сырами, и, наконец, доктор Шеймахер, все приставали к ней, и все получили отпор. Все это так отличалось от Генри с его полным отсутствием интереса к ней и свидетельствовало о ее привлекательности. Доктор Шеймахер сказал, что она интересный случай скрытой стеатопигии[6], Кристофер попытался поцеловать ее в грудь, а мужчина в набедренной повязке обратился к ней с совершенно удивительным предложением. И, несмотря на все эти приставания, Ева сохранила добродетель. Ее игривость мастодонта, настойчивые призывы к танцам и, самое сильнодействующее, ее манера говорить громко и довольно грубым голосом «Да вы безобразник!» в самый неподходящий момент производили поразительный сдерживающий эффект. Сейчас она сидела на полу в гостиной, а Салли; Гаскелл и бородатый мужчина из Института экологических исследований спорили по поводу взаимозаменяемости половых ролей в обществе с ограниченным населением. Она ощущала необыкновенный подъем. Парквью, Мэвис Моттрам и ее труды в Центре общественной гармонии остались где-то далеко, в другом мире. Ее принимали как свою люди, для которых поездка из Калифорнии в Токио на конференцию или еще с какой-либо умной целью была столь же обычным делом, как для нее поездка на автобусе в город. Доктор Шеймахер мимоходом заметил, что он утром летал в Дели, а Кристофер только что вернулся из Тринидада, где он что-то фотографировал. Больше того, чувствовалась особая атмосфера значимости вокруг всего, что они делали, некий блеск, начисто отсутствующий в работе Генри в техучилище. Если бы только ей удалось заставить его заняться чем-нибудь интересным и рискованным. Но Генри был такой размазня. Не надо было ей выходить за него замуж. Его кроме книг ничего не интересовало, но ведь жизнь – это совсем не книги. Как говорила Салли, жизнь дана, чтобы жить. Жизнь – это люди, приключения и удовольствия. Генри этого никогда не понять.
Генри, наконец-то добравшийся до ванной, почти ничего не видел там из-за присосавшейся к нему куклы, а главное, не видел способа избавиться от нее. Попытка перерезать этой гадине горло бритвой не увенчалась успехом в основном потому, что найденное орудие оказалось безопасной бритвой. Потерпев неудачу с бритвой, Уилт попытался использовать шампунь в качестве смазки. В результате он взбил столько пены, что даже на его предвзятый взгляд это выглядело так, как будто он довел куклу до высшей стадии сексуального возбуждения. Ничего другого ему достичь не удалось. В конце концов он вернулся к поискам клапана. У проклятой штуки должен быть клапан, нужно его только найти. Он попытался заглянуть в зеркало на дверце медицинского шкафчика, но оно было слишком маленьким. Над раковиной висело зеркало побольше. Уилт опустил крышку унитаза и залез на него, надеясь получше разглядеть спину куклы. В это время в коридоре послышались шаги. Уилт застыл на крышке унитаза. Кто-то подергал дверь. Шаги удалились, Уилт вздохнул с облегчением. Только бы разыскать клапан. В этот самый момент случилось несчастье. Левой ногой Уилт попал в накапавший на туалетное сиденье шампунь, поскользнулся – и он, кукла и дверца от медицинского шкафчика свалились в ванну вместе с занавеской и тем, на чем она крепилась, а содержимое шкафчика посыпалось в раковину. Уилт издал пронзительный вопль. Затем раздался хлопок, напоминающий звук вылетевшей пробки от шампанского, и Джуди, в конце концов сдавшись под давлением Уилтовых семидести килограммов, упавших с высоты больше метра в ванну, выплюнула его. Как в тумане он слышал крики в коридоре, звук выбитой двери, увидел наклонившиеся над ним лица и услышал истерический хохот. Когда он пришел в себя, то обнаружил, что лежит на кровати в комнате для игрушек. Он встал, оделся, прокрался вниз и ушел. Было три часа утра.
Леви Строе Клод (род. 1908 г.), французский этнограф и социолог
Имеется в виду Р. Никсон
Сильное развитие подкожного жирового слоя на бедрах и ягодицах человека