Противостоять жидкой грязи, в которой застрял катер, тоже было невозможно. В дополнение ко всем их бедам, отказал двигатель. Гаскелл сказал, что все дело в руле.
– Это что, надолго? – спросила Салли.
– Это значит, что нас придется тащить к пристани на буксире.
– И кто же это будет делать? – спросила Салли.
– Какое-нибудь проходящее судно, – ответил Гаскелл.
Салли посмотрела на окружающие их камыши.
– Проходящее? – сказала она. – Мы торчим здесь всю ночь и полутра, и пока ничего не проходило, а если и проходило, то мы бы все равно не заметили из-за этого чертового камыша.
– Мне казалось, камыш тебя возбуждает.
– То было вчера, – резко сказала Салли. – Сегодня он означает, что нас никто не увидит с десяти метров. И ты запорол двигатель. Говорила тебе, не гоняй его так.
– Откуда я мог знать, что из-за этого полетит рулевое управление? – сказал Гаскелл. – Я пытался сняться с этой мели. Хотел бы я знать, как можно это сделать, не заводя двигатель.
– Мог вылезти и подтолкнуть.
Гаскелл посмотрел за борт.
– Я бы вылез и утонул, – заявил он.
– Катеру было бы легче, – заметила Салли. – Все должны идти на жертвы, к тому же ты обещал, что прилив снимет нас с мели.
– Ну, я ошибся. Там вода пресная, а это значит, что прилив сюда не доходит.
– Тебя слушать… Сначала мы на Лягушачьем пляже…
– Плесе, – поправил Гаскелл.
– Лягушачьем, черт знает чем. Потом оказывается, что мы в проливе Фен. А теперь где же мы, наконец, черт побери?
– В грязи, – ответил Гаскелл.
Ева суетилась в каюте. Там было не слишком много места для суеты, но то, что было, она использовала на сто процентов. Она застелила койки, убрала постельное белье в ящики под ними, поправила занавески и вытряхнула окурки из пепельниц. Подмела пол, протерла стол и окна, стерла пыль с полок и вообще привела все по возможности в порядок. Тем временем мысли ее становились все беспорядочнее и путаннее, и к тому моменту, когда она закончила уборку и все вокруг было на своем месте, а в каюте чисто, она окончательно запуталась и не знала, что ей и думать.
Прингшеймы были такие изысканные и богатые, и интеллектуалы, и говорили постоянно такие умные вещи, но они все время цеплялись друг к другу и ссорились, и, честно говоря, были совсем непрактичными и понятия не имели о гигиене. Гаскелл не мыл руки после туалета, и трудно сказать, когда он в последний раз брился. И еще, как они могли уехать из дома на Росситер Глоув, даже не прибрав после вечеринки, оставив кучу чашек и всякого мусора в гостиной. Ева была просто шокирована. Она бы никогда не уехала из дома, оставив там такую грязь. Она сказала об этом Салли, но Салли ответила, что не надо быть занудой и что дом не их, они сняли его на лето, и что общественная система, в которой доминирует мужчина, всегда ожидает от женщины готовности безропотно выполнять рабский домашний труд. Ева попыталась понять, о чем речь, и почувствовала себя виноватой оттого, что ей это не удалось и оттого, что, по-видимому, считалось ущербным так гордиться своим домом, как это делала она.
И потом еще эта история с Генри и куклой. Совсем не похоже на Генри. Чем больше она об этом думала; тем более странным все это ей казалось. Конечно, он был пьян, и все же… совсем без одежды? И где он взял куклу? Она задала этот вопрос Салли и ужаснулась, узнав, что Гаскелл без ума от пластика и обожает играть во всякие игры с Джуди, и что все мужики такие, и что по-настоящему осмысленные отношения могут быть только между женщинами, потому что женщинам нет нужды доказывать свою половую зрелость при помощи открытых актов экстрасексуального насилия, разве не так? К этому времени Ева окончательно потеряла смысл слов, которые были ей непонятны, но звучали так веско, и потому они в очередной раз занялись касательной терапией.
Касательная терапия была еще одним пунктом, по которому Ева никак не могла прийти к окончательному мнению. Салли говорила, что она все еще заторможена, а это признак эмоциональной и чувственной недозрелости. Ева же боролась со своими двойственными чувствами. С одной стороны, ей не хотелось быть эмоционально и чувственно незрелой, и, если судить по тому отвращению, которое она испытывала, лежа голой в объятиях другой женщины, то она стремительно развивалась и психически и сексуально, так как, с точки зрения Евы, чем противнее лекарство на вкус, тем больше оно приносит пользы. С другой стороны, она была далеко не убеждена, что касательная терапия – это прилично. Она превозмогала себя только большим усилием воли и все равно в глубине души сомневалась, что это правильно, когда тебя трогают в таких местах. Ко всему прочему, ее заставили пить противозачаточные таблетки. Ева очень возражала и говорила, что она и Генри всегда хотели иметь детей, но Салли настояла.
– Ева, детка, – сказала она, – с Гаскеллом никогда нельзя быть ни в чем уверенной. Иногда у него месяцами ничего не шелохнется, а потом вдруг от него нет отбоя. И он абсолютно неразборчив.
– Но мне казалось, вы говорили, что у вас настоящие отношения, – сказала Ева.
– О, конечно. В полнолуние. Ученые из всего извлекают только суть, а смысл жизни для Джи – пластик. И нам бы не хотелось, чтобы ты вернулась к Генри с генами Джи в яичниках, не так ли?
– Вне всякого сомнения, – согласилась Ева, ужаснувшись этой мысли, и после завтрака, перед тем как заняться уборкой крошечного камбуза и мытьем посуды, проглотила таблетку. Все это так отличалось от трансцедентальной медитации и занятий керамикой.
На палубе Салли и Гаскелл продолжали ссориться.
– Что это ты подсовываешь безмозглым сиськам? – поинтересовался Гаскелл.
– Касательная терапия, телесный контакт, эмансипация путем осязания, – сказала Салли. – Ей не хватает чувственности.
– Мозгов ей тоже не хватает. Мне приходилось встречаться с дурами, но тупее этой не видел. Впрочем, я спрашивал про те таблетки, которые она принимает за завтраком.
Салли улыбнулась.
– Ах, эти, – сказала она.
– Да, эти. Ты что, решила лишить ее последней капли рассудка? – спросил Гаскелл. – У нас и так хватает забот.
– Оральные контрацептивы, крошка, старые, добрые противозачаточные таблетки.
– Оральные контрацептивы? Какого черта? Да она мне на дух не нужна.
– Гаскелл, радость моя, какой ты наивный. Для убедительности, только для убедительности. Это делает мои с ней отношения куда реальнее, не находишь? Все равно, что одеть презерватив на искусственный член.
Гаскелл смотрел на нее, разинув рот.
– Бог мой, уж не хочешь ли ты сказать, что вы…
– Еще нет. Длинный Джон Силвер пока в своей коробке, но вскоре, когда она почувствует себя вполне эмансипированной… – Она задумчиво улыбнулась, глядя на камыши. – Может, не так уж плохо, что мы здесь застряли. Это даст нам время, такое чудное время, а ты пока посмотришь на уток…
– Болотных птиц, – поправил Гаскелл, – и если мы не вернем этот катер вовремя, нам придется платить по огромному счету.
– Счету? – сказала Салли. – Ты что, рехнулся? Уж не думаешь ли ты, что мы будем платить за эту посудину?
– Но ты же арендовала ее на лодочной станции. Только не говори мне, что ты взяла ее без спросу, – сказал Гаскелл. – Господи, это же воровство?
Салли засмеялась.
– Честно говоря, Джи, ты чересчур морально устойчив. Но ты непоследователен. Ты крадешь книги в библиотеке и химикаты в лаборатории, но когда дело доходит до катеров, тут у тебя высокие принципы.
– Книги – совсем другое дело, – с жаром сказал Гаскелл.
– Верно, – сказала Салли, – за книги не сажают в тюрьму. В этом вся разница. Если хочешь, можешь продолжать думать, что я стащила лодку.
Гаскелл вытащил платок и протер очки.
– А ты хочешь сказать, что не крала?
– Я взяла ее взаймы.
– Взаймы? У кого?
– У Шея.
– Шеймахера?
– Верно. Он сказал, что мы можем пользоваться катером, когда захотим, вот мы и взяли.
– А он в курсе?
Салли вздохнула.
– Послушай, он ведь сейчас в Индии, сперму собирает, так? Какое это имеет значение, в курсе он или нет? К тому времени, когда он вернется, мы уже будем далеко.
– Твою мать, – выругался Гаскелл устало, – когда-нибудь благодаря тебе мы окажемся в дерьме по самую маковку.
– Гаскелл, радость моя, иногда твои волнения надоедают мне до чертиков.
– Вот что я тебе скажу. Меня беспокоит твое чертовски вольное отношение к чужой собственности.
– Собственность – то же воровство.
– Ну еще бы. Остается внушить это полицейским, когда они тебя наконец схватят. Легавым в этой стране не нравится, когда воруют.
Легавым равно не нравилась и мысль о хорошо упитанной женщине, по всей видимости убитой и погребенной под десятью метрами и двадцатью тоннами быстро схватывающегося бетона. Подробности насчет упитанности исходили от Барни.
– У нее были большие сиськи, – утверждал он в седьмой версии того, что он видел. – И эта рука, вытянутая вперед…
– Ладно, о руке мы уже все знаем, – сказал инспектор Флинт. – Мы об этом уж слышали, но о груди ты говоришь впервые.
– Я ошалел от этой руки, – сказал Барни. – Я хочу сказать, о сиськах в такой ситуации как-то не думаешь.
Инспектор повернулся к мастеру.
– А вы заметили грудь покойной? – спросил он. Но мастер только отрицательно покачал головой. Слов у него уже не было.
– Значит, это была упитанная женщина… Как вы думаете, сколько ей лет?
Барни задумчиво потер подбородок.
– Не старая, – сказал он наконец. – Определенно, не старая.
– Двадцать с небольшим?
– Может.
– Тридцать с небольшим?
Барни пожал плечами. Он пытался вспомнить что-то, что в тот момент показалось ему странным.
– Но точно моложе сорока?
– Нет, значительно моложе, – сказал Барни неуверенно.
– Что-то вы никак не определитесь, – заметил инспектор Флинт.
– Ничего не могу поделать, – сказал Барни жалобно. – Когда ты видишь бабу на дне грязной ямы, а сверху на нее льется бетон, как-то не с руки спрашивать, сколько ей лет.
– Разумеется. Я понимаю, и все же подумайте хорошенько. Может, было в ней что-то особенное…
– Особенное? Ну, вот эта ее рука.
Инспектор Флинт вздохнул.
– Я спрашиваю, было ли что-нибудь необычное в ее внешности. Например, ее прическа. Какого цвета у нее волосы?
Барни вспомнил.
– Я чувствовал, что там что-то было не так, – сказал он довольным голосом. – Ее волосы. Они были наперекосяк.
– Ну, это неудивительно. Трудно сбросить женщину в десятиметровую яму, не повредив ей прически.
– Да нет, не то. Они были набекрень и примяты. Будто ее кто стукнул.
– Наверное, ее действительно кто-то стукнул. Если то, что вы говорите о фанерной крышке, правда, то она попала в яму не по своей собственной воле. Но вы так и не можете поточнее определить ее возраст?
– Ну, – начал Барни, – отдельные ее части выглядели молодо, а другие нет. Вот все, что я могу сказать.
– Какие части? – спросил инспектор, от всей души надеясь, что Барни не примется снова за руку.
– Ну, ее ноги не соответствовали ее титькам, понимаете? – Инспектор не понимал. – Они были тонкие и все скрюченные.
– Что? Ноги или сиськи?
– Конечно, ноги, – ответил Барни. – Я ж говорил, что у нее такие славные, большие…
– Мы собираемся расследовать это дело как убийство, – сказал инспектор директору училища десятью минутами позже. Директор сидел за письменным столом и с отчаянием думал, какая это будет скверная реклама для училища.
– Вы абсолютно уверены, что это не мог быть несчастный случай?
– В данный момент все свидетельские показания говорят не в пользу несчастного случая, – сказал инспектор. – Однако абсолютно уверенными в этом мы сможем быть только тогда, когда достанем тело, а это, боюсь, займет немало времени.
– Времени? – переспросил директор. – Вы что, хотите сказать, что вы не сможете достать ее сегодня утром?
Инспектор покачал головой.
– Об этом не может быть и речи, сэр, – сказал он. – Мы сейчас рассматриваем два способа достать ее оттуда, и оба потребуют нескольких дней. Один – пробуриться через бетон, и другой – выкопать еще один шурф рядом с первым и попробовать добраться до нее по горизонтали.
– Боже ж ты мой, – воскликнул директор, глядя на календарь. – Но ведь это значит, что вы тут будете ковыряться еще несколько дней.
– Боюсь, что так. Тот, кто ее туда засунул, все хорошо предусмотрел. Но мы постараемся беспокоить вас как можно меньше.
Из окна директору были видны четыре полицейские машины, пожарная машина и большой синий фургон.
– Как же все некстати. – пробормотал он.
– С убийством всегда так, – сказал инспектор и поднялся. – Такое уж это дело. А пока мы закрываем вход на площадку и будем вам благодарны за содействие.
– Сделаем все, что нужно, – сказал директор и тяжело вздохнул.
В учительской реакция на скопление такого количества людей в форме вокруг шурфа для сваи была разной, как, впрочем, и на дюжину полицейских, обыскивающих стройплощадку, которые время от времени останавливались и что-то осторожно складывали в конверты. Но кульминацией явилось прибытие синего фургона.
– Это передвижной отдел по убийствам, – объяснил Питер Фенвик. – Судя по всему, какой-то маньяк убил женщину и спрятал ее на дне одного из шурфов.
Новые левые, сгрудившиеся в уголке и обсуждавшие возможные последствия существования в стране такого количества военизированных фашистских ублюдков, вздыхали, как бы сожалея о своем несостоявшемся мученичестве. Но продолжали выражать сомнения.
– Да нет, серьезно. – сказал Фенвик. – Я спросил одного из них, что они там делают. Я сначала подумал, что это тревога из-за подложенной террористами бомбы.
Доктор Кокс, начальник научного отдела, поддержал его. Кабинет доктора находился непосредственно над котлованом.
– Просто страшно подумать, – пробормотал он. – Каждый раз, как я туда смотрю, я думаю, что она должна была пережить.
– Как вы думаете, что они складывают в эти конверты?
– Улики, – сказал доктор Боард с видимым удовлетворением. – Волосы. Кусочки кожи и следы крови. Все, что обычно сопутствует такому преступлению, как убийство.
Доктор Кокс поспешно покинул комнату, а на лице доктора Мейфилда появилась гримаса отвращения.
– Какая гадость, – сказал он. – А может, все это какая-то ошибка? Кому это понадобилось убивать женщину именно здесь?
Доктор Боард задумчиво взглянул на него и отпил глоток кофе.
– Да я могу назвать дюжину причин, – заявил он удовлетворенно. – В моем вечернем классе есть по меньшей мере десяток женщин, которых бы я с радостью задушил и сбросил в яму. К примеру, Сильвию Сванбек.
– Тот, кто это сделал, наверняка знал, что сегодня они зальют ямы бетоном. – сказал Фенвик. – Похоже, это кто-то из здешних.
– Возможно, один из наших наименее общественно сознательных студентов, – предположил доктор Боард. – Полагаю, у полиции не было времени проверить, не отсутствует ли кто из наших сотрудников?
– Вероятнее всего, к училищу это не имеет никакого отношения, – сказал доктор Мейфилд. – Какой-то маньяк…
– Чего уж, давайте называть вещи своими именами, – прервал его доктор Боард. – Во всем этом определенно есть элемент преднамеренности. Убийца, кто бы он ни был, очень тщательно все продумал. Странно только, почему он не засыпал тело несчастной женщины землей, чтобы ее нельзя было заметить. Наверное, он собирался это сделать, но ему кто-то помешал. Судьба щедра на такие сюрпризы.
Уилт сидел в углу учительской и пил кофе, сознавая, что он один-единственный не пялится из окна. Что же, черт возьми, ему теперь делать? Самым разумным было бы пойти в полицию и объяснить, что он пытался таким способом избавиться от надувной куклы, которую ему кое-кто дал. Только вот поверят ли они ему? Если это все, то почему тогда он обрядил куклу в парик и одежду жены? И почему он оставил ее надутой? Почему он ее просто не выбросил? Он как раз просчитывал все за и против, когда вошел заведующий машиностроительным отделением и возвестил, что полиция намерена пробурить еще один шурф параллельно первому, вместо того, чтобы пытаться пробраться к ней через бетон.
– Они рассчитывают, что смогут наткнуться на какие-либо ее части, торчащие в стороны, – объяснил он. – Судя по всему, у нее одна рука была поднята, и есть шанс, что весь этот льющийся сверху бетон прижал руку к стенке ямы. Так будет значительно быстрее.
– Не понимаю, куда торопиться, – сказал доктор Боард. – Полагаю, она достаточно хорошо сохранится в этом бетоне. Я бы сказал, он ее мумифицировал.
Уилт в своем углу сильно в этом сомневался. Даже Джуди, которая была чрезвычайно стойкой куклой, вряд ли способна выдержать давление двадцати тонн бетона. Она должна была лопнуть, это и ежу понятно, так что единственное, что полиция найдет, так это пластиковую руку от куклы. Вряд ли они будут выкапывать всю лопнувшую куклу.
– И еще одно соображение, – добавил начальник машиностроительного отделения. – Если рука торчит в сторону, то они сразу смогут взять отпечатки пальцев.
Уилт улыбнулся про себя. Вот уж чего они не найдут у Джуди, так это отпечатков пальцев. Он допил кофе и в несколько улучшенном настроении отправился в класс старших секретарей. Он нашел их в большом возбуждении в связи с убийством.
– Вы думаете, это убийство на почве секса? – спросила маленькая блондинка с первой парты, когда Уилт раздавал экземпляры книги «Этот остров сегодня». Он давно заметил, что глава о превратностях судеб подростков обычно нравится старшим секретарям. В ней повествовалось о сексе и насилии. Все это уже лет на двенадцать устарело, как, впрочем; и старшие секретари. Сегодня, однако, книга не потребовалась.
– Я вообще не думаю, что это было убийство, – сказал Уилт, садясь за стол.
– Конечно убийство. Они видели тело женщины там, внизу, – настаивала маленькая блондинка.
– Им показалось, что они видели нечто, похожее на тело, – поправил Уилт. – А это не значит, что так оно и есть. Это все шутки человеческого воображения.
– А полиция думает иначе, – заметила крупная девица, чей отец был какой-то шишкой в городе; – Иначе чего бы это они так суетились. У нас однажды произошло убийство на поле для гольфа, нашли части тела в яме с водой. Шесть месяцев там пролежали. Сначала они выловили ступню. Она была такая распухшая и зеленая… – Бледная девица из Уилстантона в третьем ряду упала в обморок. Пока Уилт приводил ее в чувство и отводил в медкабинет, класс занимался Криппеном, Хейем и Кристи. Когда Уилт вернулся, девы толковали о кислотных ваннах.
– …и все, что они нашли, это вставные зубы и камни из почек.
– Создается впечатление, что вы весьма осведомлены насчет убийств, – сказал Уилт крупной девице.
– Папа часто играет в бридж с главным констеблем, – объяснила она. – Тот приходит к нам обедать и рассказывает потрясающие истории. И еще он считает, что пора опять начать вешать преступников.
– Меня это не удивляет, – мрачно сказал Уилт. Старшие секретари часто оказывались знакомы с главными констеблями, жаждущими вернуть казнь через повешение. Обычно все их разговоры сводились к маме, папе и лошадям.
– Во всяком случае, повешение безболезненно, – заявила крупная девица. – Сэр Франк говорит, что хорошему палачу хватит двадцати секунд, чтобы привести осужденного из камеры смертников, поставить над люком, накинуть петлю на шею и нажать на рычаг.
– Почему такие привилегии только для мужчин? – с горечью спросил Уилт. Класс посмотрел на него с осуждением.
– Последней женщиной, которую они повесили, была Руфь Эллис, – сказала блондинка с первой парты.
– И вообще, с женщинами по-другому, – заметила крупная девица.
– Почему? – опрометчиво спросил Уилт.
– Нужно больше времени.
– Больше времени?
– Миссис Томсон пришлось привязывать к стулу, – вмешалась блондинка. – Она вела себя постыдно.
– Должен сказать, я нахожу ваши умозаключения несколько своеобразными, – сказал Уилт. – Вне всякого сомнения, постыдно женщине убить своего мужа. Но я не вижу ничего постыдного в том, что она стала сопротивляться, когда пришли, чтобы повести ее на казнь. Я считаю…
– Да не поэтому, – перебила крупная девица, которую невозможно было сбить с раз избранного пути.
– Что не поэтому? – спросил Уилт.
– Надо больше времени. Их заставляют одевать непромокаемые штаны.
Уилт вздрогнул от отвращения.
– Непромокаемые что? – спросил он, не подумав.
– Непромокаемые штаны, – сказала крупная девица.
– Бог ты мой. – вздохнул Уилт.
– Понимаете, когда петля затягивается, у них все внутренности вываливаются, – продолжала крупная девица, ставя последнюю точку. Уилт дико посмотрел на нее и шатаясь вышел из класса.
В коридоре Уилт прислонился к стене и почувствовал, что его тошнит. Эти мерзкие девки могли дать сто очков вперед газовщикам. По крайней мере, парни не вдавались в такие отвратительные анатомические подробности. К тому же все старшие секретари были из так называемых хороших семей. Когда он почувствовал, что в состоянии вернуться в класс, прозвенел звонок. Уилт вошел в комнату и стыдливо собрал книги.
– Фамилия Уилт о чем-нибудь вам говорит? Генри Уилт? – спросил инспектор.
– Уилт? – переспросил заместитель директора, которому поручили разбираться с полицией, пока сам директор проводил время более продуктивно, стараясь нейтрализовать действие той негативной огласки, которую вызвало это отвратительное дело. – Да, конечно. Он один из наших преподавателей гуманитарных наук. А в чем дело? Что-нибудь…
– Если вы не возражаете, сэр, я хотел бы с ним поговорить. Наедине.
– Но Уилт совершенно безобидный человек, – сказал заместитель директора. – Я уверен, что он ничем не сможет вам помочь.
– Возможно, но тем не менее…
– Уж не хотите ли вы сказать, что Генри Уилт имеет отношение… – заместитель директора замолчал, увидев выражение лица инспектора. Оно было угрожающе безразличным.
– Я бы не хотел в данный момент вдаваться в подробности, – сказал инспектор Флинт, – и не стоит торопиться с выводами.
Заместитель директора взял телефонную трубку.
– Вы хотите, чтобы он спустился вниз к машинам? – спросил он.
Инспектор Флинт отрицательно покачал головой.
– Чем незаметнее, тем лучше. У вас случайно не найдется свободной комнаты?
– Есть, рядом. Вы можете ей воспользоваться.
Уилт сидел в столовой за ленчем вместе с Питером Брейнтри, когда секретарша заместителя директора передала ему его просьбу.
– А попозже нельзя? – спросил Уилт.
– Он сказал, что это очень срочно.
– Вероятно, он наконец решил назначить тебя старшим преподавателем, – сказал Брейнтри оптимистично. Уилт проглотил остатки своей яичницы по-шотландски и поднялся.
– Сильно сомневаюсь, – сказал он, неохотно покидая столовую и поднимаясь по ступеням. Уилта терзало ужасное предчувствие, что этот вызов менее всего был связан с его продвижением по должности.
– Значит так, сэр, – сказал инспектор, когда они уселись. – Меня зовут Флинт, инспектор Флинт из уголовного отдела, а вы мистер Уилт, так? Генри Уилт?
– Да, – ответил Уилт.
– Вот что, мистер Уилт, вы, наверное, догадались, что мы расследуем предполагаемое убийство женщины, чье тело предположительно было спрятано в одном из шурфов для свай нового корпуса. Полагаю, вы об этом знаете. – Уилт кивнул. – Естественно, мы интересуемся всем, что могло бы нам помочь. Не могли бы вы взглянуть вот на эти записи?
Он протянул Уилту листок бумаги. Заголовок гласил: «Заметки о роли насилия и распаде семьи». Затем следовала серия подзаголовков.
«1. Растущая роль насилия в общественной жизни как средство для достижения политических целей. а. Бомбы, б. Угоны самолетов, в. Похищения, г. Убийства.
2. Низкая эффективность полицейских методов борьбы с насилием. а. Негативный подход. Полиция способна реагировать на преступление только после его совершения. б. Применение насильственных методов самой полицией. в. Низкий интеллектуальный уровень среднего полицейского. г. Изобретательность, как тактика преступников.
3. Роль средств массовой информации. ТВ учит прямо на дому, как совершать убийства».
Там было не только это. Еще много другого. Уилт обреченно смотрел на листок бумаги.
– Вам знаком этот почерк? – спросил инспектор.
– Да, – ответил Уилт, исподволь осваивая тот эллиптический язык, что свойствен судам.
– Вы признаете, что написали эти заметки? – Инспектор протянул руку и отобрал у Уилта лист бумаги.
– Да.
– Таково ваше мнение о работе полиции?
Уилт попытался взять себя в руки.
– Это наброски, которые я делал, готовясь к занятиям с практикантами-пожарниками, – пояснил он. – Просто так, черновик. Нужно еще поработать…
– Но вы не отрицаете, что вы их писали?
– Конечно, нет. Я только что сказал, что это мои записки, так ведь?
Инспектор кивнул и взял в руки книгу.
– Ваша книга?
Уилт посмотрел на «Открытый дом».
– Раз там написано, что моя, значит, моя.
Инспектор открыл книгу.
– Верно, – сказал он с изумлением, – совершенно верно.
Уилт уставился на него. Не было смысла делать хорошую мину при плохой игре. Пора с этим кончать. Они нашли проклятую книгу в корзине велосипеда, а заметки, должно быть, вывалились у него из кармана на строительной площадке.
– Послушайте, инспектор, – сказал он. – Я могу все объяснить. Я действительно был на стройплощадке…
Инспектор встал.
– Мистер Уилт, если вы собираетесь сделать заявление, то я должен предупредить вас, что…
Уилт отправился в фургон передвижного центра по расследованию убийств и там, в присутствии полицейского стенографа, сделал заявление. Тот факт, что он прошел в синий фургон, но не вышел из него, был с интересом отмечен сотрудниками, находившимися в это время в учебном корпусе, студентами, сидевшими в столовой, и двадцатью пятью коллегами-преподавателями, глазевшими из окон учительской.