Признанія барона де-Жилліе. — Императоръ Леопольдъ. — Его политика. — Письмо Водренія. — Таинственная личность. — Онъ называетъ себя Монтальбано. — Необычайныя предложенія. — Жилліе проситъ Анри именемъ принцессы Елизаветы проводить Монтальбано въ Кобленцъ. — Условія, поставленныя неизвѣстнымъ относительно путешествія. — Затрудненія Анри. — Эмиграція въ Кобленцъ. — Письма виконта де-Вирье-Бовуаръ. — Путешествіе Анри черезъ Брабантъ. — Прибытіе въ Боннъ. — Письмо къ графу д'Артуа. — Прибытіе въ Кобленцъ. — Пріемъ принцевъ.
Вмѣстѣ съ поэзіею незавершенныхъ судебъ, на долю Анри выпадала и поэзія таинственныхъ неудачъ.
Однажды, утромъ, въ ноябрѣ 1791 г., къ нему явился баронъ де-Жилліе. Жилліе казался встревоженнымъ. Онъ только-что былъ у принцессы Елизаветы и пришелъ сообщить Анри объ одномъ дѣлѣ, для котораго требовался безусловно вѣрный и надежный агентъ.
Въ предшествовавшемъ году предполагали, что недоброжелательство австрійскаго императора разрушило всѣ планы Salon franèais. Съ тѣхъ поръ обстоятельства измѣнились, и теперь интересы Леопольда были солидарны съ интересами Людовика XVI.
Распространяясь, революція угрожала всѣмъ сосѣднимъ странамъ. Въ особенности со стороны Бельгіи, казалось, плотина прорывалась. Являлась опасность для самого императора. И онъ, столь равнодушный къ несчастью сестры, то и дѣло высылалъ полки за полками въ Монсъ, въ Люттихъ, въ Камуръ. Такая мѣра не могла никого удивить въ то время, когда, по словамъ Мирабо, "каждая женщина производила на свѣтъ или Мазаніелло, или Артвельда".
Можно было не удивляться, но нельзя было французскимъ роялистамъ не воспользоваться положеніемъ, обостренность котораго поражала даже самыхъ легкомысленныхъ людей.
"…То, что дѣлается въ Брабантѣ,- писалъ Водрейль графу д'Артуа, — могло бы для насъ быть весьма интереснымъ и выгоднымъ, при желаніи. Повидимому, если не вмѣшается Провидѣніе и не запретитъ дьяволу заниматься нашими дѣлами, у заговорщиковъ не будетъ другихъ препятствій, кромѣ тѣхъ, какія они создаютъ себѣ сами.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
При видѣ Жилліе, входившаго къ Анри, можно было подумать, что Провидѣніе услыхало молитву Водрейля.
Точно вызванный ею, за нѣсколько дней передъ этимъ, къ барону де-Жилліе явился неизвѣстный, велѣвшій доложить о себѣ, какъ о графѣ Монтальбано. Это былъ человѣкъ гордой осанки; все лицо его было испещрено рубцами, что нисколько не умаляло его благороднаго вида. Монтальбано говорилъ чрезвычайно сдержанно и свою осторожность скрывалъ подъ плохимъ знаніемъ французскаго языка.
Какъ онъ дурно ни выражался, Жилліе, однако, скоро узналъ, что онъ явился съ порученіемъ, отъ котораго зависитъ благополучіе королевской семьи. И если онъ обращается къ барону, то именно потому, что ему извѣстно, что онъ пользуется довѣріемъ принцессы Елизаветы, которая имѣетъ большое вліяніе на своихъ братьевъ-эмигрантовъ.
Дѣйствительно, Монтальбано было поручено устроить сближеніе "Monsieur" (впослѣдствіи Людовикъ XVIII) и графа д'Артуа съ одною таинственною личностью, представителемъ которой являлся Монтальбано. Личность эта, по словамъ Монтальбано, занимала въ Европѣ такое высокое положеніе, что вмѣшательство ея можетъ имѣть рѣшающее вліяніе на событія.
Отъ нея зависѣло, чтобы австрійскія войска, расположенныя на французскихъ границахъ, сдѣлали диверсію въ пользу монархіи. Такова была сутъ переговоровъ неизвѣстнаго съ Жилліе, которые онъ закончилъ словами:
"Согласны ли вы на участіе, какое я вамъ предлагаю?.."
Казалось бы, что можетъ быть болѣе страннымъ, чѣмъ такое сообщеніе отъ такого человѣка. Но уже давно приходилось не задаваться дипломатическими пріемами. Поддержка, которую могли обезпечить австрійскія войска, была настолько вѣрна, подробности, которыя сообщалъ объ ея организаціи Монтальбано, были такъ опредѣленны, его знаніе государственныхъ людей Австріи настолько полно, что было бы неблагоразумно не отнестись къ этому дѣлу съ должнымъ вниманіемъ,
Сообщенія этого неизвѣстнаго, по приказанію принцессы Елизаветы, были тщательно разсмотрѣны. Они не только не мѣнялись, но напротивъ съ каждымъ днемъ дополнялись какою нибудь новою подробностью, но Жилліе такъ и не удалось допытаться отъ своего собесѣдника, кто таинственное лицо, представителемъ котораго онъ былъ.
"…Я вамъ достаточно сказалъ, — повторялъ неизмѣнно Монтальбано. — Остальное я передамъ лично графу д'Артуа и графу Прованскому… Я готовъ это сдѣлать хоть сейчасъ, если меня допустятъ къ нимъ…"
Такая таинственность повергала въ совершенное недоумѣніе принцессу Елизавету и Жилліе. Они были въ страшномъ затрудненіи на счетъ выбора человѣка, которому можно было бы поручить это дѣло. Нуженъ былъ человѣкъ большой энергіи, при еще большемъ самоотверженіи. Перебравъ всѣхъ вѣрныхъ людей, оставшихся при нихъ, принцесса Елизавета и Жилліе остановились на Анри.
Его умъ при организаціи Salon franèais, а также его преданность указывали на него, какъ на подходящаго человѣка.
Вирье могъ его ввести къ принцамъ черезъ своего дядю, бывшаго воспитателя герцога Ангьенскаго, виконта Вирье-Бовуаръ, который командовалъ въ Кобленцѣ полкомъ конныхъ гренадеровъ.
Анри сознается въ своихъ запискахъ, что на первыхъ порахъ онъ не былъ особенно польщенъ миссіею, которая на него возлагалась. Сдѣлаться, такъ сказать, поручителемъ неизвѣстнаго человѣка, неизвѣстно откуда явившагося и неизвѣстно къ чему стремящагося, было мало привлекательно.
Чѣмъ болѣе онъ обдумывалъ задачу, тѣмъ болѣе она казалась ему рискованною. Надменный тонъ этого человѣка, котораго ему приходилось вводить, особенно не нравился ему.
Монтальбано, дѣйствительно, безпрестанно повторялъ тѣ три вопроса, которые онъ собирался предложить принцамъ.
Онъ хотѣлъ узнать изъ ихъ собственныхъ устъ — "способны ли они хранить тайну… будутъ ли они согласны указать на уполномоченнаго для заключенія договора… и дѣйствуютъ ли они въ интересахъ короля или въ своихъ личныхъ…".
Печально то время, когда пришлый человѣкъ могъ сомнѣваться въ честности французскихъ принцевъ и когда подозрѣнія эти были не безосновательны!
Анри было извѣстно, что въ Австріи [61] какъ и во Франціи [62], подозрѣвали братьевъ короля въ личныхъ видахъ.
Но если ихъ отказъ вернуться въ Парижъ, несмотря на формальное приказаніе короля, повидимому и подтверждалъ это мнѣніе, все-таки Вирье не могъ допустить, чтобы иностранецъ осмѣлился обратиться къ нимъ съ своими вопросами.
"Быть не можетъ, — пишетъ Анри, — чтобы наши принцы отнеслись въ Монтальбано какъ къ равному себѣ, или стали бы себя компрометировать заявленіемъ своихъ принциповъ, или изложеніемъ своихъ политическихъ взглядовъ… "Но мнѣ кажется совершенно невѣроятнымъ, чтобы какая-то невѣдомая личность позволила себѣ подобную нескромность въ качествѣ уполномоченнаго какого-то таинственнаго лица…"
Монтальбано клялся, что онъ назоветъ это лицо, какъ только состоится его свиданіе съ принцами. Но не было ли въ этомъ какой ловушки? Монтальбано не являлся ли агентомъ какой-нибудь коварной измѣны?
Жилліе и Вирье безпрестанно возвращались къ этому ужасному событію и отпладывали отъѣздъ со дня на день. Но напрасно они повѣряли свои опасенія принцессѣ Елизаветѣ; принцесса была непреклонна въ своемъ желаніи, и велѣла немедленно собираться въ путь.
Для Вирье не оставалось ничего болѣе, какъ повиноваться.
Два года раньше, энтузіазмъ Анри помогъ бы ему… Но теперь опытъ научилъ его относиться къ себѣ съ такимъ же недовѣріемъ, какъ и къ другимъ. Надо было, по крайней мѣрѣ, провѣрить, тѣмъ болѣе, что это являлось возможнымъ, всѣ завѣренія, которыя прорывались у Монтальбано. Если они не подтвердятся — можно и не идти дальше.
Такъ какъ авантюристъ особенно налегалъ на то, что у него много приверженцевъ среди интеллигенціи австрійскихъ войскъ, расположенныхъ въ Бельгіи, то Вирье рѣшилъ вмѣстѣ съ Жилліе, что для того, чтобы убѣдиться въ этомъ, можно проѣхать черезъ Монсъ, Намуръ и Люттихъ. Разъ уже былъ намѣченъ маршрутъ, ничто не могло задерживать болѣе отъѣзда.
17 декабря 1791 г. Анри выѣхалъ вмѣстѣ съ Монтальбано изъ Парижа, подъ именемъ графа де-Монкларъ.
Одновременно, кратчайшимъ путемъ, выѣхалъ и курьеръ, отправленный принцессой Елизаветой, чтобы предупредить графа д'Артуа и Monsieur o прибытіи къ нимъ одного развѣдчика съ важнымъ сообщеніемъ.
Анри смотрѣлъ на результатъ этой послѣдней жертвы безъ всякихъ иллюзій. Онъ шелъ къ цѣли, какъ солдатъ, безъ оглядки. Еслибы онъ оглянулся, хватило ли бы у него силъ бросить всѣхъ своихъ близкихъ, которымъ онъ даже не сказалъ о своемъ отъѣздѣ?
Быть можетъ, его сердце не выдержало бы при видѣ смертельнаго страха тѣхъ, которые одновременно съ нимъ покидали очагъ счастливыхъ дней…
Помимо сомнѣній въ успѣхѣ своего путешествія, ничто не могло быть для Анри болѣе непріятнымъ, какъ поѣздка въ Кобленцъ. Тамъ ему предстояло столкнуться съ эмиграціею, которой онъ былъ всегда такимъ непримиримымъ врагомъ.
Письма, время отъ времени получавшіяся имъ отъ Вирье-Бовуара, были не такого свойства, чтобъ измѣнить его чувства. Никто лучше виконта не могъ бы сообщить Анри о безплодности испробованныхъ тамъ усилій.
Тамъ мечтали о возстановленіи Версаля со всѣмъ его великолѣпіемъ, съ его этикетомъ. Эмигранты всѣми силами старались тамъ загальванизировать свое прошлое.
Подобно старому герцогу де-Сенъ-Симонъ, который, съ отчаянія отъ своего безсилія, женившись слишкомъ поздно, придумалъ себѣ въ утѣшеніе влѣзать къ герцогинѣ по шелковой лѣстницѣ, которая нѣкогда вводила его къ счастью, и пажи, мушкетеры, легкая конница, эмигранты всякаго сорта, пролѣзали черезъ окна замка Шумберлустъ, чтобъ воскрешать свои прежнія почести и положенія.
Весь этотъ уморительный персоналъ, "который, по выраженію Риволя, въ зависимости отъ того, смотрѣли ли на него изъ Кобленца или изъ Парижа, заставлялъ смѣяться или плакать", оживаетъ въ письмѣ, полученнымъ Анри какъ разъ въ минуту отъѣэда:
"…Такъ какъ ты увѣдомляешь меня о своемъ пріѣздѣ,- писалъ ему виконтъ де-Вирье, — повторяю тебѣ, дитя мое, что у тебя есть враги въ Кобленцѣ и враги многочисленные.
"У общественнаго дѣла они тоже есть и весьма опасные. Чрезмѣрное честолюбіе одного изъ вожаковъ (Калоннъ), честолюбіе, превышающее его средства, старая интрига пересаженныхъ сюда царедворцевъ, плюсъ интрига новыхъ авантюристовъ, которые явились въ надеждѣ поживиться и нажиться, тоже легкомысліе, та-же болтливость, та-же наглость, которая насъ повсюду всегда выдавала, вотъ что я здѣсь вижу… Прибавь къ этому хвастовство, самое отвратительное самомнѣніе, дурацкую злобу, безграничную жажду мести, а кромѣ того духъ мятежа, отсутствіе субординаціи — вотъ тебѣ довольно вѣрная картина нашего настроенія…".
Съ этому изображенію, и безъ того не особенно лестному, было прибавлено виконтомъ еще нѣсколько штриховъ, особенно грозныхъ для Анри:
"…Въ нагломъ злоупотребленіи побѣдою, которой мы еще не одержали, мы проклинаемъ, осуждаемъ всѣхъ тѣхъ, которые еще не перебрались сюда, чтобы увеличить нашу численность… Мы чуть ли не назначаемъ срокъ, послѣ котораго не будемъ уже приниматъ тѣхъ запоздалыхъ, которые явятся отнимать у насъ часть нашихъ выгодъ…"
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Кто не слыхалъ объ отелѣ "Трехъ Коронъ", въ которомъ прибывшіе въ Кобленцъ въ понедѣльникъ собирались, чтобы освистать тѣхъ, кто прибывалъ во вторникъ, которые въ свою очередь освистывали тѣхъ, кто пріѣзжалъ въ среду? — и все это, къ удовольствію цѣлой толпы хорошенькихъ женщинъ, налетѣвшихъ туда, чтобы изображать изъ себя Агнесъ Сорелей скорѣе, чѣмъ Жаннъ д'Аркъ [63].
Связываться съ приверженцами конституціи, "подъ лицемѣрною маскою которыхъ скрывалось разложеніе", какъ писалъ Водрейль, никто въ Кобленцѣ не считаетъ за нѣчто даже возможное…
И вотъ за это-то невозможное Анри предстояло взяться…
Конечно, онъ предпочиталъ еще это своимъ свиданіямъ на единѣ съ Монтальбано, "хотя онъ не являлся къ нему иначе, какъ съ заряженными пистолетами, а если имъ случалось ночевать подъ однимъ кровомъ, то имѣлъ всегда при себѣ на готовѣ шпагу…"
"Хотя я долженъ сознаться, — прибавляетъ Анри, — что все, что я видѣлъ, подтверждало слова авантюриста.
"Едва мы переступили черезъ границу, какъ я узналъ, что каждый день прибывали изъ Германіи рекруты, повозки, нагруженныя телѣги… Я насчиталъ 109 транспортовъ изъ Ахена до Кёльна… и весьма возможнымъ являлось завѣреніе моего спутника, что въ самомъ непродолжительномъ времени въ Бельгію прибудутъ 10 тысячъ людей, готовыхъ къ походу…
"…Совершенно вѣрно и то, что войско, которое мы встрѣчаемъ, недовольно своимъ начальствомъ. Въ особенности въ Намюрѣ я замѣтилъ у офицеровъ ненависть къ маршалу де-Ласси…" Они обвиняютъ его въ равнодушіи императора къ положенію сестры [64].
Какъ разъ, въ разговорахъ съ Жилліе, Монтальбано особенно напиралъ на то, что поведеніе маршала возбуждаетъ сильное неудовольствіе въ австрійскомъ войскѣ.
Анри имѣлъ возможность убѣдиться, нѣсколько дней позже, что офицеры главнаго штаба ожидали только сигнала, чтобы начать дѣйствовать.
"…Я все болѣе и болѣе поражаюсь тѣмъ, что вижу и слышу, — пишетъ онъ. — Повидимому Бендеръ, который вомандуетъ австрійскими полками въ Нидерландахъ [65], такъ настроенъ, что мы можемъ разсчитывать на него… Наконецъ цѣлые полки, между прочимъ, Кобургскіе гусары, уже готовы къ войнѣ и, какъ мнѣ кажется, не сегодня завтра перейдутъ черезъ границу."
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Монтальбано между тѣмъ дѣлался все болѣе и болѣе откровеннымъ, по мѣрѣ того, какъ онъ видѣлъ, что его слова подтверждаются фактами.
Тоже было и съ Анри. Между обоими путешественниками явилось довѣріе. Выяснялись нѣкоторыя подробности, авантюристъ высказывалъ болѣе точно планъ дѣйствій, который ему было поручено сообщить братьямъ короля…
По мнѣнію Монтальбано, было невѣроятнымъ, чтобы французская армія, послѣ того, какъ изъ нея выбыли почти всѣ офицеры, могла бы устоять противъ нападенія австрійскаго войска со всѣхъ границъ. Этою неурядицей можно будетъ воспользоваться для того, чтобы направить на Парижъ летучій отрядъ, и, съ помощью французскихъ роялистовъ, похитить короля, для того, чтобы препроводить его и все его семейство туда, куда того пожелаетъ таинственный патронъ Монтальбано.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Но какъ ни велики были шансы успѣха подобной комбинаціи, для Анри этотъ проектъ не могъ имѣть значенія, покуда онъ не зналъ имени того, кто былъ душою его.
Монтальбано же медлилъ, смущался отъ одной мысли выдать свой секретъ. Становилось все болѣе и болѣе очевиднымъ, что секретъ этотъ тяготилъ его, и нападки Вирье, которыя дѣлались все болѣе оскорбительными, по мѣрѣ того, какъ противникъ его ослабѣвалъ, наконецъ взяли свое.
То, что Анри предвидѣлъ, осуществилось. Однажды, когда онъ довелъ Монтальбано до бѣлаго каленія, имя таинственной личности сорвалось у него.
Но какъ только онъ выдалъ себя, онъ бросился къ ногамъ Вирье, умоляя его дать ему честное слово, что онъ не откроетъ никому тайны.
Это было совершенно безполезно.
"У меня такъ все помутилось въ головѣ,- пишетъ Анри, — отъ страннаго открытія, которое было мнѣ сдѣлано, что я рѣшительно былъ не въ силахъ сообразить ни хорошихъ, ни дурныхъ сторонъ его… То, что я узналъ, казалось мнѣ до того фантастичнымъ, что одновременно съ пробудившимися во мнѣ большими надеждами, я невольно сдѣлался вдвое осторожнѣе съ моимъ сотоварищемъ по путешествію.
"Мои опасенія усилились. Я страшился теперь, чтобы въ случаѣ неудачи мой пріятель не вздумалъ выдать все въ Парижѣ… Путь, по которому я до сихъ поръ шелъ, становился настолько невѣрнымъ, что я готовъ былъ поручиться, что никто не въ состояніи былъ бы выяснить себѣ изъ него хоть что нибудь…"
И такъ, при условіяхъ самой непроницаемой тайны, было довершено путешествіе Анри. Въ концѣ января 1792 г. онъ прибылъ въ Боннъ.
Предупрежденный письмомъ о скоромъ пріѣздѣ своего племянника, виконтъ де Вирье-Бовуаръ, уже за нѣсколько дней, вручилъ "Monsieur" слѣдующее письмо:
"Мое уваженіе и привязанность къ вашему высочеству, а также моя преданность къ королю и къ нашей бѣдной отчизнѣ, приводятъ меня къ стопамъ вашего высочества, чтобы сообщить вамъ вещи величайшей важности… Знаю, что ваше высочество предупреждено о моемъ пріѣздѣ одною дорогою рукою (принцессой Елизаветой), которой извѣстна причина моего путешествія. Я долженъ былъ прибыть двумя недѣлями раньше. Но причиною этого замедленія были тѣ мѣры, которыя я счелъ необходимымъ принять для того, чтобы основательнѣе изслѣдовать то, что я имѣю представить на усмотрѣніе вашего высочества.
"Даже семейство мое не знаетъ гдѣ я…
"У вратъ Кобленца я еще нахожусь хранителемъ моей тайны — единственный человѣкъ, которому извѣстенъ мой пріѣздъ и ничего болѣе, это тотъ, которому я поручаю передать это письмо вашему высочеству…"
Просьбою объ аудіенціи заканчивалось это письмо.
Но, несмотря на настояніе виконта де-Вирье, аудіенція заставляла себя ждать.
"Я въ точности исполнилъ твое порученіе, — писалъ онъ, — и вечеромъ я отдѣльно спросилъ Monsieur и его брата, какія будутъ приказанія. Оба отвѣтили мнѣ, что они съ удовольствіемъ тебя повидаютъ, но что спѣшнаго отвѣта на письмо не требуется.
"Тѣмъ не менѣе, я просилъ ихъ, прежде чѣмъ они тебя примутъ, заняться имѣющимися съ тобою дѣлами, чтобы тебя не задержать… Это они мнѣ обѣщали…"
Но въ Кобленцѣ обѣщанія стоили отвѣтовъ.
"Вы прелестно пишите — говорилъ Водрейль графу д'Артуа, — но вы никогда не отвѣчаете…"
Нѣсколько дней прождали Вирье и Монтальбано, пріютившись на постояломъ извозчичьемъ дворѣ въ Боннѣ, съ одинаковымъ нетерпѣніемъ, когда принцы соблаговолятъ отвѣтить. Наконецъ было получено слѣдующее письмо:
"Во-первыхъ — здравствуй… я очень тебя люблю… — писалъ виконтъ де-Вирье. — Затѣмъ вотъ тебѣ мой бюллетень. Сегодня утромъ, около 9 часовъ, я видѣлъ графа д'Артуа. Наконецъ онъ переговорилъ съ своимъ братомъ Purgé (sic) и передалъ мнѣ, чтобы ты явился съ ночи во мнѣ въ улицу des Castors, № 371. Я сегодня самъ увижу Purgé. Онъ будетъ, насколько мнѣ извѣстно, въ состояніи тебя выслушать, и я уговорюсь съ нимъ на счетъ часа и способа препровожденія тебя къ нему совершенно incognito. Это можетъ состояться въ пятницу вечеромъ.
"… По прибытіи, тебѣ надо будетъ сказать твою фамилію мсье Пріоріо, которой исполняетъ должность старшины. Назовись Ферулья [66]. Сейчасъ повидаю Purgé и скажу ему, чтобы онъ сдѣлалъ распоряженіе, чтобы оставили Ферулья въ покоѣ".
Покуда Шоппаръ, старый слуга виконта де-Вирье, впускалъ Анри съ своему барину въ улицѣ des Castors, Анри самъ, какъ сознается, страшно волновался. Завтра онъ долженъ былъ представить принцамъ неизвѣстнаго авантюриста, котораго онъ, отчасти, являлся поручителемъ. Эта отвѣтственность показалась ему вдругъ чѣмъ-то ужаснымъ и его опасенія еще усилились въ виду характеристикъ графа д'Артуа и Monsieur, какія ему сдѣлалъ виконтъ де-Вирье:
"Одинъ былъ олицетвореніемъ легкомыслія… Въ другомъ онъ найдетъ остряка, котораго романическое путешествіе Анри должно было непремѣнно вдохновить на какой нибудь экспромтъ…"
Болѣе чѣмъ эпиграммы Анри опасался какихъ нибудь намековъ на его роль въ Etats généraux или въ учредительномъ Собраніи и онъ, который такъ храбро велъ борьбу съ Мирабо и съ убійцами 5 октября, крался вдоль стѣнъ маленькой площади, отдѣлявшей его квартиру отъ дворца.
Но это волненіе продолжалось недолго.
Любезный пріемъ, почти нѣжный, принцевъ, сейчасъ же успокоилъ Вирье насчетъ ихъ расположенія къ нему… "Графъ д'Артуа былъ чистосердеченъ, милостивъ… Monsieur принималъ во вниманіе, что имѣетъ дѣло съ приверженцемъ конституціи и вѣрнымъ роялистомъ…" Но онъ разомъ положилъ конецъ всякой возможности со стороны Анри даже намекнуть о предметѣ его миссіи слѣдующею фразою: "никакія путешествія въ мірѣ не въ состояніи вырвать Франціи изъ рукъ Арлекина…"
На языкѣ, бывшемъ въ обращеніи въ Кобленцѣ, "Арлекинъ" было прозвище, данное французскимъ революціонерамъ.
Графъ д'Артуа превзошелъ его въ равнодушіи, онъ отпустилъ Анри съ слѣдующими словами:
"Время терпитъ… во всякомъ случаѣ вы будете своевременно предупреждены о рѣшеніи, которое слѣдуетъ будетъ принять… Что касается той личности, объ ней покуда можно не думать…"
5 сентября 1791 г. императоръ Леопольдъ писалъ: "Эти принцы, со своими проектами, думаютъ только о себѣ, а не о королѣ… не о благополучіи самого дѣла. Они только интригуютъ. Съ этимъ народомъ ничего не подѣлаешь".
Этою мыслью прониклась даже королева: "…Въ его сердцѣ,- писала она по поводу Monsieur, — больше личной любви, чѣмъ привязанности къ брату, а тѣмъ болѣе ко мнѣ. Всю жизнь его печалью было, что не онъ господинъ… Эта страсть всюду соваться еще только усилилась со времени нашего несчастья". Когда баронъ Гогела принесъ Маріи Антуанеттѣ отказъ принцевъ исполнить приказаніе короля: "Они губятъ насъ… губятъ… — воскликнула она сквозь слезы.- Monsieur предаетъ насъ… насъ убиваетъ… Каинъ… Каинъ… Намъ не остается ничего болѣе, какъ умереть…" (Письмо m-me де-Ламбаль іюля 1791 г. Collection Feuillet de Conches, т. II, стр. 148. — Гогела, Мемуары).
Находимъ эти подробности въ письнѣ де-Симолена, русскаго министра: "…М-me де-Бальби, и m-me де-Поластронъ, любовницы обоихъ братьевъ (Monsieur и графа д'Артуа), завидуютъ одна другой. Первая занимаетъ дачу около Кобленца, усграиваетъ у себя ужины, игру, какъ въ Люксембургѣ. Другая же критикуетъ ея обстановку… а принцъ де-Конде, m-me де-Монако и ихъ друзья образуютъ отдѣльный маленькій дворъ…" (Collection Feuillet de Conches, т. II, стр. 240).
Маршалъ де-Ласси былъ главнымъ квартирмейстеромъ во время походовъ 1758 и 1759 г. на Пруссію. Фридрихъ Великій высоко цѣнилъ его какъ военнаго человѣка. Императоръ вполнѣ довѣряіся ему въ военномъ дѣлѣ. (См. въ письмахъ де-Линь, его разговоръ съ Фридрихомъ Великимъ о маршалѣ де-Ласси, стр. 25).
Бендеръ, сынъ простаго ремесленника изъ Бризгау, род. въ 1713 г. Благодаря тайному браку съ принцессою Изембергъ былъ сдѣланъ фельдмаршаломъ въ 1790 г. Вслѣдствіе несогласій между генерадами Ла-Туръ и Болье былъ сдѣланъ главнокомавдующимъ войскъ въ Нидерландахъ.
Долина въ Пюпетьерѣ.